Шахтёр-Динамо, счёт 1:1

— Почему? Идеально лежащие даже после двух часов напряжённого матча тёмно-русые волосы сбились, перепутались и потемнели, вымокнув от пота. — Почему — что? Платиновые, прямые прилипли к шее, бедная кожа раскраснелась, и на высоком лбу проступили ритмично колеблющиеся венки. — Всё… Прославленный капитан Донецкого «Шахтёра», урождённый хорватом, но ставший душой и сердцем украинцем, Дарио Срна выразительно пошевелил пальцами, пытаясь выразить, что именно он имел в виду. «Почему ты — капитан?!» — крутилось в голове прежде всего. «Почему мы здесь?!» — на этот вопрос он более-менее знал ответ, но всё же хотел услышать чужое мнение. «Почему мы это делаем?» — вот оно, наверно, то самое «почему», которое имелось в виду под этими бессильно растопыренными пальцами. — Потому что мы так хотим… Категорично оборвав этот бессмысленный разговор, ещё пока не очень прославленный капитан Киевского «Динамо», хорват внутри и снаружи, Домагой Вида, чуть пошевелился, не меняя позы. «Мы так хотим», «Я так хочу» — всё, что он может сказать на всю ту дичь, что творит вчера, сегодня, завтра, потом. — Видели бы нас сейчас наши ультросы… Очередная попытка разговорить вконец заезженного Виду необходима Дарио, чтобы не чувствовать себя настолько неправильно. Вот он, лежит рядом, тоже на животе, засунув под подушку одну руку, расслабленно уложив вторую перед лицом. Лоб пересекают несколько тонких мокрых волосков. Пот испаряется с кожи, и та медленно бледнеет, остывая… Но реальности происходящему, даже после того, как они чувствовали и видели друг друга везде, где можно и нельзя, предаёт только его голос. — Они бы от нас и мокрого места не оставили бы! Ну, наконец, эмоция! Хоть что-то, что намекает, что всё происходящее здесь — не плод больного воображения. В какой момент это произошло, ни один из них не мог сказать даже под страхом пожизненной дисквалификации. Кажется, тогда Домагой ещё не был капитаном «Динамо», но уже был здесь. Да, определённо. Даже, пожалуй, на тот момент ультросы успевают начать стравливать их друг с другом. Во всяком случае, при встрече на сборах (да, точно, это было в сборной!), в ответ на радостное приветствие Виды Срна чуть не шарахнулся в сторону, оставляя окружающих недоумённо хлопать глазами. Утром. Вечером они столкнулись на ужине, и почему-то всё же разговорились. Начали с погоды, а кончили… Когда кончили, почти одновременно, бурно, с почти одинаковым глухим стоном, уставившись друг другу в глаза, долго ещё не могли поверить, что это произошло на самом деле… Следующий раз — после Киевского дерби — не такой непредсказуемый, но такой же порывистый. СМСка догнала уже в такси. «501й, я предупредил охрану, болельщиков нет. Купи смазку». Пришлось просить таксиста притормозить у торгового центра. А потом — гнать, что было силы, хватанув каких-то особых гормонов от ощущения плотного тяжёлого тюбика с листиком алоэ на этикетке в руках, гладкости шуршащей упаковки картонной коробочки в кармане. Взлетев на пятый этаж, не обращая внимание ни на кого, постучать в дверь и, едва дождавшись, когда повернётся в замке ключ, толкнуть дверь… Дарио не церемонится. Сдёргивает с гостя пуховик, едва расстегнув молнию, и почти сразу — свитер вместе с футболкой. Но и Вида не отстаёт. Не отводит взгляда, сдирая с капитана сборной халат, а, не обнаружив ничего под ним, судорожно рычит, не сдерживаясь толкает Дарио к стене, пытается подхватить под бёдра, но понимает, что сил удерживать его долго не хватит, а потому, разворачивает к себе спиной, сжимает пальцами горло, запрещая стонать или ругаться… Срна скулит от нехватки воздуха, чудовищного возбуждения, нараставшего с самого финального свистка, а, едва в дверь постучали, ставшего невыносимым. Пряжка ремня, ледяная с улицы даже под пуховиком, прижимается к ляжке. Холод рук притуплен лёгкой маслянистой вуалью с жидким запахом алоэ-вера, но чувствуется чрезвычайно остро, когда вторгается в тело безо всякого предупреждения, контрастируя с прижимающимся совсем рядом жаром возбуждённой плоти. — Готовился, — довольный рык в ухо, когда второй палец погружается в тело. А разве можно было не готовиться, когда понимаешь: гость так же голоден как ты, и не будет ждать ни одной секунды и спустит первый раз за вечер, даже не сняв уличных ботинок… Сколько с тех пор было встреч? Никто из них не скажет. Для болельщиков они — непримиримые