Сатира

Ти-ши-на. В сиротливой и пустой комнате он не насчитывает даже пары звуков. Потёкший кран давно починили, скрипящий от сквозняка ламинат прибили гвоздями, а форточка, что раньше с громовым шумом хлопала, теперь вечно закрыта. Безмолвная пустота объедает каждый уголок его маленького жилища. Заливает весь пол, поднимается до высоты кровати и поглощает самого Зенитсу. Да он и не против, лучше уж так, нежели апатично лежать наедине со своими мыслями и думать о том, как долго все это продлится. Как долго он сможет терпеть. Тягучая тишина накрывает с головой, просачивается в уши. Агатсума слышит лишь прерывное дыхание, постукивает сердца о рёбра и собственные сглатывания. Потихоньку бешеный стук успокаивается, слёзы, что оросили его воротник уже как час, тоже понемногу высыхают. Пустота — это хорошее лекарство. От всех бед. Если ничего не будет, то и ты ничего не будешь чувствовать. «Да» — поддакивает сам себе. Зенитсу закрывает глаза. Всё белое. «Почему не чёрное?» — логичный вопрос. Он несколько раз открывал и закрывал глаза, проморгал и снова закрыл. Все ещё белое. «Хах...» Наверное, его пустота именно такая: блёклая, саднящая, врезающаяся в глаза как пуля или игла, от которой хочется сбежать, но вновь открыв глаза он увидит лишь те самые белый обои, которые они вместе купили когда-то на распродаже. Горло опять иссушается. Демоны-мысли снова подкрадываются, разрывают голову и найдя самые потаённые страхи-воспоминания, вытаскивают их наружу, насильно кидая в глаза. В Зенитсу что-то щёлкает и он начинает задыхаться. Паническая атака. Снова. После четвёртого раза за неделю это начинает надоедать. Тяжело дыша и шатаясь, он все же встаёт и пытается как можно быстрее добраться до тумбочки с заветной баночкой. И сколько бы он не убеждал себя в том, что если выпьет эту чёртову пилюлю, то все прекратиться, станет лучше, станет хорошо, но рука все равно каждый раз трясётся, останавливаясь на пол пути. «В с ё б у д е т х о р о ш о». Он повторяет у себя в голове эти слова как мантру. Повторяет, повторяет, не замечая, как уже начинает кричать. Слёзы с солью заливают горло, Зенитсу хватается за голову, и совершенно не рассчитывая силы, вырывает клочок волос. Боль отрезвляет, помогает сконцентрироваться. Агатсума смотрит на золотистые кровавые комки на своей ладони. С пренебрежением встряхивает руки, как будто это не его волосы вовсе. Теперь, когда он более-менее контролирует свои движения, Зенитсу решает все же выпить лекарство, хотя справиться с припадком он сумел и без этой дряни. «Ну так, на всякий случай» —говорит он себе — «Хуже же не станет». Агатсума знает, что станет. Пилюля выпита, а окровавленный мусор, лежавший на полу — выкинут, и теперь уже пустая баночка из-под тех самых пилюль летит в урну. Зенитсу смахивает грязные вещи, оставленные две недели назад им же на стуле, и садится на него. После принятия таблеток лучше спокойно посидеть "ни о чём не думая", как говорил врач. Не. думать. Ему просто нужно расслабиться, сделать вдох-выдох, вздремнуть. Но каждая, каждая блядская вещь в этой маленькой комнате напоминает ему о нём. Все, за что может ухватится его туманный взгляд. Любая пылинка, осевшая на старых книгах, ржавое пятно на стене, да даже сгнивший сигаретный бычок, валяющийся где-то под шкафом. Агатсума опять начинает плакать. Это совершенно неконтролируемо. Образы мелькают перед глазами, они смотрят ему в душу, ковыряют взглядами сознание, создавая трещины. Звенящий шепот в ушах становится все сильнее с каждой секундой. Из гортани вырываются мучительные стоны и вой, больше похожий на предсмертные вопли. Зенитсу скривился, пыхтит и дрожит губами, он массирует виски и старается не потерять сознание. Превозмогая себя Агатсума встаёт, случайно задев стул, но не не обращая на это внимания дальше плетётся на сырую кухню. На столе стоят кучи тюбиков, баночек, пластмассовых упаковок... — Да где же...