Кот по кличке Шредингер

Мне повезло родиться в очень древней аристократической семье, изрядно наследившей в истории Британии. Правда, как мне не уставали напоминать мои ехидные одноклассники в закрытой школе, почти всегда с не самой достойной стороны. Лорды Ле Моран, к роду которых имел честь принадлежать и я, ухитрялись регулярно бывать в фаворитах у королей и королев и, как следствие, при смене власти регулярно оказывались и в Тауэре, и на эшафоте. А парочку особо выдающихся представителей нашей фамилии даже спалили на костре, в качестве которого использовали наш родовой замок, отстраивавшийся после подобных инцидентов, если верить семейным хроникам, не менее пятнадцати раз. Получившаяся в результате архитектурная химера, наводившая оторопь на тех, кто видел её впервые, была приспособлена для чего угодно, только не для нормальной жизни. Отчего мы с моим старшим братом Хьюго, будущим двадцать девятым бароном Ле Моран, там практически и не появлялись. Хью жил в Лондоне, занимая приличный пост в военном министерстве, а мне отдали на каникулы в полное распоряжение наше старое поместье Катслейк в Озёрном крае. Родители, увлёкшиеся в очередной раз перестройкой замка Моран, против этого не возражали, да и я был только за. К чему имелись две причины: огромный местный чёрный кот, откликавшийся на кличку Шрёдингер, и сын садовника, откликавшийся на имя Джек Льюис. С котом всё было просто. Когда я, утомлённый занятиями в своей школе для особо родовитых британцев, в первый раз приехал в Катслейк, он там уже жил. Причём никто из слуг внятно не мог объяснить — чей он, и откуда появился. Возник он прямо в спальне, плюхнувшись всей своей угольно-чёрной тушей на кровать и уставившись на меня своими сверкающими глазами, горевшие красным огнём в свете газовой лампы. — Кис-кис… — смело позвал я этого зверюгу, сев под одеялом и потянувшись к нему рукой — погладить. Может, будь я постарше, я бы такого никогда и не сделал, но в пятнадцать многое кажется проще. Кот в ответ дёрнул ухом, демонстративно провёл лапой по деревянной спинке кровати, оставив на ней четыре глубокие царапины, и искоса глянул на меня, желая полюбоваться эффектом. Эффект был, но, возможно, не тот, которого ожидал котяра. Я с самого раннего детства любил кошек и старался находить с ними общий язык. В отличие от брата, предпочитавшего собак. Как бы там ни было, но, ошеломлённый моим напором, кот был тут же схвачен, прижат к груди и почёсан во всех стратегических местах. Отчего этот заматеревший кошак немного растерялся и даже от неожиданности замурчал. Правда, тут же понял, что делает что-то не то, зашипел и попытался вырваться. Но было уже поздно. Так я нашёл первую причину приезжать в поместье Катслейк. Со второй причиной было немного сложнее. Джек Льюис вообще был парнем непростым, но до жути для меня интересным. Помог нам встретиться всё тот же кот, получивший к тому времени кличку Шрёдингер. По фамилии какого-то немца — автора статьи в австрийском научном журнале, который мне выдали в школе на каникулы. Видимо, пытаясь повысить мои знания немецкого, я должен был перевести на английский всю заумную тягомотину, что там имелась. Перевод я так и не сделал, но фамилия запомнилась, и случайно стала участником конкурса «подбери имя коту». И выиграла по той простой причине, что на что-то более простое эта животина никак не реагировала. А в ответ на имя «Арчибальд» вообще располосовала мне руку до крови. Но вот кличка «Шрёдингер» коту, как ни странно, понравилась. И он даже на неё иногда откликался. В один прекрасный августовский денёк мы с котом отправились к озеру. Шрёдингер отлично знал все тропинки в округе и бодро чесал впереди меня с поднятым трубой хвостом. А я, прихватив только пару удочек, шёл сзади. В чём нести улов, вопрос не стоял: даже при самом лучшем раскладе