враги, с трудом выдерживавшие друг друга в сборной, избавленные теперь от такой необходимость, всецело отданные войне между клубами, а теперь ещё и городами. Друг для друга — реагирующие только друг на друга и только друг с другом любовники, исполненные только страстью и желанием уничтожить друг друга, доводя до пика раз за разом уже, кажется, несколько лет. Сегодня поле битвы — квартира Дарио. Большой разложенный ещё со вчерашнего вечера диван, полностью разорённая постель. На полу — две подушки и чьи-то джинсы. Кому-то пришло в голову включить несколько часов назад юмористическую передачу. Теперь телевизор передаёт какое-то ток-шоу, одно из тех, в котором ведущий говорит по-русски, а отвечают ему с заметным раздражением по-украински. Сил нет даже на то, чтобы лечь поудобнее или хотя бы вытащить из-под чужого тела руку. Дарио кажется, что, если он продолжит лежать так ещё хоть пару минут, уже не сможет шевелить рукой никогда. Домагой, наверно, чувствует это, а потому, превозмогая усталость, двигается, а потом даже садится, чтобы дотянуться до журнального столика, на котором помимо его трусов располагается бутылка воды. Пьёт большими глотками, предлагает воду Дарио, но у того нет сил даже пошевелиться. Только чуть изменить позу, чтобы телек не слепил, и можно было хотя бы отчасти видеть собеседника. Собеседник возится некоторое время, пытаясь найти край сбитого одеяла, залезает под него подальше от прохладного мокрого сквозняка. На улице льёт дождь. На столике помимо трусов лежат документы. Домагой знает, что в них и понимает, что ситуацию необходимо обсудить. Они редко что-то обсуждают кроме вопросов непосредственного взаимодействия на поле в сборной. И срочных новостей иногда. — Что теперь? Когда этот вопрос два дня назад задавал Шукер, Дарио казалось, у него остановится сердце. Клуб принял решение. Конкретные события в прошлом. Полная неопределённость, приправленная тлеющей войной в будущем. И тёмное настоящее сегодня и сейчас. — Я отстранён до конца сезона… К родителям съезжу, отдохну, сил наберусь… Ещё я знаю, что должен поставить Шукеру памятник при жизни за то, что в документах написано то, что там написано, а не то, что в пробах было на самом деле… Ведущий ток-шоу, лживо, вымученно улыбаясь, прощается со зрителями, передаёт слово ведущей новостей. Дарио приходится перевернуться, чтобы найти на полу пульт и выключить телек, погрузить комнату в ранние сентябрьские сумерки. «Вересневі сутінки» — проговаривает про себя Срна, садится тоже, опираясь спиной на подлокотник, смотрит в голубоватый потолок, слушает ворочающуюся внутри тревогу. Сказать сейчас или молчать всю жизнь. — Отношения на расстоянии убьют меня… Вида вздыхает. Никакой трагедии. Просто констатация факта. — Ты же другого любишь, — продолжает Дарио, вытягивает ногу, толкает пяткой Виду в коленку. Тот косо улыбается, чуть отворачивает голову, обнажая быстро темнеющий след от укуса на плече, прячась от собственных мыслей о другом человеке. Дорогом, по-настоящему любимом, вызывающем трепет, а не вожделение… — Что тебе привести с Чемпионата Мира? — эмоции, которых так не хватало эти несколько лет. Будто между ними действительно стояло всё то, что делало непримиримыми соперниками Киевское «Динамо» и Донецкий «Шахтёр» всё это время. — Свою счастливую улыбку, шоколадную медальку «Красный Октябрь» и Чебурашку… Будто теперь, когда один будет ползимы раскладывать пасьянс из предложений других клубов, а второй поедет лично курировать борьбу с вредителями в своём мандариновом лесу, всё это перестало существовать. Пройдёт не так много времени, прежде чем они увидятся снова. Совершенно иначе посмотрев друг на друга, неожиданно для себя и других став вдруг наставником и учеником, отличными друзьями, теми, кем их не чаял и не хотел видеть никто и никогда. Пройдёт ещё, наверно, пара дней, и к рассматривающему в окно автобуса древний, какой-то побитый, но всё же прекрасный российский город, Домагою подсядет осторожно Даниел Субашич, не лидер, не капитан, но отличный человек и прославленный вратарь. И в тот самый момент закончится история этой странной страсти. И начнётся история любви. Пройдёт ещё месяц, и по дороге из Метковича в Загреб, Дарио получит дурацкое селфи из раздевалки с подписью, от которой как-то по-настоящему, впервые за много лет глубоко потеплеет на душе: — «Шоколадных медалек не было, взял серебряную, сойдёт?»