Часом ранее
— Вот ведь шрап!.. — Нора смотрела на своё отражение в большом зеркале и с каждой секундой всё более чётко понимала одну важную истину: в таком виде она из этой комнаты не выйдет, даже если в гостиной внезапно появится самый настоящий мета-человек. А увидеть, сейчас, в их время, мета-человека — воистину что-то нереальное. Даже надеяться, что из каминной трубы появится Санта-Клаус — и то теперь гораздо разумнее! Ведь появившееся несколько лет назад лекарство от мета-сил подействовало абсолютно на всех, кто имел хоть какие-то супер-способности. Подействовало разом и на всех. Не прося ни у кого разрешения. Нора нахмурилась, как с ней случалось это всякий раз, когда она пыталась вспомнить ту или иную подробность об этом важном событии, полностью изменившем всё. Нора прекрасно (как ей казалось) помнила мир с мета-людьми, помнила, как прибыла из будущего в 2018, чтобы увидеть отца; помнила, как они всей командой отчаянно пытались одержать победу над Цикадой... А потом появилось лекарство, мир «очистился» от мета-сил, от тёмной материи, от магии и всего того, что с самого детства так очаровывало Нору... По этой же причине вернуться в свой 2049 год Нора уже не могла. И даже Легенды на своём волнолёте не способны были помочь: целый год о них никто не слышал. Хотя, надо признать, Нора и не хотела возвращаться, даже понимая всю серьёзность такой проблемы. Возможно, именно размышления о будущем, куда Норе уже не вернуться, и о прочих последствиях от действия лекарства и не давали много думать о том, почему некоторые воспоминания словно... ненастоящие? Такие, словно кто-то очень грубо и наспех состряпал каждое из них и поместил Норе в голову. А, возможно (и от этой мысли Нора покраснела, снова бросив злой взгляд на своё отражение в зеркале), нежеланию искать ответы на этот вопрос сопутствовало нечто иное. Некто иной. — Мама, повторяю, я не хочу фотографироваться в этом дурацком свитере! — выйдя из ванной, Нора столкнулась с полным умиления взглядом матери, державшей в руках ободок с плюшевыми оленьими рожками. — Даже не думай! — при виде него, Нора в ужасе округлила глаза, — Я, конечно, понимаю, что вы с папой ждёте-не дождётесь появления моей детской версии, когда надо мной можно будет издеваться подобным образом... Но нет. Нет и ещё раз нет, мам! Моей настоящей версии всё это не нравится! — А вот фотографии в семейном альбоме за прошлый год говорят совсем об обратном... Нора открыла было рот, но не нашлась что ответить. Потому что мама была права: Норе действительно нравились любые из самых глупейших традиций семьи Уэст-Аллен. И Нора счастлива быть частью этой семьи. Помимо обретения которой, в этом времени Нора, казалось, успела позабыть о таких чувствах, как смущение, ощущение неловкости, недовольстве своей внешностью — обо всём том, что она так часто испытывала, живя в 2049 году. Но так было до появления человека, сумевшего снова вызвать в сердце Норы каждое из этих чувств, и даже больше. — Или... — то ли состояние Норы было так очевидно, то ли её мама не зря была прекрасным журналистом, потому что, вместе с внезапным пониманием в глазах, Нора увидела и хитрую улыбку на её лице. Которая Норе совершенно не понравилась. Так смотрела на неё Лиа. Делала это каждый раз, когда порою Нора влюблялась тот или иной недосягаемый в её глазах объект. Тогда (после предварительных и долгих отрицаний) они с Лией проводили целые часы за обсуждением очередного кандидата на сердце Норы. Вот только с мамой такие разговоры вести не получится. И не потому, что разговоры с мамами о «мальчиках» — это нечто неприемлемое и неловкое: будучи с мамой почти одного возраста, Нора часто видела в ней ещё и подругу. Дело сейчас было в другом. Тот, кто нравился Норе на этот раз, никак не подходил под описание «мальчик». И маме об этом уж точно знать не нужно. Равно как и отцу. Хотя в этом случае причины были уже совсем иные... — ...