до усадьбы он обычно не доходил — кот не давал. Эта хвостатая животина, видимо, считала всю рыбу в озере своей и вырывала её у меня прямо из рук, стоило лишь отцепить крючок. Меня, впрочем, это вполне устраивало: для настоящих аристократов, каким я себя искренне полагал, всегда была важнее спортивная составляющая рыбалки. Но когда мы добрались до заботливо оборудованного причала, я почувствовал, что по моим планам спокойно посидеть с удочками в обществе Шрёдингера нанесён серьёзный удар — на нашем секретном месте у озера мы с котом оказались не одни. На мостках, прямо на притащенном мной с чердака старом викторианском кресле, валялась кучка какой-то не очень опрятной одежды, а среди покрытых мелкой рябью вод озера отсвечивала на солнце чья-то рыжая макушка. Судя по коротким волосам — парня, и притом совершенно мне незнакомого. Но даже не это наглое покушение на мою «частную собственность» возмутило меня, а поведение Шрёдингера. Кот подошёл к стулу, потрогал лапой валявшиеся стоптанные башмаки и уселся рядом, с интересом наблюдая за их наглым и довольным владельцем, который, помахав мне рукой, как ни в чём не бывало продолжал резвиться в воде. — Эй! — заорал я, бросив удочки. — Это мое озеро! Немедленно вылезай и убирайся отсюда! Парень, услышав мое «суровое» заявление, повернул к берегу, сделал несколько мощных гребков и, ничуть не смущаясь того, что прозрачная вода едва прикрывает ему пах, покрытый спутанными рыжими кудряшками, нагло уставился на меня. — А ты кто такой, чтобы мне указывать? — нахально заявило это недоразумение, подбоченясь и смерив меня оценивающим взглядом. Недоразумение было симпатичным, рыжим и голым. И, судя по всему, ненамного старше меня. Не то чтобы я раньше голых парней не видел — в душевых моей школы-интерната я насмотрелся всякого. Но этот рыжий загорелый парень, тощий и мускулистый, был как из другого мира, про который к своим пятнадцати тепличным годам я мало что знал. И он, как мне внезапно показалось, был очень привлекателен. — Я здесь хозяин! — мой голос внезапно дал петуха, и рыжий усмехнулся, заставив меня смутиться и покраснеть. Я прокашлялся, выпятил грудь, стараясь выглядеть старше и не обращая внимания на ухмылку парня, громко и, как мне казалось, солидно, произнёс: — И я требую немедленно покинуть это место! — Хозяин, значит? Требуешь? Парень рывком выскочил из воды, ничуть не стесняясь своей наготы, сделал шаг ко мне, и нагло бросив: — А вот мы сейчас посмотрим, кто здесь хозяин! — кинулся на меня. Хоть я и считал себя достаточно крепким, но этот рыжий ураган просто снёс меня на землю. И несмотря на мое сопротивление, через несколько секунд я оказался лежащим на спине, накрытый сверху горячим мокрым телом. Очень сильным и жёстким, как выяснилось. Оседлав меня, он прижал мои руки к земле и, наклонившись, сурово спросил: — Ну что, кто теперь хозяин? Полюбовавшись на мою красную от бесполезных попыток вырваться физиономию, вдруг улыбнулся и, отпустив меня,принялся щекотать с совершенно зверской рожей. Продержался я недолго. Уже через минуту я извивался под парнем, безумно хохоча и дёргаясь, и был готов признать всё, чего тому хотелось. Что, собственно, и сделал: — Ты, ты хозяин! — я буквально задыхался от смеха. — Только не надо больше! И кстати, если ты не в курсе — у тебя стоит! И он большой! Парень, сидевший голым на моём извивающемся теле, перевёл глаза на собственный гордо торчащий член, поёрзал задом у меня на бёдрах: — У тебя тоже. И не только стоит, похоже. Ну ничего, с каждым может случиться! И скатившись с меня, улёгся на спину рядом, деликатно прикрыв одной рукой предмет обсуждения, а вторую с серьёзной миной протянул мне: — Джек Льюис! Можно Джеки! — Чарльз Спенсер Ле Моран, — я пожал протянутую руку и неуверенно добавил, — можно Чарли, наверное. Ну, вот и познакомились, — Джеки