В мыслях о прошлом

«Не могу поверить, что я узнала о вашем приезде из ведьмачьего объявления!» Звонкое женское восклицание заставляет всю банду, собравшуюся в большой комнате, настороженно замереть, поворачиваясь к вошедшей девушке. Капюшон её тёмно-зелёного плаща был небрежно сброшен на плечи, чуть рыжеватые каштановые волосы разметались. Она была одета в, под стать плащу, тёмный костюм и на его фоне, рубашка, что была хорошо видна из расстёгнутого на половину жилета, казалась режущей взгляд в своей белизне. В её голосе слышится упрёк, подобного которому кабаны никогда не слышали в адрес их лидера. А то, что слова обращены к атаману, почему-то ни у кого не возникало сомнения. Взгляд гостьи медленно осматривает комнату. И, вглядись кто-то из кабанов в её глаза, наверняка бы узнал этот взгляд. Оценивающий. Так смотрят на коня перед покупкой или на комнату перед грабежом. Так Ольгерд фон Эверек смотрит на новобранцев. Ольгерд поворачивается медленно. Он не удивляется и не настораживается. Как минимум, внешне. Атаман никогда не выражал эмоций. Этот раз не оказался исключением. Он стоял спиной ко входу. Нож, что он метнул с началом фразы, звонко врезается в дерево. Никого уже не интересует, что попал он точно в цель. «Точно в цель», — усмехается девушка и никто не взялся бы сказать, что именно она прокомментировала — своё появление или же попадание ножа. Их с атаманом взгляды пересекаются на пару мгновений, но девушка не оценивает его. Не берёт в остальной расчёт. Будто уже прекрасно знает. Должна знать. Ведь иначе не пришла бы в это место так просто. «А ты, девка, компанией не ошиблась?» — громко спрашивает один из кабанов, вызывая смех своих товарищей. Девушка нехорошо скалится на это замечание, закончив оценку комнаты. Несколько голосов резко перестают смеяться, другие же напротив — заливаются сильнее. Ольгерд неотрывно следит за гостьей, никак не реагируя. Гостья хмурится, чуть сощурив глаза и резко поворачиваясь в сторону мужчины. Немного пугающий на женском лице оскал исчезает сразу же. Её почти короткие волосы, кажется, гневно взметаются на пару мгновений, от резкого движения. «Ещё раз назовёшь меня «девкой» и я сделаю так, что даже самая дешёвая портовая шмарина будет от тебя нос кривить», — чётко проговаривает девушка, не отрывая взгляда от чужого лица. Кто-то смеётся над её словами. Мужчина усмехается ей, будто нерадивому ребёнку. Ответная усмешка девушки кажется жутковатой всем. От скрытой в ней угрозе. Почему-то все вдруг перестают сомневаться в том, что угроза может быть воплощена в жизнь. Резкий громкий смех атамана заставляет всех сжаться. Никто в этом не признавался, но смех их лидера иногда мог невероятно пугать. Как сейчас. Однако девушка, кажется, расслабляется от этого смеха, белозубо улыбаясь Ольгерду, шагающему к ней. Именно улыбаясь. Мило и совершенно по-женски. «Моя невестка совсем не меняется!», — смеётся мужчина, подходя совсем близко, чтобы дружески ударить её по плечу. Достаточно сильно, судя по тому, как чуть шатается «его невестка». Но девушка не говорит ничего по этому поводу, лишь смеясь, — «Столько лет прошло, а ты всё такая же.» «Сочту за один из этих редких комплиментов от моего деверя», — она, даже с раскинутыми для объятий руками, кажется невероятно маленькой рядом с Ольгердом. Но это не удивляет. Удивляет то, что атаман тут же реагирует, сгребая девушку в, несомненно крепкие, объятия, даже чуть приподнимая её над полом. Никто никогда не видел Ольгерда с членами семьи или близкими. Некоторые знали его брата Витольда, но это было совершенно другое дело. О том, что у брата Ольгерда была жена некоторые из кабанов знали. Но поголовное большинство пришло не то, что после её ухода из банды, а уже после смерти самого Витольда! Раньше ни у кого не было и мысли о её личности. «Тебе не стоило сюда приходить, Шани», — чуть сощурившись, говорит Ольгерд, стоит им отпустить друг друга. Вновь привычный всем атаман. Будто не было ничего минутами ранее. Мало кто из кабанов хоть как-то реагирует на её имя. Никто никогда его не слышал. Атаман и его гостья пару секунд будто препираются взглядами, в