Или, может, наконец-то появился тот, перед кем не хочется выглядеть глупо, а? Обещаю, ни одна живая душа, кроме собравшихся в этом доме, не узнают про этот свитер. Никакого доступа к этим фото! — мама хитро подмигнула, будто обрадовавшись появлению общей тайны, а Нора лишь рассеяно улыбнулась в ответ. Ведь вся проблема и заключалась в том, что уже скоро порог этого дома должен переступить тот самый человек, в чьих глазах свитер с глупым оленем не прибавит Норе ни желаемого статуса, ни, тем более, возраста. А, как казалось Норе, последнее было самой главной причиной тому, почему человек, который ей нравится, никогда не ответит взаимностью. Нравится — именно так называла Нора свои чувства к человеку, годящемуся ей в отцы, годящемуся в отцы даже её собственному отцу, если на то пошло! Эобард Тоун был основателем легендарной исследовательской лаборатории С.Т.А.Р.лабс, «превратившей» несколько лет назад её папу в того, кем Нора восхищалась всю жизнь — во Флэша. И Нора иногда пыталась понять, в какой именно момент её внимание полностью переключилось на наставника отца. Нора не помнила, когда чувство восхищения сменилось другим. Тем самым, снова и снова заставляющим Нору приходить в С.Т.А.Р.лабс, которая после исчезновения любых проявлений мета-способностей и прочих подобных вещей продолжила следовать своей изначальной цели — «приближению будущего»: путём создания инновационных технологий. Тот самый роковой момент, когда она полюбила Эобарда Тоуна, определённо существовал, но, как и в случае с воспоминаниями о мета-лекарстве, Норе иногда казалось, что он по какой-то причине каждый раз ускользал при попытке вспомнить. Словно это случилось во сне или в какой-то иной жизни. Да, размышляя о человеке, которому она совершенно не подходила, но которого желало её сердце, Нора так ни разу и не смогла приблизиться к ответу на вопрос когда, но точно могла ответить на другой — почему. Помимо своей непревзойдённости, статуса гениальнейшего учёного и человека, не раз спасавшего её отца от смерти, равно как и вместе с отцом — весь город, а порою и мир, Эобард Тоун вызывал в сердце Норы ощущение, будто этот человек бесконечно одинок; будто почти всю жизнь он был увлечён чем-то, но не получал от этого взаимности... Нора не могла объяснить, откуда у неё брались подобные выводы касательно Эобарда Тоуна, но в их правдивости почему-то Нора была уверена. Как была уверена и в том, насколько сильно чувствует в этом человеке родную душу. От всех этих мыслей вкупе с пронзительным взглядом матери, Нора начала чувствовать, что краснеет, поэтому, чтобы как можно скорее сменить тему, решила согласиться скорее покончить с семейными традициями и начать подготовку к реализации своего плана. — Хорошо, — Нора быстро прикинула время и решила, что вполне успеет переодеться в заранее приготовленную одежду (как же в эти моменты ей не хватало прежних супер-способностей!), — Но только одно фото! — Пойду скажу остальным, чтобы готовились, спускайся скорее. — Ага... — рассеяно произнесла Нора, слыша уже у лестницы слова мамы о том, что, за неимением других кандидатов, ободок-рожки достанутся папе. Оставшись одна, Нора ощущала, что снова начинает нервничать и чувствовать, как сердце ускоряет свой бой, а желание изменить (отменить!) свой безумный план — велико, как никогда. А безумным этот план был по той причине, что, устав от бесконечной борьбы с собой и от попыток прекратить чувствовать совершенно