Домино

Снейп считал, что изучил Гарри за недолгие три встречи достаточно, чтобы знать, чего от него ожидать. Или же его чутье за эти три встречи навострилось на него. Он откуда-то понял, едва заперев за мальчишкой дверь, что за ним теперь будут охотиться, как за большим опасным зверем с мягкими лапами и драгоценной шкурой. Обходя большими кругами, постепенно сужая спираль, боясь и забыться, и надоесть. Что у этого мальца - фетиш на огромные носы? Осознание, что на него охотятся, до сих пор было неприятно. Но Снейп уже сделал выбор и не собирался от него отступать. Выбор в пользу мальчишки. Зная, что сближение будет постепенным, Снейп мог предугадать, что Гарри появится не раньше, чем через две с половиной-три недели. Значит, временная передышка. Потом-то, когда мальчишка осмелится подойти вплотную, ради таких же недолгих передышек придется гнать его от себя самому. После дня Гая Фокса прошло шесть дней. Подкрался День Памяти. У Северуса не было героических родственников, которые чем-то отличились во Второй Мировой. Его прабабушка и прадедушка погибли во время бомбежки, и он их не помнил - между окончанием войны и его рождением пролегли десятки лет. В доме родителей Снейпа даже не было их фотографий. Зато они были у бабушки Агаты, и именно ее Снейп вспоминал каждый год в День Памяти. Бабка запомнилась ему коренастой и полной - худоба его матери, Элен, досталась явно не от нее - женщиной средних лет с волосами гуще и крепче, чем у дочери, черными с широкими лентами проседи. «Мы с тобой никогда не облысеем, внучек» - говорила она иногда, перебирая сальноватые пряди волос Снейпа - тот только морщился в ответ. Фамильная смоляная шевелюра, по-видимому, была главной гордостью бабки. Иногда она пускалась в рассказы о каких-то героических предках, отращивавших волосы в знак чего-то или же вытягивавших себя из болота за косичку на затылке, а читая Снейпу сказку о Рапунцели, неизменно хитровато подмигивала. Родители Снейпа жили в крохотном промышленном городишке. Город сам по себе был изрядной дырой, и наверняка таковой оставался до сих пор, хоть Снейп туда никогда не возвращался после окончания школы. Улица, на которой стоял дом Снейпов, была дырой в дыре большего масштаба, а дом был настоящим клоповником, неизвестно как помещавшимся сразу в двух дырах. Единственным человеком, заинтересованным в поддержании хотя бы видимости порядка в этом клоповнике, была бабка Агата. Она жила всего за пару кварталов от дома дочери, там, где город уже постепенно превращался в подобие деревни. Как ни странно, эта «деревенька» выглядела куда опрятнее и красивее находящихся рядом городских улиц. Приходя в дом Снейпов, Агата будто бы приносила с собой эту опрятность - в кармане чистенького накрахмаленного передника или же в свертке с вкусно пахнущей едой. Последний она всегда тайком разворачивала и вручала какой-нибудь пирожок внуку: благодаря отцу, Тобиасу, тот зачастую оставался голодным. Снейпу запомнилось, как Агата, когда отец в очередной раз куда-то ушел, отчитывала дочь «за трусость и малодушие». Ребенку тогда вручили какую-то книжонку и прикрыли дверь, но не настолько плотно, чтобы он не смог расслышать препирательства двоих женщин. Агата призывала Элен «перестать быть тряпкой» и «защитить собственное дитя». Та же сначала только буркала что-то в ответ, а потом принялась с жаром доказывать, что она сама лучше знает, как лучше сыну, и видит, что ему и так неплохо. Северусу как раз было совсем не хорошо. Двое людей, которых он любил, были в ссоре, обижены друг на друга. К тому же он слышал, что они говорили, и подозревал, что все эти крики - из-за него. Мать до этого прикрикивала на него редко, бабушка за оплошность никогда не повышала голоса - только строго отчитывала. Тот вечер, когда мама наговорила бабке Агате много обидных слов, в который пришел отец и буквально вышвырнул тещу вон, оставил у Северуса смутное чувство гадливости. Примерно тогда он понял, что происходящее в его семье совсем не нормально, и окончательно замкнулся в себе. После того дня бабка Агата не забросила их, напротив - стала приходить чаще. Мыла посуду, стирала, готовила, даже, бывало, застилала постель за Элен и Тобиасом. Потом, став старше, Северус понял, что такой заботой она, скорее, только сделала хуже. Тобиас свыкся с мыслью, что у него есть двужильная теща, которая всегда поможет едой или деньгами. Привело это к тому, что к двенадцати годам Северуса его отец начал попивать, да и свою жену поколачивать. Северуса не трогал, наверное, только потому, что над ним орлицей-защитницей реяла тень бабушки. Северус помнил себя с четырех лет, с тех пор, как получил первый шрам - серебристый ожог в форме полумесяца на тыльной стороне руки, чуть выше локтя. С тех пор, как он себя помнил, и до самой своей смерти - больше десяти лет - бабка буквально тащила на себе все их семейство. Подрабатывала в школе, в той самой, где учился Снейп, уборщицей - Снейпу за это доставалась от одноклассников лишняя порция насмешек помимо замечаний об одежде, внешности и любви к учебе. Большую часть денег Агата держала в своем доме, а меньшую прятала в жилище Снейпов в местах, где их было легко найти даже пьянчуге с похмелья. Она делала так с целью и оставить дочери и внуку что-то на еду, и удержать Тобиаса от рукоприкладства, неизбежного, когда он не мог опохмелиться после очередной гулянки. Умерла Агата на собственной кухне. Придя к матери, Элен - она потом не вспомнила, зачем, - обнаружила на полу тело, а в кастрюльке на плите - сгоревший рис. После смерти матери Элен, видимо, веря в свою решимость, стала пытаться перевоспитать мужа. Попытки обошлись ей в россыпь синяков, а ее сыну в несколько шрамов на лице и руках, - у Тобиаса обнаружился легковозбудимый метательный рефлекс, а в доме, как выяснилось, было слишком много стекла. Тобиас без присмотра Агаты оказался довольно-таки безобидным. По сравнению с людьми из криминальных выкладок, что Северус не пропускал, дабы быть уверенным, что есть еще люди, у которых жизнь еще хуже - нормальным. Чтобы избежать боли, необходимо было пореже попадаться ему на глаза да еще следить, чтобы он по пьяни ничего себе не повредил. Последнему Северус научился после ночи с седьмого на восьмое января, проведенной в местной больнице. Втаскивать тяжелую, пропитанную спиртом тушу отца в дом на себе было больновато, особенно в ночь своего дня рождения и особенно под шиканья матери: «Быстрее! Соседи увидят!». Скорую помощь она уже к тому времени вызвала, и в самом начале января, как ни крути, следовало дожидаться ее в доме, а не на улице под мелкой порошей. Северус пытался радоваться, что отец не грохнулся где-то подальше, у тех же садовых ворот - в таком случае он бы себе грыжу заработал. Радоваться не получалось. Даже скорее от обиды, а не от тянущей мучительной боли в спине. Ботаненок, - звал его отец, когда еще был нормальным, и щелкал по затылку. Теперь вот страдай из-за этой ботаненковости. Вот и будь теперь тощим дрыщом. Отец выздоравливал. Потихоньку подбиралась весна. Вторая половина января, весь февраль и март прошли спокойно, - похоже, у Тобиаса была сезонная депрессия, или, точнее, сезонный упадок сил. Выпивал он понемногу, да и то на свои - где-то умудрялся подрабатывать, а по вечерам сидел за столом или же лежал на кровати, глядя пустым взглядом в никуда. Элен и Северус уже начали надеяться, что это затишье продлится до самого лета, - в июле у Тобиаса неизменно начинались депрессии, от которых он становился буйноватым. Надеялись они напрасно. Злоба Тобиаса скорее накапливалась и выплеснулась в первых числах апреля из-за какой-то мелочи. Пересоленной еды или странного вкуса чая (конечно, будет странным, если пить его с похмелья) - неважно. Важно было то, что скандал был коротким, но емким. Тобиас, спустив жену с лестницы, завалился спать, а Северус снова помчался вызывать скорую. И на сей раз, когда санитары осторожно переносили постанывающую от боли Элен на носилки, ему хотелось отшвырнуть их всех и тащить мать на себе, наплевав на ноющую еще с января спину и застывающий в жилах страх. Впоследствии, когда вкололи обезболивающее, Элен сказала врачам, что с лестницы она