ловко вскочил на ноги, — купаться пойдём? Вода просто замечательная! Я кивнул, встал и, отвернувшись от рванувшего в воду Джеки, принялся раздеваться. Искупаться мне было жизненно необходимо — судя по всему, в результате столь «тесного» знакомства с Джеком Льюисом, я, самым постыдным образом, только что кончил себе в штаны. Впрочем, надо признать, что это был не последний раз, когда из-за Джеки я оказывался в идиотской ситуации. За оставшиеся дни моих каникул мы успели не раз подраться с местными деревенскими парнями, сходить на ночную рыбалку, совершить пару набегов на кухню моего собственного поместья  в сопровождении Шрёдингера, которому эта идея зашла даже больше, чем нам. Только чудо спасло нас от порки садовником Льюисом, которому мы с Джеки спалили сарай, раскуривая спёртые из коллекции моего брата сигары. И в качестве достойного завершения лета я чуть не утонул в озере, ныряя с рыжим на глубину. Откуда он меня и вытащил, задыхающегося и посиневшего. С зажатой в руке почерневшей древней цепочкой с амулетом. Из-за него, собственно, я чуть и не захлебнулся, пытаясь донырнуть до сверкнувшей на дне безделушки. Этот амулет с изображением змеи, свернувшейся восьмёркой и кусающей собственный хвост, я тут же подарил моему спасителю, который торжественно пообещал отчистить его и носить не снимая. И сдержал слово, гордо таская его на груди на протяжении всего конца лета тысяча девятьсот тринадцатого года. До тех самых пор, пока мы не расстались, клятвенно пообещав друг другу встретиться на следующий год. Следующее лето — лето четырнадцатого года, было жарким. Во всех смыслах. Где-то на континенте сгущались тучи будущей войны, мой брат не вылезал из военного министерства, а наши родители, ни на что особо не обращая внимания, продолжали перестройку замка Моран. Я же, как и положено старшекурснику частной школы, не обременённому особыми заботами, с нетерпением ждал каникул. Мне благополучно исполнилось шестнадцать — вполне достаточно, на мой взгляд, чтобы считать себя взрослым. И желания у меня были уже взрослыми. Точнее, одно желание — Джек. И чем ближе было лето, тем больше мне его хотелось. Вопросов тут было два: хотелось ли того же ему самому, и как его об этом спросить. Этими вопросами я и промучился почти всё время, проведённое в Катслейке, таскаясь хвостиком за Джеком и украдкой бросая на него тоскливые взгляды. Казалось, все, кроме Джеки, понимали уже, чего я от него хочу, даже мой брат Хью и кот Шрёдингер. Братец, приехавший в конце лета, полюбовавшись на мою унылую физиономию, поинтересовался — есть ли у меня девушка и предложил сходить к проституткам, которых он по-братски даже согласился для меня оплатить. А когда я наотрез отказался, очень удивился, и с тех пор провожал нас с Джеком очень задумчивыми взглядами, сильно мне не нравившимися. А кот, казалось, просто смеялся надо мной каждый раз, когда видел нас с Джеком. Если вы скажете, что коты не умеют смеяться, я возражу — этот умел. И видеть его постоянно ухмыляющуюся рожу было настоящей пыткой. И пыткой было, купаясь в озере, совсем не по-дружески любоваться на обнажённое тело Джека, на его выпуклую грудь, где болтался на цепочке подаренный мной медальон, на плоский живот с дорожкой из рыжих волосков и, конечно же, на великолепный член, который у него, казалось, всегда находился в полувозбуждённом состоянии. И в один прекрасный день в начале августа вопросы, мучившие меня, наконец разрешились. Мой брат прервал свой отпуск и собирался уезжать в Лондон — накалившаяся на континенте атмосфера того и гляди грозила вспыхнуть большой войной. Меня это, впрочем, тогда мало волновало. А отъезд Хью был, казалось, только на руку. Наскоро попрощавшись с занятым своими мыслями братом, сидевшим за столом с бумагами в компании любимой гончей, я, в сопровождении кота, притащившего