An incurable curse

Оверхаул крайне тяжело болен. Изо дня в день тот подвергается невыносимым, подобно вечному проклятью, терзаниям обезумевшего рассудка, от которых некуда деться, некуда сбежать прочь и спрятаться. Бесконечные голоса в собственном разуме, никак не желающие заткнуть прожорливые пасти, выедают последние, нервные Восстановительские клетки и заставляют нездоровую голову раскалываться на части. Чисаки хочет кричать, драть глотку во весь голос от бессилия, пока последний по итогу не сядет до едва-слышимых хрипов и лишит всякой возможности произнести хоть слово. Однако, у всего есть свое начало и завершение. Рано или поздно, всему приходит конец, даже страданиям душевнобольного. *** Яойорозу Момо — так звали прекрасную юную героиню с шелковистыми, аспидно-черными волосами, что аккуратно собраны в остроконечный высокий хвост с такой же миловидной челкой, спадавшей на правую сторону девичьего лика; скромным, добродушным взглядом темно-серых завораживающих очей; припухлыми вишневыми губами, что растягивались в стеснительной улыбке, и аристократически-бледной, бархатистой кожей, придающей девушке все больше сходств с изящной хрупкой куклой, к коей запрещено прикасаться, да что уж там, рядом находиться. Таковой она была, пока судьба не изволила столкнуть деву с истинным чудовищем, порождением безмерной жестокости мира сего. Ныне ее кожа мертвенно бела и морозна, подобно чистейшему, только-только павшему наземь снегу. Красноватый от частых слез взгляд, в котором ярко выражались все пережитые не первый и не последний раз мучения, — тускл и до ужаса болезнен. Выпирающие от нездоровой худобы скулы со свежими темно-лиловыми синяками подобны тщательно заточенным лезвиям, режуще остры. Кажется, о них с легкостью можно пораниться, достаточно лишь парочкой пальцев по тем провести. Тонкая скульптурная шея щедро украшена темными, бордовыми вперемешку с пурпурными следами от чужих рук после удушья. Все это заслуги Восстановителя — худшего кошмара, крайне бесчеловечно заманившего в руки смерти непорочное светлое сердце неприступной девы. *** Блестящие слезные жемчужины шустро побежали по бескровно-светлым щекам, одна из которых покрылась ярким следом после жгучего удара. Обессилевшая героиня больше не кричит о помощи, не пытается сопротивляться. Надо ли, когда все попытки сбежать будут разрушены в мгновение ока, а скорбных просьб не услышит абсолютно никто? Оверхаул насквозь пронизывает страдающую героиню ястребиным взглядом пробирающих до глубины души золотистых радужек. От одного только взгляда на Нее, голоса в голове стихают, безумие прекращается и настает долгожданный покой. Она — самое действенное успокоительное, разом усмиряющее все сумасшествие Чисаки. Наркотик, без которого он не в силах прожить ни минуты. Никакие медикаменты, что Кай принимал в попытках излечиться, и рядом с Момо не стоят. Лидер восьми заветов смерти прижимается к практически неживой брюнетке со спины, заключая в ледяные объятия, приближается к уху девушки и вкрадчиво шепчет: «Ты не нужна никому, кроме меня. Только я один могу любить тебя.» *** Любовь, полная страданий, понравилась бы разве что такой же нездоровой на голову деве, но не Яойорозу. Последняя попросту не заслужила столь несправедливую участь. Подобно заточенной в высокую башню принцессе, она страдает от бездушных издевок, в ожидании принца. Да только чудесный принц не прискачет, не вызволит ее из башни и не освободит из плена ужасного дракона, никогда. *** В ее поникших, ранее заплаканных и мертвенных глазах не осталось ничего, напрочь отсутствовали признаки жизни. Они были совершенно пусты, без единой эмоции, а об улыбке та позабыла совсем. На приближающиеся шаги своего мучителя, от которых раньше сердце бешено колотилось в страхе, взрывая клетку ребер изнутри, девушка больше не реагировала, лишь продолжала стеклянным равнодушным взглядом глядеть в одну точку, будто бы смирилась с происходящим. Обыденное стало привычным, прекрасная дева давно мертва душой. А чужие руки в белоснежных перчатках, что ничего не ведают о теплой любви, заботе и сострадании, вновь и вновь одаривают беззащитную брюнетку многочисленными синяками и травмами, высвобождая собственное садистское безумие из прочных оков. *** Оверхаул в безмолвии медленно перебирает ломкие черные пряди девичьих волос. Фарфорофо-бледная кожа вновь чиста, лишена всевозможных царапин и гематом, чужое тело в который раз восстановлено личным угнетателем до безупречной идеальности. Иссохшие мужские губы невесомо коснутся чужой макушки, пока из серых очей неспешно побегут по лишенному чувств и эмоций, точеному лику хрустальные бусы слез. Это проклятье для них обоих.