Наши враги теперь наши друзья

Полтора десятилетия прошло с повторного открытия Аркхэма, а больница для душевнобольных находилась всё в том же плачевном состоянии как при её первой открытии. Брюс знал, что Фонд продолжал поддерживать больницу, пока его не было, вливая деньги в лечебное учреждение, пусть и небольшие. Местные и государственные органы власти также почти не уклонялись от своих обязанностей, и каждые несколько лет происходила полная смена кадров, по-видимому, с целью не допустить коррупции. Но что бы кто бы не делал, всё оставалось по-прежнему. Слабая охрана, устаревшее оборудование и методы лечения, разрушающаяся инфраструктура самого здания, а также власть и контроль над больницей — всё это покоится рядом либо с самым коррумпированным персоналом, либо с самыми опасными заключёнными. Брюс не очень-то верит в сверхъестественное, но он видел достаточно, чтобы знать, что всё не всегда так ясно или нормально, как кажется. И учитывая кровавую историю семьи Аркхэм, и даже те слухи о том, что случилось с первоначальным архитектором особняка, он не может не удивляться… По крайней мере, заключённый, который может выйти, когда ему вздумается, опасен не только для общества. Аркхэм, возможно, держал Эдварда Нигму в заключении почти десять лет, но даже он в конце концов сбежал и немедленно использовал эту свободу, чтобы попытаться взорвать мэра. Брюс считает уже победой то, что нынешний начальник тюрьмы, похоже, не выпускал заключенных, будучи превосходно осведомлённым об их душевном расстройстве, только чтобы посмотреть, что они будут делать. И всё же нельзя сказать, что он отличается более высоким уровнем честности, чем Хьюго Стрейндж. Потому что в противном случае, приходится думать о некомпетентности всего больничного персонала. Ведь никто из них не заметил, как один из их же пациентов симулировал кататонию в течение многих лет. Когда его ведут по коридорам, Брюс невольно вспоминает свою мать и её мечты о том, каким мог бы быть Аркхэм. Психиатрическое учреждение мирового класса, которое реально помогало бы больным и наиболее уязвимым жителям Готэма. Это бы точно сделало город лучше. Но людская гниль запустила в него свои грязные, окровавленные когти, решив что всё можно купить или поставить под удар. Увы, но ничто не было полностью свободно от жадности и коррупции в Готэме. По крайней мере, не сейчас. В конце концов, Брюс только приступил к работе. Конечно, жаловаться на что-либо у него не было право, но всё же он сильно беспокоился о том, как легко получилось договориться о личной встрече с самым опасным заключённым лечебницы. Свернув в последний коридор, сопровождающий охранник, Закари Франклин, согласно его бейджу с удостоверением личности, подвёл его к твёрдой металлической двери. Они остановились перед ней, и Франклин достал ключ безопасности. — Он уже должен быть там, — произнёс он, взглянув на Уэйна. — Прикован и всё такое, так что беспокоиться о безопасности не стоит.- Франклин сделал движение, чтобы отпереть дверь, но остановился и снова взглянул на необычного посетителя. — Все камеры выключены. Сказал, что нужно уединение, да? Охранник поднял бровь, и Брюс, к сожалению, может себе только представлять, о чём именно подумал этот мужчина. Но, кажется, в вопросе не было пошлого подтекста. Перед Брюсом ещё один дарёный конь, подброшенный судьбой, и ему не следует смотреть ему в рот, но не может перестать. У него вызывает сильную тревогу явное отсутствие заботы о благополучии как пациентов, так и посетителей. Хотя Брюс не особо верит в то, что все камеры будут выключены. С одной стороны, есть шанс, что это правда — охранники и администраторы вряд ли захотят иметь у себя записи о том, что позволяется делать посетителям или что позволено Брюс Уэйну или что он вообще был здесь. С другой стороны, им могут понадобиться записи именно по этой причине. В конце концов, шантаж -это практически вторая официальная валюта Готэма. Но Брюс готов ко всему. -Спасибо, офицер Франклин, — сказал он, убедившись, что его лицо выражает одно лишь безразличие. Особенно в тот момент, когда он просунул руку в карман, чтобы провести большим пальцем по выключателю интерференционного устройства, которое он получил от Люциуса несколько недель назад. — Ваше благоразумие и благоразумие ваших коллег очень ценно. — Ну да, конечно. У Вас двадцать минут, — говорит охранник, открывая дверь. — Но постучите, если тебе что-нибудь понадобится до этого, или если захотите уйти. Брюс кивнул, проскользнул в камеру и обернулся, чтобы посмотреть, как та плотно закрылась и была заперта за ним. — Когда они сказали, что у меня гость, я подумал, что они, возможно, пытаются быть умнее. Слышать голос Джеремайи в своей голове, его мечты и кошмары, слышать его через склад химической обработки, спрятанный в