в зубах записку от Джека, рванул на озеро. Не знаю, как это получилось, но через Шрёдингера, с удовольствием работавшего почтальоном, мы всегда находили друг друга. Чем больше я узнавал этого кота, тем больше убеждался в его необыкновенных, порой казавшихся мне даже мистическими, способностях. Одна из них — умение добраться от дома садовника Льюиса до моей усадьбы раньше, чем рыжий доходил до озера, не казалось мне, впрочем, уже чем-то необыкновенным. И в тот день мы собирались искупаться. Вода в озере была необыкновенно тёплой, и мы, как всегда, резвились голыми, кот на мостках лопал кусок прихваченного мной из кухни норвежского лосося. В общем — идиллия. И когда я, наконец, устав от плавания, выбрался на берег и собрался уже одеваться, меня остановил окрик Джеки: — Чарли! — рыжий стоял по пояс в воде, сложив руки на груди. — Ты, кстати, помнишь, что было год назад? Я недоумённо пожал плечами. Моя голова, забитая вопросами околосексуального характера, каждый раз вновь возникавшими у меня при одном взгляде на обнажённого Джека, отказывалась работать. — Ну давай же, вспоминай! — он ловко перекинул блестящий амулет на цепочке на спину и сделал шаг ко мне. — Я здесь хозяин, да?! Шестерёнки в мозгу провернулись, и я радостно улыбнулся — год назад мы познакомились с рыжим! Впрочем, сказать я ничего не успел. Рванувшееся пружиной тело Льюиса сшибло меня на землю, и он снова оседлал меня, прямо как год назад. Только на этот раз мы оба были голыми. И мою собственную, мгновенно возникшую эрекцию, уже ничего не скрывало. — Ну что, кто здесь хозяин? — спросил Джеки и, навалившись на меня всем телом, крепко обнял и поцеловал прямо в губы. — Отвечай! За прошедший год я, конечно, стал покрепче, но Льюис был старше на пару лет и заметно сильнее. Хотя, мне как-то удалось перекатиться, вывернуться и оказаться сверху. И я тут же сам впился в его губы, неумело раздвигая их языком. Мы катались по поляне, хохотали, сверху оказывался то я, то он, и наша прелюдия к явно намечающемуся сексу больше походила на драку, чем на что-то другое. И закончилась она, как драка — Джек, сбитый ударом кулака в висок, скатился с меня и затих. А я с ужасом увидел над собой вместо Джеки своего брата, потиравшего костяшки пальцев. Видимо, он всё-таки решил выяснить: с кем и как проводит время его младший братишка. С помощью хорошо натасканной охотничьей собаки, как раз в тот момент сцепившейся со Шрёдингером, найти меня ему было не так уж и сложно. И картина, которую он увидел, ему очень не понравилась. Хьюго презрительно посмотрел на меня, ухватил бессознательное тело Джеки за цепочку от медальона и поволок к воде. Судя по ярости на его лице — точно не для того, чтобы приводить в чувство. — Хью, стой! — я вскочил с земли и, схватив валявшуюся рядом рубашку, прикрыл предательски стоящий член. — Это не то, что ты подумал! Брат презрительно посмотрел на Джека, бросил его на землю и повернулся ко мне: — И что я должен был подумать, увидев, как какой-то рыжий ублюдок пытается изнасиловать моего брата? — Он не пытался, — я покраснел, наверное, так, что от меня можно было прикурить любимую сигару брата. — Мы… оба этого хотели. Не трогай его! — Ещё лучше, — брат за цепочку на шее приподнял с земли рыжего, всмотрелся в него, и от души приложил кулаком так, что цепь лопнула, а кружок старинного украшения остался у Хью в руке. Он отбросил его в мою сторону. — Что, Чарли, кровь предков взыграла? — брат посмотрел по сторонам, свистнул потрёпанной гончей, которая безуспешно пыталась выковырять Шрёдингера из зарослей густого кустарника. Кот шипел и норовил заехать псине лапой по морде. Хью подцепил носком сапога мои штаны и пнул их мне:  — Но те хоть с королями спали, а ты… В общем, одевайся, пошли. И без возражений, если не хочешь, чтобы я притопил тут твоего