— из всего медицинского бардака он наконец-таки находит легкое обезболивающее. Глотать химию килограммами уже привычно, не беспокойно, в какой-то степени седативный эффект. «Хуже не станет» Успокаивает себя каждый раз, самовнушает эти слова, и почти верит, но понимает, что ложь это плохо. Особенно самому себе. Разум охлаждается, будто бы поливается сладкими жирными сливками, потихоньку обволакивающими все тело. Зенитсу ложится на кухонный диван, ведь усталость и эмоциональное истощение накатили сразу, как только организм едва ли пришёл в себя. Медленно, но веки закрываются, и отдают власть сну. Это любимая часть повседневной жизни Зенитсу. Когда после нескольких припадок и принятого рациона медикаментов сознание становится отпетым, запьянцовски обессиленным —сил не остаётся даже на терзающие мысли, и он отключается, попадая в самое желанное место. *** Зенитсу видит очень светлое помещение, не совсем белое, но охристосолнечное, такое нежное и свободное. Этот свет тягостно и сладко затекает в артерии сердца, распространяется по каждой вене и, делая поворот на кончиках пальцев, бежит обратно. Прямо пропорционально ему стоит человек. Для него — самый важный когда-либо. Стоит в привычной для себя подранной косухе, свободных штанах и побитых жизнью берцах. С расслабленной ухмылкой, добрыми лисьими глазами, смотрящими так горячо и свежо, как будто они снова живые. — Рад тебя видеть, — от звука знакомого голоса зрачки Зенитсу расширяются, дыхание замирает, а страх и боль, что сбивали его и не давали до сей поры полностью понять своего мнимого сонного счастья, сгорают в пепел и остаются в нелюбимой реальности. Агатсума делает нерешительный шаг навстречу, все ещё колеблясь. Узуй Тенген показательно цокает языком и в пару шагов оказывает вблизи парня. — Что-то не слышу радостных воплей. Зенитсу не выдерживает и прижимается к его торсу. Обвивает руками, сжимает в кулачках куртку, упирается носом в грудь и печально хнычет. — Я больше не могу без тебя, — Агатсума сжимает спину Тенгена ещё крепче, на что второй немного выпячивает глаза. — Задушишь ведь... «Как иронично звучит из уст мертвеца» — подлавливает себя на мысли Зенитсу. Странная сила заставляет парня оторваться от груди Тенгена и взглянуть прямо тому в глаза. Агатсума до сих пор плохо понимает — почему и зачем его сознание пытается вырисовывать перед ним образы прошлого, тем самым медленно вытягивать нить шва на загноившейся и ещё не зажившей ране? Наверное он и вправду мазохист. Самолично заставлять себя страдать как физически, так и психологически. Самовнушение — вот его главная проблема. Каждый раз высасывать из пальца ту скорбь и печаль, что не давали ему жить на протяжении полугода, упиваться ими и страдать-страдать-страдать. Весь этот трогательный фарс лишь для того, чтобы закрыть ту сквозную дыру в его душе, закрыть хоть чем-нибудь, лишь бы не чувствовать холодной и мертвой пустоты. Эти слова прокручиваются в голове Зенитсу как фотоплёнка. Он понимает, что это не совсем его думы. Глаза напротив, как два кристалла, изломанных под лучом света, смотрят ласково и снисходительно, как будто бы прощая все ошибки и промахи. Тенген кладёт руку на голову парню и тяжело похлопывает, от чего второй "ойкает". — Вот дубина... Неужели без моей помощи не смог додуматься. Все ему надо разжёвывать. Губ Зенитсу касается лёгкая улыбка, почти усмешка, но для неё слишком нежная и добрая. Он ведь и правда не мог думать, пока на мозг воздействовала паника, медикаменты, нервные срывы и эмоциональное истощение. Его подсознание постоянно оттягивало время до того момента, когда он наконец-таки поймет. «Я должен жить дальше». Простая истина. Она лежала буквально на поверхности с самого начала. Всегда была рядом и ждала своего часа. Просто отпустить, перестать загонять себя в угол и жить прошлым. Начать жить заново. Жить, а не просто существовать. — Настоящая моральная боль длится около двенадцати минут, остальное — самовнушение. Ты же, видимо, побил все рекорды. Зенитсу начинает тихо посмеиваться. Он понимает, но не хочет принять это. — Ахах... Значит, ты мне говоришь, что мне нужно забыть тебя? Забыть своё прошлое? Забыть единственные счастливые моменты в моей грёбаной жизни?