Ойкава

      Только Ойкава мог одной фразой убить праздничное настроение. Всего несколько слов выбили почву из-под ног. То, что казалось нерушимым — рассыпалось, стерлось в пыль, оставляя внутри пустоту. Иваизуми забыл, что нужно дышать, смотря на Ойкаву, на лице которого смешались эмоции. В карих глазах застыла грусть, но в то же время Ойкава был полон решимости. Иваизуми знал — тот не отступится от своих слов и после выпуска уедет в Аргентину. В гребаную Аргентину, на другой конец земного шара, оставив его ради мечты. Как же было сложно. Иваизуми хотел от всего сердца порадоваться за Ойкаву, стремящегося достичь своей цели, но даже слово выдавить из себя не мог.       — Не молчи, Ива-чан, — Ойкава говорил непривычно тихо, с нотками вины в голосе. Это отрезвило. Ойкава не должен был чувствовать себя виноватым из-за него. Он, как никто другой, заслуживал получить желаемое. Стать еще сильнее, чтобы вернуться домой и своей игрой затмить всех на родной площадке.       Иваизуми несколько лет наблюдал, как Ойкава гробил себя в зале, выкладываясь на максимум, но все равно был недоволен собой. Изматывал собственное тело, но не достигал желанных результатов. Восхищало, что он не сдавался, не опускал рук. Еще и тащил за собой команду, тащил самого Иваизуми, которому иногда хотелось послать все к черту. Они из раза в раз проигрывали важные матчи, так и не попав на национальные. Это злило, раздражало. Но не Ойкаву. Тот принимал весь груз поражения на себя и убивался на площадке, уверенный, что если он станет лучше, если будет впахивать еще больше, то не подведет команду. Ойкава наказывал себя, принимая все тычки и подзатыльники от Иваизуми, считая, что заслужил. Иваизуми не сразу просек фишку, а когда понял, почему Ойкава позволяет ему это, то изо всех сил старался сдерживаться. Он никогда не считал Ойкаву виновным в их проигрышах. Он думал, что достойнее человека нет. Что именно на груди Ойкавы должна висеть золотая медаль с национальных. Тот считал иначе, изгаляясь и выводя из себя так, что Иваизуми срывался, в очередной раз отвешивая отрезвляющего пинка. Хватало ненадолго. У Ойкавы снова что-то не получалось, или они вновь проигрывали, и он откровенно провоцировал.       Когда они объяснились друг с другом и начали встречаться, эта закономерность перетекла и в их интимную жизнь. Они ни сексом занимались, ни, упаси господь, любовью. Они трахались. Жестко, грубо, эмоционально выматывающе. Не хотелось, чтобы это чертово «наказание» затрагивало их отношения, но Иваизуми слишком хорошо знал своего придурка. Ему это было нужно. Не нежности и слащавые словечки, воспринимавшиеся Ойкавой, как жалость, а голая страсть. Когда от желания обладать или принадлежать срывает тормоза, и в голове нет никаких посторонних мыслей. Восхитительно. Изматывающе. Только тогда Ойкава быстро засыпал, не накручивая себя. Не выедая изнутри. А утром с новыми силами шел на тренировку, с которой уводить приходилось насильно. Иваизуми не знал большего трудоголика. Не знал никого с такой силой воли. Сколько раз Ойкава ни падал бы, он поднимался. Шел вперед с высоко поднятой головой, за приторными улыбками и мерзким поведением пряча истинные эмоции. Лишь рядом с ним он снимал маски и делился мыслями. Выворачивался наизнанку, шепотом рассказывая о своих страхах, недостатках, переживаниях. Он не искал жалости — только поддержки. И Иваизуми, скрипя зубами и мысленно воя от своей бесполезности, отвешивал шутливого подзатыльника и долго обнимал, уверяя, что всегда будет опорой Ойкавы, развеет его страхи и справится с его внутренними демонами. Ойкава после этого расслаблялся, открывался еще больше, позволяя обрабатывать мазью больное колено. И это, черт подери, было интимнее секса.       Лишь единожды Ойкава поддался слабости, захотел отказаться от своей мечты, перечеркнуть все свои старания, все годы тренировок. После проигрыша Карасуно, когда они остались наедине и ему не нужно было быть сильным, надежным капитаном, он, глотая слезы, сказал, что закончит с волейболом. Что он достиг предела, гениев ему не догнать и смысла во всем этом больше нет. В тот момент Ойкаву хотелось прибить. Но Иваизуми крепко его обнял, губами собирая слезы и не давая говорить, затыкал рот горячими поцелуями.       