героя-любовника. Я рванулся к Джеку, но был отброшен в сторону ударом в живот. Слёзы сами полились из глаз, немного приведя в чувство разозлённого брата. Все-таки меня он, несмотря ни на что, любил. — Да жив он, жив. Можешь сам убедиться, — Хью присел рядом с Джеком и проверил пульс на шее. — Скоро в себя придёт. Сообщу его отцу, пусть заберёт поганца. А ты идёшь собираться. Едешь со мной в Лондон. Я тебе найду там занятие. Спорить с братом было тогда бесполезно. Мы прибыли в Лондон, и он, использовав свои связи, устроил меня в команду шифровальщиков Адмиралтейства. Благо ограничений по возрасту там особых не было. В математике я всегда успевал, да и в попытке отвлечься от всего произошедшего я пахал, как проклятый. И когда искали кандидата на должность личного шифровальщика для Первого лорда Адмиралтейства, выбор пал на меня. Брат мог быть доволен: во-первых, теперь мне было просто никак не вырваться даже ненадолго из Лондона в Катслейк, а во-вторых, он мог быть спокоен — погибнуть от бошевской пули или снаряда мне точно не грозило. Впрочем, со вторым пунктом Хью ошибался. Первый лорд, сэр Уинстон Черчилль, был потомственным аристократом из семьи не менее беспринципной, но куда более прославившейся, чем наша. И притом на поле боя, а не в дворцовых постелях. Кровь потомственных военных и авантюристов прямо-таки бурлила в сэре Уинстоне, не давая ему спокойно сидеть на месте. Впрочем, расплачиваться за это приходилось, как правило, другим. Вот так я на свой шестнадцатый день рождения и стал героем, закрыв собой, если верить газетам, Первого лорда Адмиралтейства, лично руководившего обороной Антверпена, осаждённого войсками кайзера Вильгельма. Пуля на излёте угодила мне в грудь как раз, когда я передавал сэру Уинстону шифровку с требованием немедленного возвращения в Англию. Закрывать собой весьма габаритного Первого лорда я, само собой, не собирался. Да и пострадал не сильно — пуля пробила мундир и застряла в медальоне Джеки, который я подобрал тогда на озере и всегда носил с собой в нагрудном кармане. Получив отпуск от службы для лечения, я немедленно вернулся домой и рванул в Катслейк, наплевав на возможное недовольство брата. Впрочем, Хью оказался куда дальновиднее, чем я думал — почти сразу после того кошмара у озера Джек Льюис оказался во флоте. Добровольно или нет, о том его отец, с которым я разговаривал, не знал. О наших неудавшихся отношениях с его сыном старший Льюис, к счастью, не подозревал. Хьюго тогда, видимо, не вдавался в подробности и не стал объяснять садовнику, как его сын оказался избитым и голым на берегу озера. Отец спокойно взял бумажку с моим адресом, пообещав переслать его Джеки и написать мне, как только рыжий объявится. Конечно, я ещё не раз лично напомнил бы старшему Льюису о его обещании, но на Рождество пятнадцатого года я уехал на континент, и быстро вернуться домой у меня не получилось. Знание языков и отличная память сослужили тут «хорошую» службу: я побывал личным шифровальщиком и переводчиком почти у всех лордов Адмиралтейства, участвовавших в военных действиях по всему миру, и об отпуске мог только мечтать. Как и о встрече с Джеки, которого я тщетно пытался найти, разыскивая его следы по военным кораблям и войсковым частям. Война для меня закончилась в конце лета девятнадцатого года во Франции неожиданным вызовом в Адмиралтейство. Как оказалось, сэр Уинстон, к тому времени покинувший свою прежнюю должность, но сохранивший влияние, про меня не забыл. И когда был учреждён «Орден Британской империи», собственноручно вписал моё имя одним из первых в наградные списки. Хотя, может быть, тут «приложил руку» и мой брат Хьюго, как втихаря поговаривали. Герой войны в семье всегда полезен для карьеры. Как бы то ни было, меня вызвали в Лондон, чтобы под вспышками фотокамер вручить эту награду, которую я с