стропилах, — это совсем не тоже самое, что услышать его лично. Брюс буквально заставил себя дышать ровно. — Но я даже…даже… Я даже не смел надеяться. Брюс оборачивается и видит Джеремайю, сидящего за металлическим столом в центре комнаты. Как и сказал охранник, он был прикован цепью к столу, вокруг его запястий обернуты были толстые мягкие наручники, прикреплённые к металлической цепи, которая удерживала его на месте. Он держится за край стола рукой в повязке и смотрит на Брюса широко раскрытыми глазами. Брюс расправляет плечи и направляется к столу, но останавливается, когда Джеремайя начинает хмурится. — Если только ты не галлюцинация, — говорит он. — Которую я приму, конечно… Но они никогда не приносят такого же удовлетворения, как нечто настоящее.- Джеремайя вздыхает. — О, как же давно у меня не было ничего настоящего. У меня хорошее воображение, но… — Я настоящий, — отрезает Брюс. — И я здесь. Лицо Джеремайи тут же расплывается в улыбке, и он смотрит, как Брюс преодолевает оставшееся между ними расстояние и садится напротив него. — Галлюцинация, вероятно, сказала бы то же самое, но я поверю тебе на слово.- он наклоняется вперёд, и цепь, свисающая с его запястий, громко звякнула о стол. — Рад тебя видеть, Брюс. Мы не виделись слишком давно. Ну, вообще-то, не так уж и долго. Но у нас действительно не было возможности поговорить в прошлый раз, учитывая что… Джеремайя замолкает, и Брюс видит, что как его глаза застывают на камере безопасности, висящей в углу комнаты. — Они не будут работать, — говорит Брюс. — Здесь только мы. Джеремайя снова улыбается, явно довольный этим заявлением. — Так и должно быть, — говорит он. Слушая речь Джеремайи, Брюс чувствует, как что-то вздрагивает внутри. То, как его голос порхает между тонами и даже акцентами. Неожиданно множество мелких воспоминаний всколыхнулись в его мозгу. Отдельные разговоры, неоднозначные высказывания, то, как Джеремайя произносил его имя — всё, что было выжжено в его памяти, тот или иной момент в течение прошедших лет. Всё прочее отделилось, и Брюс поспешил оставить всё позади. Но не забыть, нет, просто… Отложить пока в сторону. Голос Джеремайи стал грубее, возможно, как следствие возраста, долгого одиночества или того же падения в чан с кислотой, но это всё ещё он. Брюс узнал бы его голос, его смех, где угодно. — Как мне обращаться к тебе? — спрашивает Брюс, понимая, что он молчит слишком долго, так что Джеремайя уже начал смотреть на него насмешливо. Джеремия издаёт жужжащий звук. — Ну, есть много вариантов того, как я хотел бы, чтобы ты ко мне обращался, но…? — Твоё имя. Джим сказал, что ты больше не Джеремайя, хотя ты так и не сказал ему, что использовать вместо этого имени. Ты хочешь, чтобы я называл тебя как-то по-особому? — Опять же, я могу предложить много вариантов… Брюс прочищает горло, прерывая его, не в настроении иметь дело с тонко завуалированными намеками. Джеремайя отвечает на его хмурый взгляд улыбкой. -Ну раз мы говорим об именах, я дам тебе знать, когда найду его. — Что ты имеешь в виду? — переспрашивает Брюс, слегка сбитый с толку. — Я просто… — Джеремайя запрокидывает голову и смотрит в потолок. — Мне просто хочется чего-то другого. Чего-то, что уже не будет прежним мной. Или даже старой-старой версией меня. Что-то совершенно новое, — он опускает голову и смотрит внимательно прямо в глаза Брюса. — Но ты все равно можешь называть меня по-старому, — наклонившись вперед, улыбается нервной, но искренней улыбкой. — Как тебе больше нравится. То имя… Оно может быть нашим, что-то только между нами двумя. Мне даже нравится слышать это имя на твоём языке. Слетающим с твоих губ. Брюс не знает, что на это ответить. Но какая-то частичка его души невероятно радуется, что старое имя тоже никуда не делось. Джеремайя — уже не тот, кем он когда-то был, давным-давно в прошлом. А прошлое- это печальное размытое нечто, погребённое под временем, обломками и горой мертвых. Но всё равно Брюс эгоистично, безумно не хотел потерять имя Джеремайи, одно из последних звеньев, связывающих его с тем, кем он был, кем они оба были. Связь с жизнью и миром, который он покинул, чтобы спасти. И, должно быть, было бы проще, если бы Валеска оставил свое имя в прошлом. Было бы проще, наконец, перерезать эту последнюю струну. Неправильно, что Брюс тешиться тем, что Джеремайя сохранил свое имя. Для Брюса вообще не должно не иметь никакого значения, как этот бесчеловечный убийца называет себя. По-странному новое и как будто воскресшее желание сочувствовать борется в душе Брюса с гневом, ужасом от того, что сделал Джеремайя. -Значит, Джеремайя. Джеремайя останется Джерамайей, а Брюс останется Брюсом. Даже если однажды они оба примут другие имена. — Я действительно рад тебя видеть, Брюс. Я скучал по тебе. Выражение его лица