Ойкава вновь загорелся, вернулся на прежний путь после встречи со своим кумиром — бывшим связующим аргентинской сборной Бланко. Тот тренировал местную команду, делясь опытом с японскими игроками. Он нашел для Ойкавы правильные слова, придав ему сил сражаться и дальше. Только Иваизуми подумать не мог, к чему это приведет. Резко вдохнув, он кривовато улыбнулся и подошел ближе, положив ладонь на плечо Ойкавы. Тот вздрогнул, смотря с безграничной виной и болью, но упрямо сжимал губы, не позволяя себе ничего говорить. Он ждал реакции. Ждал поддержки. И Иваизуми безумно сильно хотел его поддержать, как бы больно это ни было.       — Бланко возвращается на родину?       — Да. А ты знаешь, как я хочу у него тренироваться. Я уже договорился с родителями. Денег, собранных на университет, должно хватить на первое время, а потом…       Иваизуми смотрел на загорающегося восторгом Ойкаву и изо всех сил старался позорно не зареветь. Как он не хотел его терять. Как он хотел ему счастья. Не дав договорить, он шагнул еще ближе и крепко обнял. Ойкава прерывисто выдохнул и ответил на объятие, вжимаясь всем телом. Шею опалило горячим, судорожным дыханием, и всего через несколько секунд кожа стала мокрой.       — Ты че ревешь, Дуракава? — Иваизуми сам еле сдерживался, чтобы на пару с Ойкавой не начать разводить сырость. Широко улыбаясь, он гладил его по волосам, пытаясь утешить, успокоить. Но кто же, блядь, утешит его, когда самый нужный, самый дорогой человек уедет за своей мечтой. — Теперь тебя Ханамаки застебет. Весь вечер будет глумиться над твоим опухшим лицом.       Ойкава выбрал не самое удачное время для разговора. Они собирались у Ханамаки отмечать рождество. Последнее рождество в старшей школе. Матсукава обещал принести алкоголь, решив, что им уже можно. Иваизуми подумал, что сам его прикончит, лишь бы не думать о скором отъезде Ойкавы.       — Только сегодня все решилось. Я не мог молчать, Ива-чан. Мне нужно было поделиться с тобой. Узнать, — Ойкава всхлипнул и еще крепче обнял, явно боясь отпустить. — Что у нас все хорошо. Что «мы» еще будем, несмотря на расстояние. Ведь будем, Хаджиме?       Отстранившись, он так глянул, что Иваизуми стало совестно. Ойкаве было тяжелее. У Иваизуми останется дом, семья, друзья, а у Ойкавы будет только волейбол. Но он засунул все свои страхи в задницу и решил рискнуть. Невероятный человек. Самый лучший. Хмыкнув, Иваизуми искренне, от всего сердца улыбнулся, уверенно говоря:       — Куда ты от меня денешься, балбес? Мы всю жизнь были вместе, неужели ты думаешь, что несколько лет порознь сотрут, искоренят все чувства?       Ойкава отрицательно закачал головой, глупо моргая, чтобы смахнуть со слипшихся ресниц слезы. Хоть он все еще чертовски крепко обнимал, но из его взгляда пропала обреченность.       — Вот и нечего париться. Тем более, что ни у тебя, ни у меня не будет времени заглядываться на других.       — Ты такой романтичный, Ива-чан, — в чужом голосе проскользнули ядовитые нотки, значит, Ойкава возвращался в норму, более не собираясь реветь.       — А то. Где еще ты найдешь такого охренительного парня? — широко улыбаясь, он смотрел, как Ойкава изгибает губы в улыбке, отразившейся и в глазах.       — Давай немного опоздаем, Ива-чан?       Ойкава прижался теснее, медленно ведя ладонями по спине, пока не забрался под свитер, слегка царапнув кожу ногтями. Колкие мурашки рассыпались вдоль позвоночника, жаром поднимаясь к затылку. Они всегда идеально улавливали настроение друг друга, этот раз не стал исключением.       — Ханамаки будет ругаться. Ты же знаешь, как он не любит опоздания, — хоть Иваизуми пытался призвать совесть Ойкавы, сам гладил по шее, зная, какая она у него чувствительная.       — Я попросил Матсуна отвлечь Макки. Он даже не заметит, что мы немного припозднимся.       — Ты задумал это с самого начала?       — Конечно, Ива-чан. Я всегда все продумываю наперед, — Ойкава говорил самоуверенно, заносчиво, но следующую фразу сказал вкрадчиво, соблазнительно: — Тем более, грех не воспользоваться моментом, когда весь дом в нашем распоряжении и не нужно сдерживать голос.       