удовольствием променял бы хоть на одно письмо от Джека Льюиса. Но он мне так и не написал… На церемонии награждения в военном министерстве, где присутствовал и мой довольный братец, я клевал носом — выспаться в мою первую ночь на Родине мне не удалось. Всему виной был странный сон, казавшийся тогда выше моего разумения. Заснув в гостинице, я открыл глаза в школьном классе, где место преподавателя занимал некий тип в немецкой шинели, шлеме с шишаком и почему-то в противогазе. Табличка на столе гласила «Приват-доцент Шрёдингер». Эта, во всех отношениях подозрительная личность, держала за шкирку моего кота, зачем-то обряженного в английский бушлат и бескозырку. Кот при виде меня мяукнул и попытался отдать честь лапой. Шрёдингер-человек тряхнул своего хвостатого тёзку, заставив недовольно зашипеть, и продолжил речь, начало которой я пропустил — видимо, спал ещё недостаточно крепко. — Итак, закончив с теорией, переходим к эксперименту! Сейчас это животное, — «учёный» продемонстрировал вылизывающего лапу кошака, — мы поместим в этот железный ящик вместе с химической гранатой производства концерна «Крупп унд Болен». Настоящее немецкое качество — срабатывает в пятидесяти случаях из ста! Кот презрительно посмотрел на жестяную банку в руках «приват-доцента» и фыркнул. Видимо, «настоящее немецкое качество» его не впечатлило. Впрочем, смелый экспериментатор в одобрении явно не нуждался, и недрогнувшей рукой запихнул кошака в ящик вместе с гранатой. Не забыв выдернуть из последней чеку. И довольный захлопнул крышку: — Ну вот, уважаемые слушатели! Кот в ящике сейчас или жив, или мёртв. Или не жив и не мёртв, кому как нравится. И будет в таком состоянии, пока кто-то не пожелает открыть крышку. «Шрёдингер» выпрямился, демонстрируя приколотый к шинели круглый знак со змеёй, свернувшейся в восьмёрку, — точную копию моего медальона: — Ваше желание, Чарльз Спенсер Ле Моран! Открыть крышку и, может быть, убить этого кота? И мучиться потом всю жизнь… Или не открывать, и сохранить ему жизнь, но никогда больше не увидеть… После награждения Хью позвал меня к себе в кабинет. Несмотря на войну и трудности с судоходством — немецкие подлодки так и шныряли вокруг нашего острова, сигары у него хуже не стали. Угостив меня и закурив сам, он выложил на стол тонкий запечатанный конверт. — Это ответ на мой запрос по Джеку Льюису. Я не открывал. Не знаю, что там. Можешь сам, если желаешь, узнать что с ним! Я взял в руки конверт, запечатанный здоровенной сургучной печатью с якорем, оплетённым канатом, очень похожим издали на змеиную «восьмерку» моего медальона, встал и направился к выходу: — Я разберусь c этим. Мне надо в Катслейк! В поместье я прибыл тринадцатого августа к вечеру. Ровно за день до годовщины нашей встречи с Джеком. Дом встретил меня насторожённой тишиной — по военному времени слуг в нём, кроме привратника и кухарки, не было. Словоохотливая женщина, прекрасно помнившая меня ещё по прошлым годам, покормила меня прямо на кухне, поделившись небогатыми припасами и на чём свет костеря проклятых германцев. Одной из главных претензий к немцам была, кстати, та, что именно с началом войны она связывала исчезновение кота и, как следствие, нашествие распоясавшихся мышей, которых она иначе чем «бошами» и не называла. Второй причиной, в которой она непосредственно обвиняла начатую немцами войну, было исчезновение садовника Льюиса, после чего парк и сад пришли в совершенно запущенное состояние. Поблагодарив добрую женщину за ужин, я откланялся — уже вечерело, а конверт, вручённый братом, буквально жёг мне внутренний карман пиджака. Надо было что-то делать, а вот что, я не имел ни малейшего представления. Я надеялся на встречу либо с моим котом, либо с отцом Джека. Надеялся, что они подскажут дальнейший путь, но рассчитывать на встречу с ними теперь не