серьёзно, как будто он действительно полон искренности. Брюс даже не сомневается, что Джеремайя по-своему скучал по нему, но это отнюдь не то внимание или привязанность, которых он бы хотел. Должен хотеть. Тем не менее, Брюс пользуется случаем, чтобы изучить человека напротив. Присмотревшись внимательнее, он с удивлением замечает, что глаза Джеремайи уже не такие жуткие, выцветшие серые, что кожа нормальная, хотя и поврежденная, зато розовая, а не такая белесая, как до его падения. Он видел так много фотографий, но… единожды взглянув вживую, Брюс мысленно сильно пугается. Сознание приходит в ужас, стоит только подумать о том, что нынешний внешний облик Джеремайи является результатом действия на его кожу химических веществ, буквально сжёгших все, как оказалось, лёгкие косметические эффекты токсина Джерома. Большая часть белой кожи была теперь изъедена трепещущей зеленой кислотой, а тело затем заново прошло процесс регенерации, насколько это вообще было возможно. В те первые дни, сразу после «Эйс Кемикалс», и в последующие месяцы Брюс не слишком задумывался о внешности Джеремайи. Он был по большей части закутан в бинты, и хотя иногда Брюс видел его обнажённым, он предполагал, что ободранная красная кожа была временной, что ещё несколько месяцев и всё придёт в норму. Очевидно, нет. Это заставляет его задуматься, зачем Джеремайя наложил себе макияж, после того, как сбежал из Аркхэма. Брюсу кажется, что, возможно, Валеска скучал по тому, как раньше выглядел. А может быть, он просто пытался что-то скрыть, искал свою собственную маску. — Ты хорошо выглядишь, Брюс, — неожиданно говорит Джеремайя. Очевидно, пока Брюс изучал Джеремайю, тот изучал его самого. Брюс хотел было огрызнуться в ответ: «а ты нет». И это было бы правдой. Ушёл красивый молодой человек, которого Брюс встретил в бетонном бункере много лет назад. Исчезло бледное привидение, которое возникло у могилы Джерома. На их месте сидит покрытый шрамами, испорченный безумец. Но он колеблется над этими словами. Не только потому, что это было бы мелочно, но и потому, что сейчас, сидя напротив него, Брюс чувствует, как всё существо Джеремайи… источает жизнь. Джеремайя жив, сидит напротив в таком же виде, в каком он был в Айс Кемикалс, держа юную Барбару в заложниках, возвышаясь с ножом над Джимом, стреляя в него, в Брюса. И уж точно более живым, чем тогда, когда его без сознания, все ещё наполовину покрытого бинтами перевезли во вновь открывшуюся лечебницу. Он смотрит на него, и Брюс изо всех сил пытается понять, почему именно слово «жизнь» застряло у его голове. Уж точно не потому, что Валеска младший говорит или ходит. Брюс видел все медицинские фотографии, самые последние отчеты об аресте (отданные ему хмурым, но всё-таким же решительно настроенным Джимом). Он провёл десять лет в воспоминаниях. Он знает, в каком состоянии был все эти годы Джеремайя, пусть и некоторые детали были неточны. Знает, но всё равно считает, готов поклясться, что единственный Валеска действительно выглядит лучше. В его глазах горит свет, а лицо сияет. Его кожа кажется почти менее повреждённой, менее испорченной, чем на некоторых более поздних фотографиях. Нет никаких видимых признаков того, что его недавно ударили по голове, даже если этого удара было достаточно, чтобы сбить его с ног. Может быть, это всего лишь его воображение или игра света, но Брюс почти уверен в том, что среди длинных бесцветных пучков, свисающих с почти голой головы, виднеются пятна рыжего цвета. Брюс всегда подозревал, что газ Джерома произвёл еще один, возможно непреднамеренный, эффект на Джеремайю. Теперь он обладал какой-то повышенной скоростью регенерации. Ничего особенного, но достаточно, чтобы синяки и травмы всегда исчезали быстрее, чем должны были бы. Достаточно того, что он смог выжить после девяти колотых ран в туловище от Селины, замаскировавшейся под Экко. Достаточно того, что он прожил достаточно долго, чтобы Брюс, смирив свой гневный пыл, бросился за ним, стремясь вытащить его из чана с химикатами. Достаточно того, что он вообще смог оправиться после подобного. Брюс более чем уверен, что его суждения о почти волшебных качествах обновлённого Джеремайи верны, и что сейчас тот снова идёт на поправку. Хотя почему именно сейчас, спустя целых десять лет, он понять не может. Но здесь Брюс не только для того, чтобы увидеть того, кого когда-то успел счесть с другом. У него есть вопросы. Вопросы, на которые он хотел бы получить ответы. -Как долго ты притворяешься, Джеремайя? — спрашивает он. — И как много из всего было ложью? Джеремайя замирает мгновение, как будто собираясь с мыслями, будто собираясь дать ответ, а не отмахнуться от вопроса. Брюс ждёт, и молчание затягивается. — Знаешь, честно говоря, я не могу тебе сказать, — наконец отвечает Джеремайя. — Так долго, и