недопустимые вещи к Эобарду Тоуну, сегодня Нора решила во всём признаться этому человеку. Пусть даже после этого признания профессор никогда больше с ней не заговорит, никогда больше случайно не коснётся её плеча или руки; пусть после этого Эобард Тоун больше никогда не посмотрит на неё... так. Нора не могла (хоть очень много раз пыталась) объяснить, что такого было во взгляде этого человека, когда он смотрел на неё. Смотрел так, словно давно знал её, словно видел в ней нечто большее, нежели дочь своего любимого ученика, Барри Аллена. И, порой, поддаваясь безумным мыслям, Нора готова была поклясться, что порою видела в глазах профессора взаимные чувства: взаимный интерес, который шёл намного дальше, чем простой интерес к девушке, чаще чем необходимо появляющейся в его лаборатории под предлогом увидеть отца, который работал там с момента исчезновения мета-сил на полную ставку, оставив работу в полиции.***
Мама не обманула: семейное фото действительно было сделано лишь единожды. Но причиной тому стал возглас Сесиль: «Чёрт возьми — индейка!..», после которого вместе с мамой и бабушкой Сесиль исчезла на кухне. И, глядя им вслед, Нора опять это почувствовала: воспоминания о времени, проведённом с бабушкой, в честь которой её и назвали, были словно картонными, поверх которых звучал сейчас знакомый голос, обладателя которого никак не удавалось вспомнить, равно как и не удавалось понять смысл звучавших в сознании слов: «Нора... Ну, хоть одна осталась...» Вот только задуматься об очередной странности своей памяти не дал звонок в дверь: настало время принимать гостей.***
Прошло всего полчаса с момента появления первого гостя, а Нора уже невольно думала о том, что за это время можно было бы сделать целую кучу дурацких семейных фото. Пришли уже почти все. За исключением того самого человека, при мысли о котором у Норы каждый раз замирало сердце, а руки то и дело непроизвольно тянулись поправлять и разглаживать несуществующие складки на платье, в которое Нора поспешила переодеться, едва стало понятно, что для мамы приготовление праздничного ужина для большого количества гостей важнее, чем ежегодная фотосессия. Время шло так медленно, что Норе уже стало казаться, будто она снова чувствует Силу Скорости, благодаря которой раньше всё вокруг замедлялось. Разговоры окружающих получалось воспринимать с трудом, как и отвечать на разные вопросы и пытаться поддерживать диалоги. Нору то и дело норовило спросить: Эобард Тоун точно придёт сегодня? Единственное, что среди всей этой суеты и собственной отвлечённости Нора заметила — отец. По какой-то причине он выглядел едва ли не таким же рассеянным, невнимательным, нервным и явно пребывающим в каком-то неясном ожидании. Профессор прежде ни разу не был в их доме даже по делам, поэтому, наверное, папе, как и самой Норе, всё больше начинало казаться, что этот человек мог просто напросто проигнорировать приглашение. Даже от любимого ученика. А отец Норы уж точно им был. Нора помнила, как, обнаружив в себе чувства, с трудом мирилась с тем фактом, что оба человека, дорогих её сердцу, всегда поглощены обществом друг друга, работой с друг другом. Не раз Нора ощущала себя лишней, приходя в Лабораторию; не раз чувствовала себя опустошённой и разбитой по этому поводу. Ведь она не могла сравниться со своим отцом. И лишь недавно Нора поняла, что она и не должна: ни ревновать, ни пытаться быть похожей на отца в своей борьбе за внимание человека, покорившего её сердце. Нора поняла, что ей этого и не хочется. Ведь быть на месте папы — значит быть просто ученицей Эобарда Тоуна. А этого Норе никогда не было бы достаточно. По поручению мамы Нора развешивала на ёлку