просто упала, не более того. И, подозвав к себе Северуса, велела молчать. Снейп молча кивнул. Но в тот день он понял простую вещь. Так дальше нельзя. Ни матери, ни ему самому. Пасхальные каникулы Северус провел в библиотеке, пытаясь с помощью данных из газет высчитать стоимость домика бабушки, а также выяснить, надолго ли хватит этой суммы на жизнь вдвоем в Лондоне. Месяца на четыре вроде как хватало. Придя к матери, Снейп пытался с ней об этом поговорить. Та только отмахивалась, потягиваясь, как довольная кошка. - Северус, веришь ли, я тут отдыхаю. Я так устала, мог бы ты представить... Давай без беготни, ладно? Снейп не успокоился, и когда ее выписали. Заметив, что мать, кажется, поддается, он удвоил усилия. «Добило» ее застенчивое сообщение о том, что Северус вообще-то мечтал быть летчиком... Элен согласилась. Как ни странно, покупатель на дом, а точнее, на землю (деревянная развалюха уже никого не интересовала) нашелся быстро, все формальности были соблюдены еще быстрее. Снейп до последнего упрашивал мать поехать с ним - и продолжил даже на перроне, не менее горячо, чем раньше. - Где родился, там и сгодился, слышал поговорку? - усмехнулась Элен. - Но я же... - Тебе летать. Я не хочу тебя связывать. Снейп договаривался позвонить ей из ближайшего автомата, едва доберется, но на это, к его стыду, банально не хватило времени. В первые два дня было слишком много беготни с комнатой и выбором, куда поступать. На третий Снейп, залучив время, когда единственный на четверых человек телефон оказался свободен, набрал номер их дома в Тупике Прядильщиков. Его он помнил наизусть с детства, хоть на него и звонили ничтожно редко. Ответом ему были долгие гудки. Либо мать забыла оплатить связь, либо были перерезаны провода. Снейп, как и положено любому уважающему себя параноику, считал более вероятным второй вариант. К тому же его мать, если не касаться вопросов семейной жизни, была жуткой аккуратисткой. Только через два дня, уже записавшись на экзамен в Летной академии, он догадался позвонить единственному родственнику мамы в их городе - ее кузену Биллу Уэстфилду. Трубку подняла Элен. От потрясения и радости он на несколько секунд забыл, как дышать. Тонкий голосок сомнения нашептывал ему, что, возможно, мама просто пришла к нему в гости. Снейп только отмахнулся от него, напомнив себе, какой аккуратисткой была его мать, и выпалил взволнованно: - Ну как ты? - Ушла. Кроме Северуса в комнате было еще два человека. Наверное, оба не могли до этого представить, что на худом, горбоносом и обычно угрюмом, несмотря на юный возраст, лице может быть такая радость. - Понимаешь, я только сошла с перрона, - продолжала меж тем торопливо говорить Элен, - и увидела бомжиху. Пьяную женщину в тряпье. Я только подумала, как можно было до такого опуститься, как поняла, что я уже видела, как. В собственном доме. Уже тем вечером я переехала сюда. Уже и забыла, какие Уэстфилды славные... Северусу было стыдно. Он чувствовал, что вот-вот расплачется, как последняя девчонка, просто от полноты чувств. Отвернувшись от других людей к окну, благо комната была не на первом этаже, он сдавленно всхлипнул: - Я рад за тебя. В тот момент он готов был молиться на ту пьянчужку. ~*~*~*~ Теперь же, пятнадцать лет спустя, будучи почти вдвое старше себя в те времена, Снейп мысленно благословлял свою бабушку. Агату Принц, гордую, несгибаемую, как ледокол, что тащит за собой множество маленьких суден. Снейп отдавал себе отчет в том, что ни он, ни его мама не дожили бы до этого времени, будь Агата Принц немного другой. Трусливей, малодушнее (о, как она обвиняла в этом Элен, а та еще обижалась), не такой принципиальной - все привело бы к гибели Северуса. Либо же основательно сократило его жизнь. Снейп стоял в застегнутом наглухо черном пальто перед каменным изваянием с надписью «героям войны». Что ж, у Агаты Принц была своя война. Семейная. По масштабам она отличалась от Второй Мировой, а по страху, что пережили три (а может, и четыре) человека за нее - нет. - Тебе, - прошептал Снейп и положил пару белых гвоздик к подножию памятника.