кто знает, как долго?.. Там был только огонь и тьма. Я ничего не видел, ничего не слышал. Я не чувствовал ничего, кроме жжения, жара и боли. Брюс сглатывает комок, внезапно образовавшийся у него в горле. -Ты был в сознании? — Я бы не стал называть это сознанием. Я просто…- Джеремайя делает неопределенный жест рукой. — Был. Я существовал в темноте, и это было всё. В конце концов, однако, боль прекратилась, и ко мне вернулся слух. Звуки, голоса, хотя прошло время, прежде чем, я смог их разобрать в пустоте. Мне потребовалось терпение и силы, не знаю, как много, но явно достаточно, раз я выбрался оттуда. Он внезапно хмурится. -Но когда наконец это сделал, — продолжает он, прищурив глаза и смотря прямо на Брюса. — Когда я наконец пришёл в себя, когда я смог начать дышать, двигаться и открыть глаза, и весь мир перестал быть белой горячей агонией, ты ушёл. У Брюса перехватывает дыхание. -Я очнулся и ты. Ты. УШЁЛ! Джеремайя хлопает руками по столу, внезапная вспышка гнева превращает его лицо в нечто ужасное. Брюс напрягся, готовый вскочить из-за стола, если Джеремайя вдруг набросится на него, в желании уничтожить. «Всё это было ошибкой», — думает Брюс. Он не должен был приходить. Но внезапно выражение на лице Джеремайи превращается во что-то скорбное. -Почему ты ушел, Брюс? — говорит он тихим голосом и мягким тоном. — Как ты мог? Как ты мог оставить нас? Брюс медленно выдыхает. Он никогда не давал Джиму или Селине достойного объяснения, почему он ушёл. Даже Альфред не получил правильного ответа на вопрос «почему?». Они все знали, даже если не хотели понимать, но Брюс никогда не говорил этого вслух. Он также не уверен, что хочет объяснять это Джеремайе. Он не уверен, что имеет право. И потому совсем не понимает, почему очень хочет это сделать. -Я должен был, — всё, что в итоге он говорит. -Хм. Брюс представляет, что бы мог попробовать сделать Джеремайя, в надежде вернуть его? Если бы Джеремайя попытался заманить его обратно, если бы он просто набросился на город в отсутствие Брюса, вернулся бы он домой раньше? Он никогда не узнает, и даже в воображении не может дать самому себе точный ответ. Из-за кого-либо ещё, нет. Но Джеремайя… -Я не мог остаться, — Брюс не выдерживает и говорит больше, чем хотел первоначально. Джеремайя смотрит на него, склонив голову на бок, и Брюса вдруг отбрасывает назад на десять лет, к их встречам и разговорам, во время которых всегда так на него смотрел. — Я не мог остаться. Я не был готов. Я тогда был не тем, кто нужен Готэму, и я не мог вернуться, пока не стал таковым. Брюс не в состоянии разобрать вспышки эмоций на лице Джеремайи, но прежде чем он даже попытался справиться с этим, тот снова заговорил, улыбаясь. -Но ты сейчас? — Джеремайи формулирует это как вопрос, но на деле скорее утверждает. — Но ты вернулся, и это главное, — голос Джеремайи падает до шёпота. — А я знал, Брюс. Я знал задолго до того, как в газетах заговорили о прибытии блудного сына, потерянного принца, который наконец возвращается домой, чтобы взять свою корону и занять своё место на троне. Я знал. Я знал, что ты вернёшься в Готэм, Брюс. Я чувствовал это. В моих костях, в моей крови. Я чувствовал, что ты возвращаешься домой. Джеремайя резко вскинул руки, несмотря на отягощающие их цепи. Он хватает Брюса за руки, а он обнаруживает, что не сразу вырывается. Джеремайя смеётся, и звуки его смеха вызывают холод по всему позвоночнику. -Но я понятия не имел, — говорит Джеремайя, затаив дыхание. — Я понятия не имел… Он снова смеётся, но на этот раз мягче. Он притягивает руки Брюса ближе, болезненно сжимая их, и наклоняется так, что их лица теперь находятся на расстоянии нескольких дюймов. -Ты невероятный, совершенно великолепный, — он улыбается, почти безумный свет горит в его глазах. — Это то, что видел Рас? Это то, что он имел в виду? -Я не уверен, что … — Нет-нет, не надо. Не делай этого. Тебе не нужно притворяться, не со мной. Нам не нужно, — Джеремайя наклонился так близко, что Брюс мог буквально чувствовать его дыхание на своём лице. — Ты же сказал, что здесь только мы, так что не бойся, Брюс. Мы можем поговорить об этом. О том, что Рас сказал мне, обо всём. Это то, что он видел для тебя? Для нас? — он смеётся, но смех его не был ни безумным, ни истеричным. Он звучал радостно. — Мы станем прекрасными, Брюс, я уверен в этом. Ты уже отлично выглядишь в том милом костюмчике, правда ведь? Боже мой, не мог знать, что смогу полюбить тебя сильнее прежнего. Брюс усилием воли заставил себя сохранять спокойствие и не вырвать свои руки из рук Джеремайи. Не вскочить с места и не покинуть камеру, больницу, остров. Потому что он знал. Знал давно, но Джеремайя никогда не говорил об этом в открытую, прямо в лицо. Тем не менее, это не отменяет того факта, что Брюс знал обо всём. Но услышать