Нервный и нелепый в запахе миндаля

Он наблюдал за ним так давно. Издалека. Сам не понимая, чем зацепил этот наглый подкаблучник Оксаны. Бегает под его крылом, крутится вечно вокруг, чуть не виснет на своём Фёдорове. Как тот этим ещё не воспользовался и не выебал пацана? Хотя может и воспользовался, откуда Славе знать? Славино дело малое – наблюдать. Если всё же да, то Славе даже завидно: у мальчишки лицо примилейшее, хоть и с вечно высокомерным и язвительным взглядом; рост нежненький; тело такое, что кусать хочется, мять, обнимать и тискать. И Машнов сам себе соврёт, если скажет, что не хочет, чтобы это самое тело зажимало его, жамкало и мяло, чтобы навалилось сверху. Слава хочет, да. Слава хочет Маркула. Слава хочет, чтобы Маркул его хотел. Можно не раз. Можно и снизу побыть. Слава не против. Слава просто уже сошёл с ума. – Домой пошли, – Замай появляется из ниоткуда и тянет на себя, а раз он так делает, значит Машнов уже долго сидит пялясь и, скорее всего, его уже давно спалили. Слава не напрягается, что ему напрягаться? Все решат, что он так просто доебаться пытался. Так и будет. Но Андрей подошёл, значит переживает, и эти переживания дошли до третьего уровня. Главное, чтобы не до пятого. Их и так уже в семнашку не пускают. И в Банку. И в BadHabbits. И много ещё в какие бары. А всё ведь Славик и его запой, мощный, долгий, затратный, эмоционально и физически, нервный и нелепый. Слава просто помешался. Помешался. А потом начал спиваться окончательно. И дрался, ну, или нарывался на то, чтобы его побили скорее. Ему это было нужно. Это… Саморазрушение. Потому что влюбиться в Марка Маркула, с которым срёшься вечно, который до последнего стебёт и унижает его, который весь сам на Яныча лезет, как только ещё не отсосал при всех, – это суицид. Суицид, увы, долгий и мучительный. Но Машнов спастись не пытается, только добивает себя сам: на те же тусовки вписывается, следит втихую везде и в реальности, и в интернете, информацию всю собирает, не всегда даже сам достаёт, но как бы Андрей не был против, ничего с этим сделать не может. Теряется Славик. Даже на концерты все ходит. И бутылку хранит, что на одном таком концерте поймал, с неё ещё эти идеальные губы сделали глоток. Если Слава скажет, что не дрочил, смотря на эту бутылку и вспоминая, как эти невероятные губы её обхватывали – он напиздит. Каждый день дрочит на неё. – Я дойду, Андрей. Трезвый, хоть вешайся, – уже выйдя за двери отослал друга обратно. – Только попробуй убиться по дороге или влипнуть во что. Чтоб отписался мне, - взгляд уверенный, дожидается кивка Машнова и уходит обратно к остальным. Слава вздыхает, достаёт сигарету, затягивается, всё ещё мечтая о бесстыдных губах и стонах, грубых, этим прекрасным голосом. А потом чуть не пропускает его в реальности: – Угостишь? – Марк стоит близко, весь такой идеальный и милый, несмотря на то, что тоже немного пьян. – Разве принцессы курят такое днищенское дерьмо? – защищается, шипит. – Эта принцесса курит всё, что курится, так что если ты не зажать сиги так пытаешься, то гони. – Не пытаюсь. Сигарета меж губ выглядит слишком красиво, так, что у Машнова кончики пальцев колет, как хочется провести по этим губам, приподнять верхнюю, чтобы сигарета чуть вниз горящим концом опустилась, чтобы всё тело током прошибло, чтобы сердце нахуй от этих ощущений остановилось. А лучше, чтобы руками идеальными по ебалу получить и трогать потом синяк. Нажимать, чтобы болел. Чтобы напоминал. – Ты либо мне сейчас пропишешь в ебало, либо засосёшь – лицо сложное, пиздец, – спокойно щёлкает зажигалкой, затягивается, дымом выдыхает так красиво, хоть щёлкай и в рамку, – даже не