стеклянные игрушки, которые принесли с собой бабушка и дедушка, и глядя на папу, невольно допустила безумную мысль: поговорить об Эобарде Тоуне именно с ним. Не с мамой, не с Кейтлин или Сесиль. Почему-то сейчас ей показалось, что папа сможет понять её, чем кто-либо другой. Но стоило только этой мысли сформироваться, а решению стать серьёзным — внезапно прозвучал звонок в дверь, рука Норы дрогнула, и последняя стеклянная игрушка, устремилась к полу, а после — разбилась вдребезги. И уже выбрасывая осколки в мусорное ведро, Нора услышала из прихожей голос, который заставил её сердце рвануться в груди, а пальцы — непроизвольно сжаться, оставляя на смуглой коже несильный и будто отрезвляющий порез.***
— Вы опоздали. Нора зашла в гостиную, стаскивая по пути со своих плеч куртку папы. Эобрад Тоун первым вернулся в дом, покинув их задний двор, где оба дедушки Норы устраивали салют. Теперь профессор стоял у окна, к Норе спиной. И в свете мерцающих гирлянд, которыми была увешана рождественская ёлка, он казался сердцу Норы ещё более желанным, а сам момент (пока все ещё были на улице) казался более подходящим для того самого разговора, который с момента прибытия Эобарда Тоуна в их дом Нора откладывала уже десяток раз. — Лишь замедлил ход событий, ход времени. Ведь, знаешь, Нора... — Тоун заговорил, а Нора сделала несколько шагов к окну, но, внезапно развернувшись, Тоун заставил Нору застыть на месте, будто пригвоздив к полу своим взглядом, — ...иногда, чтобы увидеть всю картину целиком, надо делать шаг не вперёд, а назад. Нора не знала: сказано ли было это с намёком, но от мысли, что Тоун уже всё и так знает, ей становилось не по себе. Тоун замолчал и, облокотившись о высокий подоконник, перевёл свой взгляд на одну из игрушек на ёлке. Решив не следовать совету о «шаге назад», Нора подошла ещё ближе и также перевела взгляд на ёлочное украшение, почувствовав при этом острый укол совести. — Папа в детстве очень любил именно эту игрушку. Бабушка говорит, раньше она была парная, но вторая часть-половинка где-то потерялась со временем... — Норе почему-то не хотелось, чтобы профессор знал, что именно Нора и разбила её сегодня. Не хотелось, чтобы Тоун знал, что причина исчезновения папиной любимой игрушки из детства — его звонок в дверь. — Да, со временем теряется многое. Так, о чём ты хотела поговорить? Ну, помимо того, чтобы храбро обвинить меня в том, что заставил вас с отцом долго ждать. К слову, — Тоун снова посмотрел на Нору и слегка поклонился, — Простите мне мои манеры. Нора готовилась к этому разговору давно. Делала это так же тщательно, как и когда-то готовилась к занятиям и экзаменам во время учёбы; так же тщательно, как и перед каждым своим посещением С.Т.А.Р.лабс — готовилась к возможным разговорам с Эобардом Тоуном. Вот только тот почти всегда был занят работой или её отцом. Сейчас же Эобард Тоун стоял напротив, ожидая, когда Нора озвучит причину своего желания поговорить, равно как и тему этого разговора... Но, к собственному ужасу, Нора осознала, что не в состоянии вымолвить ни слова. Ни одного из тех, которые шли прямиком из её сердца. Как и когда-то не могла сказать на прощание ничего своему отцу, просто бросившись в итоге к нему и крепко обняв. Поэтому, действуя по тому же наитию, Нора сделала так и сейчас. И пусть это было не запланировано и, скорее всего, грозило по итогу не самыми лучшими последствиями, но такой импульсивный поступок ей показался сейчас намного лучше неспособности произнести и слова. Поэтому, быстро сделав несколько шагов навстречу Эобарду Тоуну и воспользовавшись тем, что он облокотился о подоконник, значительно уменьшив тем самым разницу в росте, Нора поцеловала этого человека прямо в губы, осознавая, что этот поступок едва ли не самый смелый, что ей приходилось делать, даже с учётом временной «жизни супергероя». Но, несмотря на бешено колотящееся сердце, на эйфорию в момент, когда Тоун ответил на поцелуй, Нора по какой-то причине ощущала, что этот поступок, это счастье — последнее в её жизни...***