это признание вслух было всё равно, что получить чем-то очень тяжёлым по голове. Однако Брюс остаётся на месте, словно прилипнув к стулу и позволив Джеремайе держать его за руки. Ему становится совершенно наплевать на то, о чём спрашивал ранее, на те же планы Рас-аль-Гула. Куда интереснее понять, что же с ним самим не так. Почему ему будто бы нравится слушать признания в любви в лечебнице для душевнобольных, от сущего монстра во плоти. -Я хочу поговорить о тебе, Джеремайя, — говорит Брюс, почти упрашивающим тоном. — Не обо мне. Джеремайя бормочет что-то несвязное, глаза его бегают от глаз Брюса, до его губ и дальше, за его спину, пока не упираются ровно в стену. -Ты сказал, что очнулся в какой-то момент, — продолжает Брюс. — Потребовалось время, чтобы прийти в себя, восстановить двигательные функции и всё такое, но ты это сделал. Почему тогда притворялся? Зачем продолжал, зачем тратить годы на симуляцию кататонии? -Хмм, — Джеремайя снова впивается взглядом в лицо Брюса.- Отчасти это было просто для того, чтобы не пришлось разговаривать с людьми. Никто точно не оставил бы меня в покое. Они все ожидали, когда я приду в себя, а тогда пообщаюсь с ними, а потом, возможно, даже признаю их, как равных. Джеремайя отклоняется на спинку стула, но рук Брюса не отпускает, а скручивает так, что их пальцы переплетаются. Уэйн позволяет ему это. -Люди, по большей части, Брюс, довольно скучные, если не раздражающие. Я не знаю, как ты уживаешься с ними. Бог знает, у меня никогда не хватало терпения на них, — на последних словах Джеремайя вздыхает. — В основном… Хотя, какой был бы смысл? -Что ты имеешь в виду? -Я имею в виду, какой смысл просыпаться, делать что-то или убивать кого-либо, если тебя там не было? Брюсу требуется много времени, чтобы осознать услышанное. Услышанное настолько ненормально, безумно, но… не так удивительно, как должно было быть. Кто способен так думать?.. А затем Брюса поражает ужасная мысль, которая будто всего и сразу придавливает его, измельчает. Что если бы он не вернулся? Что если бы он остался в стороне? Что если бы он вернулся, но только не в сам Готэм? Поселился бы где-нибудь в Нью-Йорке или в Метрополисе? Неважно где, не здесь. Это сделало бы Готэм более безопасным? Неужели Джеремайя остался бы доволен своим положением в Аркхэме и пробыл бы здесь, возможно, до конца своей жизни, без Брюса? У Готэма, наверняка, было по-прежнему очень много угроз, ничего не имевших бы с Брюсом. (Освальд Кобблпот, например, который, отсидев свой срок и получив освобождение на законных основаниях, сразу же похитил и попытался убить комиссара полиции) Но Джеремайя был чем-то другим. Джеремайя был другим. Это вина Брюса? -Я не трогал твоего дикого маленького котенка, если ты заметил. Брюс не то чтобы пугается, скорее интуитивно вздрагивает и хмурится из-за колких слов Джеремайи, пока тот ухмыляется. — Селина? — уточняет Брюс, наконец высвобождая свои руки из захвата и отклоняясь назад как можно дальше. Он чувствует, как что-то буквально вскипает в нём, дёргаясь под кожей. Жар в его крови, его костях — всё это было ему сильно знакомо. Но в последние несколько месяцев это чувство стало возникать, каждый раз, когда он надевал костюм и уходил в ночь. Каждый раз, когда он предотвращал грабежами, нападения банд с наркотиками или оружием или спасал какую-нибудь одинокую жертву отравленного несправедливостью города. Брюс вспоминает, что чувство это было с ним и в детстве. Но тогда у него не было ни навыков, ни ресурсов, ни опыта, которыми он обладает сейчас. Всё, что теперь есть у Брюса, всё можно применить к самому худшему в Готэме. Он сможет дать отпор чему угодно, переломить ситуацию, построить что-то лучше прежнего. Он больше не тот злой, разъярённый и разочарованный мальчишка, беспомощно стоящий на месте, пока те, кто властвуют в городе, укрепляют свои позиции на жертвах слабых и беззащитных. Джеремайя, в самом странном смысле, всегда умел разжечь этот пожар во всём его существе, этот праведный огонь. Иногда Брюс тихо обижался на него за то, что он, казалось бы, всегда делал это так легко. За то, что он так просто просочился под кожу Брюса, за то, что досконально изучил его. За то, что воспользовался этим знанием и причинил боль, такую сильную, что Брюс до сих пор чувствует себя уязвлённым. И как же глупо было с его стороны думать, что время и расстояние могли бы хоть что-то изменить. Селина в порядке. Возможно, она всё ещё злится на него, но она в порядке. Или, по крайней мере, она была в порядке, когда Брюс в последний раз виделся с ней. И каждую минуту после, проверяя, где она и что делает. — Угу.