своём безмолвном споре. «О, вижу с годами ты ни капли не меняешься, Ольгерд», — сложив руки на груди, говорит девушка, фыркнув. Ей явно доставляло удовольствие это общение, хоть тон и был чуть обиженным. Хоть разговор их атамана был, как минимум странным. Максимально безэмоциональным. Девушка этому не удивлялась, давая понять, что таким он был всегда. «У меня к тебе разговор. Но он может подождать. Ты не представляешь, насколько я соскучилась по нашей банде!» — начав серьёзно, девушка переходит на сложный, средний между весёлым и обольщающим тон. Ольгерд скалится ей. Шани считала подобный оскал подобием искренней улыбки, даже непосредственно ею. С учётом особенности его ситуации. «Вина жене покойного атамана!» — восклицает он, утягивая девушку к своему месту. Кто-то из слуг быстро уходит за вином. Они точно знали, что нельзя перечить атаману. И, ещё более, нельзя перечить атаману при словах о мёртвых. Этого они, конечно, ещё не узнали на себе, но были уверены, что это так. Проверять никто не хотел. «Как идут ваши дела?» — спрашивает Шани, когда они уже усаживаются на занимаемый ранее только атаманом диван с множеством подушек. Это не было вопросом из вежливости, девушке и правда было интересно услышать ответ. Хоть такие вопросы обычно и задавали только из банальной вежливости. «Так же прекрасно, как прекрасна сегодня ты, Шани», — шутливо кланяясь, отвечает Ольгерд, целуя её руку. Подобное поведения не удивило ни Шани, ни кабанов. Вместе с вином приносят и водку и потому кабаны оживляются. Ольгерд и Шани разговаривают мало, в основном, атаман отвечает на вопросы своей невестки. И это не то, чтобы интересовало вновь занятых своими разговорами и делами разбойников. И совсем перестаёт интересовать с появлением водки. «Твой тост, атаманша», — говорит Ольгерд, когда им наливают вино в изукрашенные кубки. В этом обращении было не слышимое раньше кабанами уважение. Не такое, какое им удавалось слышать раньше, предельно формальное. Такое, какое оказывают если не более сильному, так равному человеку. «За хорошие встречи и попутный ветер», — вскидывая кубок громко произносит девушка, одними губами добавляя, смотря на Ольгерда, — «И за семью.» Её тост повторяется множеством голосов, один из которых Ольгерда, который единственный повторяет его полностью. Ведь вторая часть тоста была только их. Когда все уже выпивают, раздаётся достаточное количество одобрительных голосов, говорящих о том, что тост был хорош. Ольгерд кивает пару раз на эти слова. Тост и правда был хорош. Они пьют ещё пару тостов, но когда всё это превращается в менее «официальную» попойку, Ольгерд молча уводит гостью наверх, в комнату, которую уже негласно окрестили «кабинетом» или покоями атамана. Никто больше без приглашения или веской причины туда соваться не смел. «Я рада, что ты не выгнал меня», — это было первым, что говорит Шани, когда дверь за ними закрывается. На дне глаз, вскинутых Ольгердом на неё, мелькает бледная тень удивления. «Я избегал встречи с тобой не потому, что не желал этого», — спокойно отвечает Ольгерд, занимая одно из кресел, стоящих друг напротив друга. Он показывает рукой на второе кресло в приглашающем жесте. Когда шани подходит к креслу, сначала она хочет сесть на подлокотник, но потом, чуть поморщившись, занимает само кресло. Ольгерд никак не комментирует этого, но взгляд его понимающий. Он знал эту её привычку ещё с того времени, когда девушка жила с их с братом бандой. Всегда садится на подлокотник кресла, так, чтобы оказаться по правую руку от Витольда. Даже, если кресла было три. То, что эта привычка не исчезла, после стольких лет, прошедших со смерти его брата, должно было бы вызывать удивление. Но не вызывало. Потому что и сам он иногда ловил себя на мысли, что не может найти брата в гуще боя. И только потом вспоминает, что брат уже давно мёртв. «Не хотел подвергать меня опасности, Ольгерд?» — хмыкнув, спрашивает Шани, качая головой в неодобрительном жесте, — «Я была на войне. Я была в вашей банде. Я до сих пор часто ввязываюсь в такие авантюры, что лучше о них не думать. Ты бы не подверг меня опасности своим появлением.» Ольгерд