Монетка

Перемены могут наступать неожиданно. Могут нарушать привычный ритм жизни, спокойный, размеренный, даже, если можно так сказать, мёртвый — а если в отношении Цуюри, то уж точно. Но Канао совершенно не придавала значения тому, как именно она живёт; девушка в принципе ничему и никому не придавала значения, если не считать пары случаев в своей жизни. Первый — это появление сестер Кочо. Тех людей, которым не было плевать, когда и саму Цуюри уже ничего больше не трогало. Второй, и, который, если честно, заставил встревожиться (неслыханное дело!) Канао — это появление Камадо Танджиро в поместье Бабочки. И где-то в путаных мыслях Канао. Она ещё не совсем разобралась. Он появился там так же неожиданно, как и исчез — тогда он отправлялся на задание, подкинув монетку Канао, оставив Цуюри в каком-то нерешительном, странном смятении. И вот теперь он появился здесь вновь. С этого-то момента и начались «перемены» Цуюри — или как ей это ещё называть? Канао даже не знает, поговорит она с ним ещё раз или нет; как предскажет монетка, а понимать, что с ней происходит — это совершенно выше её возможностей. Как она думала. В тихом и спокойном саду поместья время текло тягуче-медленно, здесь не нужно было ничего решать, здесь можно было остановить время и никуда не двигаться. Ничего не отягощало кукольное существование. Этого вполне хватало. — Канао? Мы так давно не виделись! Из-за угла вышел невысокий парень, приветливо махая Цуюри рукой. Его глаза были похожи на её монетку. Такие же сверкающие на солнце. Яркие. Канао вздрогнула и отвела взгляд. Парень приостановился, и трава под его ногами затихла. — Ты не поговоришь со мной? Она продолжала молчать. — Канао. Что-то снова вспорхнуло внутри неё, как маленькая бабочка, трепещущая своими лёгкими, как ветер, крыльями. Звук её имени никогда не был таким странным. — Эй. Тебе же выпал орёл, помнишь? Она только сильнее сжала монетку в руке. Конечно, она помнила. Цуюри не могла этого забыть. Ни на секунду. Но… Танджиро, так ничего и не добившись от молчаливой Канао, немного погодя, ушёл — на отдых в поместье. Он был ранен, вымотан, и ему требовалась небольшая реабилитация; спасибо Шинобу, которая сразу же пригвоздила его ногой к своему поместью (с заботливыми девушками, между прочим). Канао же вернулась назад, к своим сбивчивым мыслям, раз за разом прокручивая его слова. Его орёл — это её согласие следовать зову сердца. Но её сердце, слабо колыхающееся в груди, будто не существовало — и, если никакого зова и в помине не было, как же она могла ему следовать? Нет, она не понимала Камадо. Пока он пребывал в поместье и тренировался, Танджиро усиленно прокачивал свои навыки. Кажется, теперь он стал ещё сильнее Канао. Его техники поражали. Только Цуюри не обращала внимания на его успехи — всё чаще она замечала, что её совершенно не преследовал дух соревнования и нужда в превосходстве; она просто запоминала его слова, неосторожные взгляды, когда они случайно оказывались рядом, и такие же касания, которые вновь и вновь будили в ней непонятных, вялых бабочек, стремившихся вырваться наружу. Канао только прикладывала руку где-то в области мнимого сердца, стараясь поймать этих странных бабочек в свои руки, понять, чего же именно они от неё хотят. В один из дней, когда Танджиро должен был уезжать, было жарко. Солнце лилось на дом, деревья, листву и лицо Танджиро, мягко преломляясь на его светлой коже, очерчивая золотой каймой его огненно-красные волосы. Он, кажется, совсем не изменился, зато у Цуюри обитало уже целое полчище бабочек внутри — но её неизменная улыбка снаружи ничем не выдавала её тревоги. — Я могу обнять тебя на прощание? Их стало ещё больше. Её лицо горело — это от солнечного тепла. Канао вытащила монетку. Если она не решит сейчас, эти бабочки внутри завянут и согнут её пополам; а она уже чувствовала, как задыхалась от их бархатных крыльев. Она подкинула монетку — и, пока та сверкала в воздухе, Канао думала, как же было бы хорошо, если бы ей выпал орёл. Пожалуйста, пусть ей выпадет орёл. Но ей не выпало ничего. Танджиро перехватил эту монетку в воздухе, ловко пряча у себя в руках. — Я хочу, чтобы ты сама решила, могу ли я обнять тебя. Иначе только я один буду этому рад. А это нечестно, Канао, — Камадо слегка улыбнулся, и его улыбка выглядела отчасти грустной. Канао прикрыла глаза — где-то там, внутри, где порхали бабочки, в самом центре — она чувствовала что-то, что подталкивало ее подойти ближе, решиться притронуться, обнять. Это тёплое и странное ощущение — это и есть — зов её сердца? — Канао! — Танджиро судорожно вздыхает, когда Цуюри быстро, мгновенно прижимается к нему, и Камадо, поколебавшись, смыкает руки вокруг её хрупкого тела. Надо же. Вспорхнула — молниеносно, а теперь неуклюже, не понимая, что именно ей нужно было делать, утыкается лицом ему в плечо. Танджиро только крепче сжимает её. И Канао выдыхает. И мириады бабочек — вместе с ней, они пускаются по всему телу, и Цуюри теперь чутко прислушивается к каждой из них, а ещё понимает, что тепло чужого тела успокаивает больше, чем её вечная тишина в саду. Танджиро, бережно касаясь её руки, вкладывает в неё монетку, но металл выскальзывает из пальцев Цуюри — вместо монетки они хватаются за пальцы Камадо. Перемены могут наступать неожиданно, и эти перемены в ней только начинались.