- Джеремайя смотрит на стол, ровно на то место, где раньше лежали руки Брюса. — Не то чтобы, я не думал об этом, — продолжает он. — Нет, думал. Мечтал об этом. Вообще-то, я посвятил раздумьям очень много времени. И она всегда была прямо перед носом. Экко предлагала мне, и не один раз, позаботиться об этой кисоньке самостоятельно, — он поднимает глаза и смотрит куда-то мимо плеча Брюса. — Но в конце концов… . это просто… это просто не стоило того. Я имею в виду, какой в этом был бы смысл? У неё тоже не было тебя. Знакомый страх сдавливает грудь Брюса, жар внутри него усиливается. Стоило ему только представить, что Селина пострадает, что она и Джеремайя окажутся в пределах досягаемости друг друга, что он по какой-либо причине не сможет вмешаться или опоздает. Он начинает думать о том, что, пока его не было, Селина была в полной безопасности. Потому что главный и единственный идол Джеремайи уехал. Но страх быстро уступает место гневу, его кровь вспыхивает будто синим пламенем, хотя и не совсем из-за Селины. Упоминание об Экко напоминает Брюсу о том, как умерла несчастная сподвижница Джеремайи. Он почти ничего не знал об Экко, они никогда не были друзьями, и она вызывало у него чувство опаски ещё задолго до того, как он узнал, кем стал Джеремайя. Но что бы она ни сделала, кем бы она ни была, она не заслуживала такой смерти. Отброшенная в сторону за ненадобностью. Потому что Валеске стало с ней скучно. Брюс тут же вспоминает и ещё кое о чём. — То, что ты пощадил Селину, чтобы тобой не двигало, не самое главное. Ты пытался убить ребенка, Джеремайя, — говорит он, изо всех сил стараясь говорить спокойно. Он мысленно возвращается на завод, к перепуганной девочке, в домашней одёжке, бросающейся в объятия отца. -И что теперь? — Джеремайя снова бросает на него странный быстрый взгляд, и если бы Брюс не знал его так хорошо, то он бы предположил, что Джеремайя выглядел искренне смущенным. — Барбара Гордон. Ей десять лет, а ты стрелял в её мать прямо у неё на глазах. Ты похитил её, подвесил над чаном с кислотой и пытался убить. Брюс поймал себя на том, что сильно наклонился вперёд, практически шипя в лицо Джеремайи. Валеска не отклонился назад, лишь сделал вид, что думает: сильно нахмурил лоб и поджал нижнюю губу. Но на деле, всё, что он делает, это заставляет Брюса злится ещё больше. В голове начинает гудеть, и с каждой секундой гул всё нарастает и нарастает. Брюс сжимает кулаки, впиваясь ногтями в ладони в попытке остановить себя, чтобы не перегнуться через стол и ударить Джеремайю по лицу. Джеремайя щёлкает пальцами. -Ну да, конечно, — говорит он. — Но ведь она же не мертва. Она бы и не умерла в любом случае. Я имею в виду, если бы она была, ну не знаю, недостаточно крепкой, если бы Гордон слишком долго мчался бы к ней в его-то преклонном возрасте, она могла бы быть, ну ты знаешь, мёртвой.- все его слова сопровождала странная жестикуляция. — Я имею в виду, посмотри на меня. Я никогда не чувствовал… Прежде чем он успевает закончить, Уэйн всё-таки вскакивает с места и, вцепившись в воротник больничной униформы Джеремайи, выдёргивает его с места и швыряет его на поверхность стола. Джеремайя громко хохочет, и какая-то часть Брюса ужасно хочет взять и задушить подонка прямо на этом столе, но он сдерживается. Джеремайя поднимает забинтованную руку, которую бэтаранг прорезал насквозь, и кладет её поверх напряжённой руки Брюса, вжимающей его в стол. — Может быть, ты не заметил, любимый, но я убил много людей. Брюс заметил. Господи, да как можно было не заметить? Но тогда всё было не так, как сейчас. Только не ребенок. Полное пренебрежение Джеремайи к жертвам хорошо знакомо Брюсу. Он иногда даже утешает себя мыслями о том, что подобную жестокость все те убитые навлекли на себя сами. Но правда была в том, что Валеске было плевать. Ещё до бомбежек, до того, как ничейная земля опустела, он потребовал эвакуировать. Потому что ему было всё равно, кто выживет, а кто погибнет, потому что люди Готэма ничего для него не значили. Ровно по той же причине Джеремайя ни за что бы не отказался ни от одной из своих безумных идей. Он… просто хотел, чтобы они ушли, исчезли. Даже позже, с химикатами и фейерверками, речь вовсе не шла о высшем наказании или угрозе Готэму, нет. Всё, чего он хотел, это очистить город. Иногда он так развлекался, наслаждаясь зрелищем того, как окружающие пляшут под его дудку. Люди были услужливы перед ним, полезны ему и преданы, но только до тех пор, пока не становились обузой, а сразу после от них избавлялись, как от мусора. Только в самых редких случаях проглядывал искренний гнев Джеремайи, приводивший, возможно, к ещё более страшным последствиям. Но сейчас Брюс просто не в состоянии понять… -Но она очень милый ребенок, — вдруг выдаёт Джеремайя. — В ней есть какой-то огонь. Я никогда особенно не любил детей, могу признаться, что я не самый отеческий парень, но мне кажется, что она мне нравится. По крайней мере, больше, чем её родители. — Просто