Ты этого хочешь?! — его голос осипший и еле слышный даже во сне. Все это похоже на старый дешёвый фильм, который он скорее всего захочет забыть, но не сможет, ведь у ужасных фильмов самый большой эмоциональный осадок после просмотра. Его бросает от одного к другому и обратно. Зенитсу понимает, что Тенген прав и ему стоит жить дальше, но нечто на дне души скребётся и царапает её стенки. Поднимается по горлу и вместе со всеми словами вылетает наружу. Тенген спокойно слушает его, фильтрует информацию и не перебивает бедного Зенитсу, которому просто нужно было высказаться и вылить свои эмоции кому-нибудь. Он смиренно стоит и даже не дёргается от слабых и кривых ударов мальчишки по груди. Через некоторое время Узуй решает закончить эту сцену. —Эй... Он останавливает кулак Агатсумы от очередного "удара" и притягивает к себе. Другой рукой обхватывает талию парня, который, к слову, уже как-то подозрительно стих и успокоился. — Даже воздействуя на твои мысли, я не смогу ослабить всю твою боль. Но, пожалуйста, Зенитсу, живи. Будь счастлив, радуйся жизни. Впереди тебя ждёт множество новых встреч, которые внесут свой вклад в твой путь. Живи ради ветра в волосах и раскаленных солнечных лучей в начале дня. Ведь,ты же так любишь эти рассветы... А я, так или иначе, всегда буду с тобой. Ты никогда не останешься один. Обещаю, — Тенген улыбается нежно и властно, под такой улыбкой хочется стоять на коленях, поэтому ноги Зенитсу слегка подкашиваются и сползают, но чужие сильные руки не дают ему упасть. Глаза парня заблестели и засверкали, зрачки расширились почти до предела. Но он не заплачет, нет. Не в их, скорее всего, последнюю встречу. Все негативные чувства вылились и растворились в свете этой охристосолнечной комнаты. Агатсума со вздохами и всхлипами отстраняется. Смотрит в пол и почти не двигается, только немного пошатывается. — Обещай, что будешь ждать меня? — Зенитсу поднимает голову и говорит это очень сурово, но и в тоже время как-то испуганно, будто боясь услышать отрицательный ответ. Узуй считает его дураком и даже малость обижается. — Конечно я не буду тебя ждать здесь, чёрт побери,— Агатсума пугливо и непонимающе вскидывает брови,— Ну, возможно буду ждать. Но не сейчас, не сегодня и не завтра, и даже не через сто лет. Боже, ты вообще меня слушал? — Тенген закатывает глаза и массирует пальцами переносицу. Зенитсу до сих пор непонимающе смотрит, — А-а-а, черт с тобой! Неисправимый идиот. На выдохе Зенитсу опять начинает смеяться. Только теперь не истерически, а звонко и радостно, как скворец ранним утром, увидевший солнце и от того уже счастливый. Каждый понимает, что это последняя встреча, пока один из них ещё жив. И каждый хочет оттянуть время до их вечного воссоединения как можно больше. Прощание вышло недолгим и даже каким-то сухим. Тенген просто поцеловал парнишку в лоб и потрепал по маковке. Тот в ответ пихнул слегка его локтем в бок. Они долго молча смотрели друг другу в глаза. В живом сердце не спеша и монотонно зарождалось нечто новое, ещё неизведанное полностью до этого момента — желание жить, а не просто существовать. Потеряв смысл жизни, он обрёл стремление к ней. *** Зениту просыпается. На дворе уже утро, или точнее только разгорячённое зарево. Встав с дивана, Агатсума рукой смахивает все тюбики-баночки, которые очень долго стояли на столе, на пол. На балконе на подоконнике лежит недокуренная пачка мятных сигарет. Он зажигает одну и затягивается, выпуская дым в открытое окно. На душе так спокойно и одновременно непонятно грустно. Но эта грусть приятная. Доброе томление и тоска сердца по любимому человеку, а не разрывание самого себя на кусочки. Пустоты больше нет; вместо тишины слышатся голоса гуляющих людей и поющих птиц в сквере, а когда-то мутные карие глаза залились янтарем и сладким медом. Больше он не будет огорчать любимых людей, больше не будет принимать вредоносные лекарства, откажется от вредных привычек. Будет жить, как того хотел бы Тенген. Будет жить, как того наверное в глубине души хотел бы сам. Зениту тушит бычок о пепельницу. Его новая жизнь начинается прямо сейчас.