Иваизуми усмехнулся, зарываясь пальцами в мягкие волосы и надавливая на затылок, притягивая к себе для горячего, страстного поцелуя. Родители Ойкавы уехали к друзьям, и было бы глупостью не воспользоваться этим, чтобы в полной мере насладиться близостью обожаемого человека. Баловать его грубой лаской, зацеловывать до легкой боли его губы и упиваться его стонами, которые тот постоянно сдерживал. Иваизуми разом вспыхнул, предвкушая, как все будет происходить. Он поцеловал горячее, толкаясь языком в рот, ведя по языку Ойкавы, с нажимом его оглаживая. Ойкава прикрыл глаза и длинно выдохнул носом, отвечая на поцелуй, сплетаясь с языком Иваизуми.       Не прерывая поцелуй, Иваизуми начал напирать, подталкивая Ойкаву к кровати. Тот послушно пятился, все голоднее, несдержаннее целуя, ладонями жадно гуляя под свитером, одну переведя со спины на живот с проступающим рельефом мышц. Иваизуми хрипло выдохнул и немного отстранился, порывисто сдергивая с себя свитер. Ойкава замер всего на пару секунд, окидывая полным обожания взглядом, и сам начал раздеваться. Подавшись к нему, Иваизуми помог стянуть кофту, и в четыре руки они избавились от брюк Ойкавы, обмениваясь при этом короткими, рваными поцелуями. Сжав задницу Ойкавы, он резко впечатал его в свое тело, приоткрытыми губами прижимаясь к бьющейся на шее вене, придавливая ее языком. Ойкава протяжно выдохнул в ответ на ласку, вздрогнул, когда Иваизуми укусил чуть ниже кадыка, и вклинил обе ладони между телами, пытаясь расстегнуть на нем джинсы. Иваизуми не помогал. Ему нравилось нетерпение Ойкавы, который тяжело дышал и срывался на стоны, подставляя чувствительную шею под кусачие поцелуи. Он все пытался справиться с пуговицей, что совсем не получалось в таком положении. Иваизуми лишь сильнее сжимал шикарный зад и вжимал в себя, не оставляя между ними и сантиметра.       — Ну же, Хаджиме, — Иваизуми усмехнулся, чувствительнее укусил за ухом, срывая короткий стон, и отстранился.       На кровать они упали полностью обнаженными, вновь целуясь и беспокойно притираясь друг к другу. Прижимая Ойкаву к матрасу, Иваизуми до боли, до синяков сжимал его бедра, толкаясь своими, проскальзывая крепким членом по чужому возбуждению. Ойкава вскидывал бедра, сжимал его коленями и ладонями, оглаживал плечи и руки, не менее болезненно впиваясь пальцами в мышцы. Иваизуми кайфовал от такого Ойкавы. Никакого притворства, лишь голая похоть, где не было места стеснению или зажатости. Ойкава был откровенным в своих желаниях. Он взглядом, поцелуями, каждым прикосновением давал понять, как сильно хочет его. Иваизуми отвечал тем же, выплескивая все свои чувства через властные касания.       Жарко было как в аду. В паху бушевало пламя, пуская по венам огненные реки. Иваизуми дурел, так сильно хотел Ойкаву. Обладать им, чувствовать его. Слушать его стоны, из раза в раз входя в его тело, втрахивая его в кровать. Зашарив ладонью под матрасом, он почти сразу нашел тюбик со смазкой. Пришлось отстраниться, на время лишая себя тепла любимого человека. Скручивая крышку и выдавливая смазку на пальцы, Иваизуми смотрел на своего личного демона, что уже давно душу из него вынул и теперь увезет ее с собой в Аргентину. Шумно выдохнув, стараясь не думать об этом, он прилег рядом, втягивая в очередной крышесносный поцелуй. Погладив ребром ладони по тыльной стороне бедра, Иваизуми скользнул пальцами от мошонки к дырке, надавливая и сразу проникая двумя пальцами по первую фалангу. Ойкава вздрогнул. Шире развел ноги, ладонью вцепился в его плечо, вымещая свои ощущения. Второй рукой он медленно дрочил себе, что позволило буквально сразу ввести пальцы до конца. Иваизуми растягивал быстро, коротко двигал кистью, разводя и сгибая пальцы. Членом отирался о бедро Ойкавы и от нетерпения хрипло постанывал в глубокий, влажный поцелуй.       Как же не хотелось отпускать Ойкаву от себя. Иваизуми был зависимым от него и ничего не собирался с этим делать. Даже сейчас, узнав, что Ойкава сваливает за океан. Лишь вера во взаимность чувств позволит держаться. Ждать. Чтобы потом, когда они вновь встретятся, обнять его, через прикосновения, поцелуи показать, как скучал, как с ума сходил. Это будет пиздецки сложно. Год, два, пять? Иваизуми не знал, как надолго теряет того, кто уже давно стал его частью. Но даже год покажется адом. Они никогда так надолго не расставались. Черт бы побрал этого Бланко.       