скажи мне, почему, — Брюс скрипит зубами, крепче сжимая рубашку Джеремайи. — Почему Джим? Зачем выслеживать его? Зачем… идти за его дочерью? Он никогда тебя не волновал. Всегда же нужно было лишь чтобы он убрался с дороги. -Он позволил тебе уйти, — Джеремайя медленно опускает руку прямо на тыльную сторону руки Брюса и мягко проводит кончиками пальцев по его костяшкам пальцев там, где они сжимаются достаточно сильно, что жутко просвечивают через кожу белым в свете тусклой камерной лампы. И говорит это так спокойно, так буднично, как самую очевидную вещь на свете. — Ну и что? -Он позволил тебе уйти. Он должен был заставить тебя остаться, но не сделал этого, — он пожимает плечами насколько это возможно в его позе. — Значит, его нужно было заставить понять его ошибку. — Но почему? — это всё, что Брюс может выдохнуть. — Я думал, что ясно дал понять, почему я делаю большинство вещей, которые я делаю. — Нет, — говорит Брюс, качая головой, проглатывая скопившийся к тому моменту огромный ком в горле, сильнее сжимая воротник Джеремайи и изо всех сил пытаясь не смотреть на его открытую шею. — Ты не можешь повесить всё на меня. Это ты, это всё ты. Я не виноват в том, что ты решил сделать. — Ну, это ты так говоришь.… — Ну уж нет. Брюс едва сдерживается, чтобы не швырнуть Джеремайю обратно на стул, чуть пошатываясь, отпускает его и отходит назад. Валеска безвольно падает на свой стул и смотрит на Брюса с ещё одним странным выражением. — Вот что я тебе скажу, — Джеремайя демонстративно выпрямляется, звеня кандалами, не сводя глаз с Брюса. — Если это так тебя расстраивает, я больше не прикоснусь к мисс Гордон. Обещаю. Брюс делает ещё шаг назад. Он уверяет себя, что это не отступление, он не отступает. Ему просто нужен шанс перефокусироваться, собрать мысли в кучу. Он просто не должен быть в пределах досягаемости Джеремайи. Да, жалкое оправдание, лишь бы не признать поражения. Потерю контроля. Но Брюс же давно пообещал себе быть выше всех своих тёмных, пускай даже самых верных, мыслей. -Ты говоришь, что хотел причинить вред Джиму, потому что он позволил мне уйти, — произносит он, возвращаясь к столу и упираясь руками в спинку стула.- Ты говоришь, что делаешь всё только из-за меня. Но тогда для чего же была та бомба? Ты пытался убить меня, Джеремайя. Удивительно, но Джеремайи хватает наглости принять оскорблённый вид. -Я бы никогда такого не сделал. Когда такое было? — Меньше недели назад. -Нет, — Джеремайя качает головой. — Я признаю, что немного, совсем чуть-чуть злюсь на тебя за то, что ты ушёл, но нет. Но, Брюс, честное слово, я не пытался тебя убить. Я бы не стал. Брюс не может сдержать насмешки. -У нас был зал, где перед макетом реконструированного Готэма будущего, я должен был произнести речь. Ты начинил стол для макета взрывчаткой. Это звучит для меня как попытка убийства. — Это было не совсем так. Я был абсолютно уверен в том, что ты сможешь со всем справиться. — Это не оправдывает тебя. А как же Эдвард Нигма? Ты вытащил его отсюда, вооружил взрывчаткой и чуть ли не направил его прямо в мою сторону. Он был там, чтобы убить меня. Джеремайя вздыхает так устало, словно ему пришлось общаться с глупым и нерадивым ребёнком. -Я не знаю, почему ты так взволнован, — отвечает Джеремайя с недовольным видом. Точно также он говорил много лет назад, когда звонил ему с телефона Альфреда и отчитывал за неблагодарность по отношению к нему. — Нигма идиот, никакого реального риска не было. По крайней мере, для тебя. Кроме того, тебя там даже не было. Это почти смешно. Даже если забыть о жизнях других людей, Джеремайя даже не рассматривает возможность того, что своими действиями он мог поставить жизнь Брюса под реальную угрозу. Что если бы Брюс был ранен, убит, то это была бы полностью его вина. Джеремайя утверждает, что не хочет смерти Брюса, о причинении боли никто не говорил, верно? Так было всегда. Так что да, смешно. Брюс неосознанно прикусывает свой язык до крови, находя подобное самоистязание успокаивающим. — У тебя не было никаких причин полагать, что меня там не будет, — сглотнув выделившуюся кровь, произносит Брюс. — А ты и не знал. И почему Нигма? Из всех людей, которых ты мог бы освободить. Джеремайя барабанит пальцами по столу. -Мне нужно было отвлечься, найти кого-то, кто бы сделал из этого шоу, но кого можно было бы легко направить в нужное русло. Нигма подходит по всем статьям, — Джеремайя пожимает плечами. — К тому же, поскольку Кобблпот был освобожден в то же самое время, это выглядело бы случайностью и гарантировало бы, что Гордон будет занят. Кроме того, я отчасти надеялся, что Нигма кончит с пулей между глаз или, по крайней мере, в одном, — он снова вздыхает, хотя на этот раз куда более притворно. — Увы, но этого не случилось. Я предполагаю, что некомпетентность в полиции продолжает процветать. -Я бы вряд ли назвал не казнить подозреваемого, даже того, кто был пойман с поличным, некомпетентностью… — Ах ты, справедливая душа. -Но это не особо важно, — продолжает Брюс, обойдя стул и теперь опершись руками о стол. — А почему ты хочешь, чтобы Нигма умер? — О, поверь мне, Брюс, он это заслужил.