смотрит на неё немигающе. Шани кажется, что он пытается прожечь в ней дыру своим взглядом. Ей становится почти неуютно. «Ты думала, что я умер», — просто отвечает Ольгерд, откидываясь в кресле и прикрыв глаза. Конечно, думает он, ему нужно было догадаться. «Я похоронила одного брата… Своего мужа», — тихо, еле слышно, говорит Шани, — «Я не хотела, но не могла не думать о том, что второго тоже постигла смерть», — она тяжело сглатывает и продолжает быстро, сбито, до того, как Ольгерд успевает открыть рот для ответа, — «Я помнила о проклятии. Но также и помнила то, что в одну из наших последних встреч ты говорил, что Он, всё пытается подбить тебя на то, чтобы ты платил «по счетам». Я боялась… Боялась, что Он нашёл способ…» «Не думал, что остался так же важен тебе», — отводя взгляд, отвечает Ольгерд. Он старался думать о том, что девушка благополучно забыла его и всё остальное, что связанно с ним и его родом. «Не смей говорить так. Ты — часть моей семьи», — восклицает девушка, оскорблённо вскакивая с места. «Ты нашла себе кого-то?» — невпопад спрашивает Ольгерд, поворачиваясь к ней. После окончания фразы, он думает о том, что это не самый корректный вопрос. Особенно в этот момент. «Как ты смеешь», — задыхаясь от злости шипит Шани, в один шаг преодолевая расстояние между ними, чтобы отвесить фон Эвереку звонкую и сильную пощёчину. После которой мужчина встаёт и, не давая попытки остановить его, сгребает её в объятия. Он уже понял свою ошибку. «Мне нужно было знать, просто знать, Шани. Ты должна помнить, что ни я, ни Витольд не вправе были бы осудить тебя за это. Прошло больше десяти лет», — эти слова не звучат безучастно, но Ольгерд хочет, по настоящему хочет, впервые за долгое время, чувствовать. Потому что Шани плачет, уткнувшись лицом в ворот его рубашки. И он мог бы ненавидеть себя за эту безэмоциональность. Но он уже не может. «Прости», — шепчет Шани, крепче сжимая руки, которыми она обнимала Ольгерда за талию, — «Просто мне всё время говорят «Найди себе кого-то, Шани», «У тебя есть кто-то, Шани?», «Когда дети, Шани?». А я не могу. Я пыталась ходить на свидания. Но я не могу, Ольгерд. Я всё ещё люблю его.» Шани крупно дрожит в его руках, заходясь рыданием. А Ольгерд не знает, что можно сказать, чтобы не сделать хуже. Он только гладит её по спине, думая о том, что обычно это успокаивает. «Тише, не нужно. Витольд всегда говорил, что ваша встреча была Предназначением. Это понятно, что ты не можешь найти никого, потеряв своё Предназначение. Это мне стоит извиниться», — шепчет Ольгерд в её волосы через некоторое время. За все прошедшие со смерти брата годы он никогда не хотел чувствовать даже отголоски чувств, но сейчас он думает о том, что отдал бы всё за даже намёк на эмоции. Потому что не чувствовать ничего было ужасно, сейчас он понимал это. Его невестка плачет в его объятиях, а он не чувствует ничего. Даже вины за то, что довёл девушку до этого. А ведь должен был. Шани ничего ему не отвечает. Они ничего не говорят ещё долго. Пока Шани не отстраняется, чтобы достать платок из своей сумки. Ольгерд садится в кресло, когда девушка протирает глаза. Она ещё некоторое время стоит, чуть раскачиваясь нервно. «Как ты?» — спрашивает девушка после того, как сама садится в своё кресло. В этот раз сразу, но не без усилия. «Всё так же ничего не чувствую», — пожимает плечами Ольгерд, догадываясь, что именно об этом спрашивает Шани, — «Но я хотел бы чувствовать хоть что-то сегодня.» Шани еле заметно улыбается ему: «Я рада, что всё ещё важна для тебя.» «Ты последний живой член моей семьи», — говорит Ольгерд. Его глаза пусты и он ничего не может с этим сделать. Он хотел бы, чтобы хотя бы его глаза не были так пусты. Чтоб хотя бы другие люди видели его эмоции. Те, которые он должен бы был испытывать. Шани становится не по себе от этих слов вкупе с тем, что Ольгерд не выражает эмоций. «Ты знаешь, что всегда можешь прийти ко мне. Я живу всё там же», — неровно вздохнув, говорит Шани, в ответ на это. Потому что она прекрасно знает, что Ольгерд не чувствует. Пусть она и забыла, как это иногда сложно, но она ожидала этого, когда шла сюда.