Укусив Ойкаву за губу, он прервал поцелуй и севшим голосом сказал:       — Давай на живот, Тоору, — дождавшись осмысления просьбы в карих глазах, Иваизуми вытащил пальцы, наблюдая, как Ойкава перекатывается на кровати.       До его отъезда оставалось еще три месяца, но они будто прощались. Это ощущалось в каждом поцелуе, каждом прикосновении, что пропитались обреченностью, смирением. Это не нравилось, раздражало. Иваизуми навис над желанным телом, смотря на засос под лопаткой и мелкие синяки на ягодицах, оставшиеся с прошлого раза. Сжав бедра, он потянул их вверх, заставив Ойкаву встать на колени. Тот не противился, принимая желаемую позу, и даже попробовал выпрямиться на руках, но Иваизуми не дал. Сжал сзади шею и вжал его в кровать, любуясь чертовски сексуальным прогибом спины. Удерживая Ойкаву в таком положении, он провел по своему члену, сжимая его у основания и ведя головкой между ягодиц. Надавив на сфинктер, раскрывая тугое нутро, он ввел головку, хрипло выдохнув. Ойкава под ним тяжело дышал, мелко подрагивал и офигенно приятно сжимался на члене. Перехватив его левую руку, Иваизуми завел ее за спину, запястье вжимая между лопаток, крепко удерживая его пальцами. Ойкава застонал, слегка качнув бедрами, чуть не снявшись с члена. Зафиксировав его со вскинутым задом, вжатым грудью и плечами в кровать, с рукой, заломленной назад, Иваизуми нервно усмехнулся, откровенно наслаждаясь полной властью над Ойкавой.       Он одним слитным толчком вогнал член по яйца, смачно шлепнувшись бедрами о зад. Ойкава глухо застонал, дернувшись, а Иваизуми перетряхнуло мощным, колким удовольствием. Трахая его грубыми, короткими рывками, он пальцами считывал чужой пульс, такой же бешеный, как и его. Кайф растекался от паха по всему телу, мурашками рассыпаясь по пояснице, к крестцу, щекоча внутренности. Ойкава под ним громко, чувственно стонал, сжимаясь на члене до красных точек перед глазами, и сам шел бедрами навстречу, делая проникновения более жесткими, приятными.       Удовольствие множилось, натягивало нервы, вибрациями проходясь от бедер до затылка. Иваизуми отпустил руку и навалился на Ойкаву всем весом, вжимая его в кровать. Входя в разгоряченное тело под другим углом, с силой вжимаясь пахом в зад, он кусачими поцелуями покрывал плечи и шею, зацеловывал красные следы от своих пальцев и обеими руками обнимал поперек груди. Иваизуми ладонью ощущал чужое сердцебиение, в такт с ним вгоняя член на всю длину. Ойкава сильнее сжался, напрягаясь, и коротко стонал. Его член терся о простыни, что усиливало наслаждение от проникновений. Он завел одну руку назад, сжимая бедро Иваизуми, тесня его еще ближе к себе. Жадность они всегда разделяли на двоих. Как и удовольствие, мощными волнами прокатившееся по телу.       Лень было вставать. Иваизуми наблюдал за суетящимся Ойкавой и слабо усмехался. Тот вытерся салфетками, натянул белье и начал собирать с пола их одежду. Что-то тихо напевал и бросал теплые взгляды, мягко при этом улыбаясь. Чертовски милый, настоящий — и весь его.       — Матсун пишет, чтобы мы поторопились. Он больше не в силах справляться с Макки, — улыбаясь, Ойкава присел на край кровати и показал фотку, присланную Матсукавой. На ней Иссей был замотан в гирлянду и присыпан мишурой, а на заднем плане довольно улыбался Ханамаки.       Иваизуми хмыкнул, переводя взгляд на Ойкаву. Положил ладонь ему на колено и погладил, чувствуя, как под пальцами кожа покрывается мурашками.       — Не говори им сегодня, что уезжаешь. Ханамаки будет тяжело это принять.       — Я знаю, — Ойкава опустил голову, поджимая губы. Иваизуми резко сел и растрепал его волосы, после крепко обнимая.       — Нечего грустить, Дуракава. Никто не умирает. А с остальным мы справимся.       — Обещаешь, Хаджиме?       — Конечно.       Иваизуми прозвучал уверенно, так как реально верил в свои слова. Пока они будут друг у друга, хоть их разделят тысячи километров, они преодолеют любые трудности. Иваизуми никогда не откажется от своих чувств к достойному самого лучшего, невероятному Ойкаве Тоору.