- Лицо Джеремайи омрачается, его слова звучат низко и глухо. Брюс прищуривается и выпрямляется. Насколько ему было известно, Джеремайя и Эдвард Нигма никогда не общались напрямую. Но, конечно же, они были вместе в Аркхэме целых десять лет, и зная состояние Валески, частично притворяющегося, частично нет, зная, каким человеком был Нигма, что из себя представлял персонал и другие заключенные, и зная, что было слишком много серьезных несчастных случаев за последние годы во всей больнице, Брюс мог сделать вполне логичное предположение. У него через неделю встреча с Фондом. Простая формальность, официальное введение его в члены Совета Фонда, но Брюс решил, что именно тогда поднимет вопрос об Аркхэме. Джим пытался, мэрия пыталась, штат пытался, и ничего не изменилось. Но они же не Брюс. У них нет того, что есть у Брюса. Они практически не помнят речь его матери о потенциале Аркхэма. Наверняка между Фондом и самим Уэйн Интерпрайзис что-то есть и это можно будет использовать. Может быть, на этот раз всё будет проще, ведь банда Фальконе и Марони давно исчезли. -И он не хотел заткнуться, — продолжает Джеремия, в одно мгновение перейдя на лёгкий тон, хотя Брюс всё ещё мог слышать скрытое за ним неудовольствие. — Безостановочные разговоры, жалобы и проклятые загадки. Клянусь, однажды я заставлю его поперхнуться ими. И ещё он слишком много о тебе говорил. — Обо мне? — этого Брюс не ожидал. До отъезда он почти не имел дел с Нигмой лично. Инцидент в Индиан-Хилле, а затем баррикады против Бэйна и его армии. Кроме того, Брюс знал послужной список преступника, ранее известного, как Загадочник. Джим, Люциус, Харви, Ли и все остальные офицеры и гражданские, которым он причинил боль. Он вполне доволен тем, что имеет очень мало общего с Нигмой. Тогда с чего бы ему так много говорить о нём? -Честно говоря, я думаю, что тебе следует похвалить меня за моё самообладание, за то, что я не вышиб ему мозги много лет назад. Брюс, неожиданно для самого себя, внутренне соглашается. Не подавлением смертоносных побуждений, которые, то и дело проскакивали в возбуждённом безумием мозгу Джеремайи, и с которыми он вообще-то редко справлялся. Брюс, скорее, впечатлён общей целеустремленность Валески, пытающегося бороться собой, ну и в большей степени самоотверженностью, с которой он выдерживал бесконечный поток шарад от Нигмы. Как он терпеливо сносил всё, продолжая играть роль полного овоща для всей больницы, пока не восстановился достаточно, чтобы спланировать месть и не привести её в исполнение. Для этого требуется воля и мастерство, которые не могут не впечатлять. Брюс хочет спросить ещё о Нигме, о том, что Джеремайя делал в Аркхеме, но его прерывает стук в дверь. Он в удивлении смотрит на часы, и да, прошло уже двадцать минут. Джеремайя свирепо смотрит на дверь, когда охранник снаружи стучит снова. -Нас всегда перебивают, не так ли? Не мог бы ты купить нам ещё время? Брюс закрывает глаза и делает глубокий вдох, поправляя пиджак и стряхивая пыль с рукавов. Он должен выглядеть безупречно, когда выйдет из комнаты. — До свидания, Джеремайя. Брюс хочет что-то добавить к этому, но он понятия не имеет, что именно. Самому себе он признаётся в том, что двадцать минут пролетели слишком быстро. Что хочет больше времени, чтобы продолжать задавать вопросы. Чтобы попытаться понять. Брюс на мгновение задерживает взгляд на Джеремайе. Он не позволяет себе ни думать, ни анализировать — ничего. Он просто смотрит, прежде чем повернуться спиной и пойти к двери. — Ты ведь скоро вернешься, Брюс? — спрашивает Джеремайя из-за его спины. — Здесь становится так скучно и одиноко. Пожалуйста, не заставляй меня ждать десять лет, чтобы увидеть тебя снова. Не знаю, смогу ли я с этим справиться. Возможно, на этот раз мне придется тебя искать. Брюс останавливается и оборачивается, его немедленный ответ: «нет, пожалуйста, не делай этого» застрял на языке. -И что это значит? — вместо этого спрашивает он. — Ты хочешь сказать, что если я приеду, ты останешься здесь? Что не сбежишь отсюда? Брюс слышит, как за его спиной открывается и отпирается дверь, и Франклин, очевидно, внезапно стал слишком нетерпеливым или нервным, чтобы ждать, пока Брюс подаст сигнал, что он готов идти. — Вот и всё, — хрипло говорит мужчина. — Пора уходить, Уэйн. — Возможно.- Джеремайя пожимает плечами, на его губах снова растягивается улыбка охранника. Затем он подмигивает и машет рукой, когда Франклин выводит Брюса. — Попробуй и узнаешь.