Барри Аллен уже давно перестал считать себя неуклюжим, каким, несомненно, являлся до тех пор, пока не приобрёл супер-способность в виде супер-скорости, давшей ему возможность несколько лет назад стать героем, стать Флэшем. И даже недавнее «превращение» наравне со всеми мета в совершено обычного человека, казалось, не возвратило прежнюю «супер-способность» Барри — быть самым неуклюжим человеком на Земле. Да, Барри уже давно перестал считать себя таковым, но картина, представившаяся сейчас его глазам, заставила резко попятиться назад, наступить на развязавшийся шнурок, споткнуться и чуть было не опрокинуть приготовленный для гостей эгног. При этом, Барри готов был поклясться, что его попытки «провалиться сквозь землю» и ретироваться не остались не замеченными Тоуном. Его наставник всегда всё замечал. Даже когда был чем-то занят. Например, как сейчас — поцелуем с его дочерью... В своих попытках не опрокинуть больше ничего и не сломать, чтобы не привлекать ненужного внимания, Барри буквально ощущал, как трясётся, рушится, с грохотом ломается его собственный мир — тот самый, который он так давно и тщательно много лет отстраивал с помощью свиданий с девушками, влюблённости в Айрис с последующей женитьбой на ней... Всё это сейчас впервые предстало перед Барри в истинном свете — всё это было лишь попытками отгородиться от правды, которую Барри боялся всё это время признать. И лишь случайно увиденный поцелуй Тоуна и Норы, словно хлёсткая пощёчина, помог это сделать. За всеми этими мыслями и образами Барри не сразу услышал, что на кухне он больше не один. — Мистер Аллен... Мистер Аллен? Сейчас, после увиденного и внезапного для себя понятого, это обращение, казалось даже не неуместным — оно казалось издёвкой. Поэтому, вздрогнув, Барри развернулся так быстро и, вероятно, совершенно не успев взять под контроль свои чувства, которые были написаны у него на лице, что Тоуну хватило и одного мгновения, чтобы «сменить тактику»: — Барри... Обычно это помогало. Каждый раз собственное имя, произнесённое этим человеком, отрезвляло, успокаивало. Но сейчас Барри лишь вздрогнул от звука собственного имени, задев при этом стоявшую у раковины чашку, которая, упав, раскололась на две крупные части. И будто опомнившись от этого резкого звука, Барри опустился собрать осколки. К удивлению, Тоун последовал его примеру. — То, что ты только что видел... Барри не слушал, но кивал на каждое слово, на каждый слог Тоуна, ощущая при этом, что не только не успокаивается, а готов вот-вот поддаться давно забытому состоянию лёгкой паники, переходящей в истерику. Прежде Барри ощущал его каждый раз, когда ситуация с очередным злодеем или грядущей катастрофой казалась неразрешимой. Ка-та-стро-фа. Именно так всё существо Барри и воспринимало открывшуюся ему правду. Чувства к Эобарду Тоуну, которые Барри в себе обнаружил, не были внезапными, не были подобными удару молнией. Но этому удару был подобен тот факт, что эти чувства существовали всегда, делали это ещё до личного знакомства с Тоуном. Но лишь поцелуй этого человека с дочерью Барри смог открыть глаза на правду, равно как и на то, что его чувства, в отличие от чувств Норы, никогда будут взаимными. По многим причинам. Ещё раз кивнув, делая это уже на свои собственные мысли, Барри посмотрел на Тоуна, который, судя по всему, в