знаю что хуже. – Второе, по-любому, – на лицо оскал, в глазах упёртое желание отшутиться. – Второе хуже или второе собираешься сделать? – лицо не меняется, только бровь легонько взлетает, не как у Яныча, а красиво, совсем немного, не следи Машнов так за этим лицом, не знай его наизусть – не понял бы. – Давай я первое выберу? – А если по факту? – А если оба? – говорит раньше, чем успевает подумать. Сразу так страшно становится, точно въебёт. Машнов вдыхает глубоко и выдыхает тихо, смиряясь, ждёт закономерное «что?» – и готовится получить. – Я не против, главное без первого варианта, мне сниматься скоро, - спокойно отвечает, опуская бровь и поднимая взгляд. – Смешная шутка, – мгновенно лицо становится серьёзным, а дыхание сбивается. – Серьёзно, я не могу съёмки перенести, а грима на меня в таком случае столько уйдёт, что пиздец. У меня кожа тонкая, яркие получаются синяки и держатся долго. – Я не об этом. – А что тогда? – бровь поднимается обратно. – Марк, – не веря. – Слава, – взгляд становится задумчивым. – Или это было как полное обращение, типа, что меня ждёт серьёзный разговор? Если да, то сейчас исправлюсь, – играючи покашливает. – Вячеслав! – Нет, да, я не знаю. Ты серьёзно? – Что именно? – Что не против будешь, если я тебя засосу, – всё же поражённо произносит. – А ну да. Почему нет? – взгляд перестаёт быть просто весёлым, окрашивается кокетливыми нотками, и Марк делает шаг к Машнову. – А потом меня найдут в подворотне, да? – Я бы предложил, чтобы у меня потом нашли, но решать тебе. – Блядь, если это такой рофл, то не надо, больно жестоко, Маркул. – Я серьёзно вообще-то, – выкидывает окурок в мусорку, руки в карманы, сам покачивается, но смотрит серьёзно. – Ну так что, Машнов, – выделяя фамилию, – я иду сегодня один или на этот вечер у меня уже есть компания? – экран телефона светится – машина ждёт. – Есть. – Прекрасно, такой исход вылазки в бар мне больше нравится, – идёт к такси, поворачивается на всё ещё топчущегося на месте Машнова. – Ну? Слава отрывает вросшие ноги от нервно вцепившейся в него мощной земли, ступает в такси, втекает в неё, не веря, обволоченный лимонно-ёлочным запахом очистителя стёкол и ароматизатора на зеркале заднего вида. Когда рядом усаживается докуривший Марк, на языке начинает играть корица с паприкой, смешиваясь с солью нервов. *** В квартире просторно и пусто одновременно, обжито и болезненно душно. Спёртый вид тусклых лампочек, приторно-мёртвый вкус депрессии и одиночества на стенах, со звуками нервной кирпичной стружки и прогнившего миндаля. – Миленько, – лишь бы разбавить кирпич с миндалём и соскрести приторность с языка. – Ага, я на самом деле мало здесь бываю, всё в Лондоне или на вписках, – шебуршит на кухню, просторную, но вязкую. – Там также? – Там… больше бутылок на кухне. – Не густо, – скрипит грустным сожалением. – Но и не пусто, – легко. – Сюда б чего душевного, уютнее стало бы, светлее, – не сдерживается. – Сюда бы человека нужного. – Так приведи. – Ну, так я уже, – поднимает болезненный взгляд, сливаясь с квартирой. – Не парься, я ничего не требую, нет смысла сразу бежать на выход. Одноразовый секс с тобой меня тоже устроит. Тихо капает стеклом мыслей за окном, разряжает персиковым пивом Славиного амбре, звучит надеждой, вкусом света, когда Машнов делает шаг вперёд, легонько накрывая шею пальцами, разнося по чужому телу нервную дрожь своего сознания, и целует те самые, давно желанные губы. Смазывает с них кирпич и прогнивший миндаль, заменяя персиком с хмелем. – А если я захочу остаться? – То тут даже станет возможно дышать, – притягивает к себе обратно, вдыхая светлый воздух, заполнивший квартиру.