какой-то момент перестал говорить — лишь продолжал пристально смотреть взглядом, в котором Барри заметил беспокойство. Такое Барри обычно видел в глазах этого человека в моменты, когда, не посоветовавшись, Барри приводил в исполнение не самый лучший свой план, который в итоге оказывался провальным. Да, в такие моменты Барри видел в глазах Тоуна обеспокоенность наличием мозгов у своего подопечного. Сейчас взгляд был почти таким же, только к нему теперь примешивалась ещё и жалость. От которой Барри тут же стало тошно. — Нет-нет, я всё понимаю, и всё в порядке. Хоть Нора и моя дочь, но она того же возраста, что и я, и я не вправе запрещать ей что-то в этом времени, и... — Аллен, посмотри на меня... Но Тоун так и не успел ничего сказать: кто-то громко, настойчиво и не прекращая начал стучать в дверь. — Я открою, Аллен. Избавься пока от осколков. Чтобы кто-нибудь ещё не поранился. Эобард ушёл, а Барри, до сих пор чувствуя его прикосновения, думал, как странно прозвучало слово «ещё» из уст Тоуна. Учитывая, что ран вообще не было. Или не тех, которые можно увидеть?..***
Поднимаясь по широкому крыльцу дома семьи Аллен, Рэй услышал музыку, голоса и смех, доносящиеся изнутри. Поэтому, испытав огромный укол совести за то, что явился совершенно не вовремя, Рэй с некоторым сомнением постучал в украшенную рождественским венком дверь. Ведь, как бы сильно Рэю не хотелось мешать семейному празднику семьи Аллен, поговорить с Барри было сейчас задачей номер один. Этот мир снова нуждался во своих героях. Ведь Рэй понятия не имел, где именно сейчас Легион Смерти, но готов был поспорить, этим злодеям потребуется гораздо меньше времени, чтобы не только понять, что этот мир — лишь подделка, но и попытаться снова завладеть Копьём Судьбы. И Барри Аллен — был первым, к кому решил прийти Рей, прекрасно зная, о его заклятой вражде Эобардом Тоуном. Который мог быть сейчас буквально где угодно. Мог уже избавиться от фальшивых воспоминаний, мог отыскать своих соратников и быть уже на пути к своему возмездию. Эобард Тоун мог... — О... Привет… Тоун... — мог прямо сейчас, отворив дверь, стоять напротив Рэя Палмера и мерить его своим пронизывающим, подозрительным взглядом, — А Барри ещё жи-и... до-о-ма? — ощущая всю глупость заданного вопроса и хаотично пытаясь понять, как быстро он и сам сейчас окажется мёртвым, Рэй с горечью осознал, что как бы сильно он не торопился собрать команду и предупредить всех об опасности, Обратный Флэш и со своими соратниками в очередной раз сумел одержать победу. — Для Вас, доктор Палмер — профессор Тоун. — О... Ты... То есть, Вы… Вы, что, меня знаете? — Здравствуйте, а Вы к кому? — из-за спины Эобарда Тоуна несмело показался Барри Аллен, на голове которого красовался ободок с плюшевыми оленьими рожками — Извините, что прерываю ваш… Семейный ужин? Но мне очень нужно поговорить. С тобой, Барри. — Вы, Палмер, выбрали не самый удачный момент, чтобы переманить мистера Аллена на свою сторону. В свою компанию. — О, если позволите, я рискну попытаться, если Вы будете так любезны, Тоун, оставить нас с мистером Алленом наедине. — Всё нормально, я сейчас приду, только выслушаю, чего хотел... Как вы сказали вас зовут? Мистер Палмер?.. Дождавшись, когда Обратный Флэш вернётся в дом и убедившись, что из гостиной он ничего не увидит, Рэй протянул Барри ладонь для рукопожатия. — Привет, Барри… Это может показаться странным, но мне срочно нужно тебе кое-что рассказать. Даже, не так. Позволь, я покажу тебе. И, прежде, чем Барри успел хоть что-то на это ответить, Рэй поднёс к его лицу странную штуковину, отдалённо похожую на пистолет и «выстрелил» каким-то потоком энергии. И этот поток, попав внутрь, начал сносить всё на своём пути: болезненно, безжалостно и заставляя Барри в некоторые моменты даже хотеть кричать от желания остановить это... Как хотел бы остановить и рассказ Рэя обо всём произошедшем. — Ты в порядке? Прости, что заставил тебя участвовать в этом спектакле, просто такая реальность была первой, о чём я подумал, когда ко мне в руки попало Копьё Судьбы, и нужно было очень быстро что-то делать. — Нет, Рэй, ты молодец, ты поступил правильно. Ты смог выиграть время, и теперь вы не одиноки в борьбе против... Легиона Смерти? Не уверен, что Циско одобрил бы такое название... — Барри ухмыльнулся, хотя каждое слово давалось ему сейчас нелегко, и говоря всё это, он будто пытался убедить самого себя в нормальности происходящего, слыша голоса родителей за спиной, смех Норы на какую-то очередную остроту Тоуна... Вопрос сорвался с губ прежде, чем Барри успел его полностью сформулировать: — Почему?.. — Честно? Не знаю, Барри. В большинстве своём, это всё — сюжеты из мюзиклов, которые я обожал в детстве. Например, этот эпизод был когда-то одним из моих любимых: счастливая семья встречает Рождество… Я так и не понял, как именно действует Копьё, и рад лишь, что ничего страшного от моего использования этого артефакта не случилось... Хотя я ещё не был у Мика... Но Барри уже не слушал. Обернувшись, он посмотрел в сторону гостиной, где происходящее ещё несколько минут назад ему казалось настолько реальным, настолько правильным, что сердце готово было разорваться россыпью осколков, как это недавно сделал и стеклянный шар, выпавший из рук его дочери. «Ничего страшного не случилось»... — Кто ещё вспомнил? — Ты первый. Сейчас я поеду к Саре, потом к Амайе, потом к Мику… Но, так как наш враг — Эобард Тоун, я решил сперва отправиться сперва именно к тебе. Ведь он прежде всего твой враг. «Твой враг»... Тоун стоял сейчас в его гостиной и о чём-то весело спорил с его родителями… Все близкие Барри люди были сейчас в одной комнате, были живы. И пусть среди них сейчас и находился Эобард Тоун (о причинах этого Барри пока думать не хотелось, а если и хотелось, то первое, что приходило в голову — обвинить глупое Копье Судьбы, Рэя, но никак не допускать мысли, что лишь из-за его каких-либо желаний или чувств этот человек мог сейчас быть в центре его дружной семьи, быть среди любимых и дорогих сердцу людей), Барри не хотелось прямо сейчас разрушать эту идиллию, пусть она и была не настоящей. Барри хотелось ещё ненадолго отложить момент, когда от их вмешательства часть близких снова исчезнет, а Тоун снова будет смотреть на него взглядом полным презрения, ненависти. Барри ещё не был к этому готов. — Я… Я тут разберусь. Ты можешь пока объехать остальных. Возможно, мне понадобится помощь… Ведь речь идет о Тоуне. — Конечно, как скажешь, Барри. И когда уже Барри показалось (и он облегченно вздохнул от этой мысли), что Рэй не заметил ничего подозрительного в его просьбе, Палмер, спустившись с лестницы, обернулся и посмотрел с той грустью и участием в глазах, на которые лишь только он всегда и был способен: — Иногда… Да, кого я обманываю (?) — всегда... Всегда вымысел может казаться намного лучше истины и того, что мы уже имеем. Главное помнить, что жизнь в иллюзиях — это её отсутствие. А настоящие люди, пусть и не все, кого хотелось бы видеть рядом, нуждаются в тебе, делают это в реальном мире, в реальной жизни, какой бы она ни была… Думаю, я соберу всех к полуночи. А пока… Счастливого Рождества, Барри. И Барри последовал совету Рэя. Готовясь вернуться к реальной жизни, он позволил себе насладиться тем, что ещё мог принести, подарить ему вымышленный мир. Пусть его волшебство и растает уже к полуночи...