приходилось, и надо было действовать самому. Домик садовника, куда я отправился в первую очередь, встретил меня тишиной и запустением. Двери были не заперты, а пыль на полу пересекала лишь цепочка кошачьих следов, заканчивавшаяся у стола, на котором лежал такой же конверт, как и у меня. Вскрытый и пустой. Я даже не прикоснулся к нему. Как мне показалось, от него веяло смертью. Я вышел, осторожно прикрыв за собой дверь, и отправился к озеру. Вопросов становилось всё больше, но даже намёка на какие-либо ответы не было. К нашему с Джеком месту на озере я подошёл уже ближе к полуночи. В тусклом свете прикрытой облаками луны всё здесь выглядело каким-то мертвенным и нереальным. Вся моя жизнь без Джека казалась мне такой-же бессмысленной и бесполезной, как и этот приезд в Катслейк, и этот поход к озеру. Немного подумав, я решился и принялся снимать одежду. Первым на мостки отправился конверт, на него я аккуратно положил медальон Льюиса, с которым никогда не расставался. Раздевшись догола, я ступил в тёмную непрозрачную воду, зашёл подальше на глубину и, улёгшись на спину, закрыл глаза, отдаваясь на волю волн. И тут же вновь оказался в уже знакомой школьной комнате. Правда, с прошлого раза она изменилась — изнутри она теперь была обита железом и напоминала внутренности железного ящика. Я, голый, но всё с тем же проклятым конвертом в руках, сидел на том же стуле, перед тем же столом, за которым тип в немецкой шинели и противогазе и кот в морской форме играли в шахматы. Судя по выражению морды кота — он выигрывал. Увлёкшаяся парочка меня не замечала, и мне пришлось, пристроив конверт на коленях, вежливо кашлянуть. Немец в шинели подскочил, как ужаленный, мгновенно сметая со стола шахматы, звонко заскакавшие по полу, и попытался ухватить за шкирку кота. Тот, взвыв, полоснул его когтями по руке в перчатке, сиганул под стол и затаился. «Шрёдингер» в противогазе гордо выпрямился и с пафосом заявил: — Ну, что ты выбрал, Чарльз Ле Моран? Весь идиотизм происходящего навалился на меня, и я невольно рассмеялся, заставив Шрёдингера гневно зыркнуть на меня мутными стёклами противогаза. Глаз за ними видно не было. И тут меня осенило: — Я ничего не собираюсь делать! Я не играю с шулерами! — Я встал, не стесняясь своей наготы, бросил на пол внезапно нагревшийся конверт и подошёл к отшатнувшейся от меня фигуре в противогазе. — Легко заставить человека поверить, что от него зависит жизнь другого. Но что, если в этом ящике никого нет? И никогда не было? Я ухватил фигуру в шинели за хобот противогаза и рывком сдёрнул его. Под ним была пустота. Шинель, перчатки и фуражка упали на пол неопрятной грудой. Бросив противогаз, я присел на корточки над тем, что осталось от фальшивого «приват-доцента», сорвал с шинели медальон с изображением змеи, свернувшейся в восьмерку и кусающую свой хвост, и заглянул под стол, встретившись глазами с сидевшим там довольным чем-то котом: — Ну и зачем всё это придумано? Все эти эксперименты? Ты же знаешь, что главное и единственное моё желание — это быть рядом с Джеком! Вместе и навсегда! Глаза кота полыхнули алым, и он исчез. Резко, как и не было. И тут же раздался страшный треск, и стены комнаты начали сминаться, как будто какой-то разъярённый великан сжимал её в своих пальцах. Стол рядом опрокинулся, и коробка на нём грохнулась на покорёженный пол. Сжимая в руке амулет, я наклонился и попытался заглянуть под отлетевшую крышку, но в этот момент мир вокруг меня почернел, и я потерял сознание. Очнулся я от того, что кто-то делал мне искусственное дыхание. Рот в рот, как положено. Распахнув глаза, я увидел над собой лицо Джеки, уставшее, обросшее щетиной, но настолько родное, желанное, что я тут же, не раздумывая, притянул его голову к себе и поцеловал. Не помню, что потом происходило в точности, как мы катались по земле, срывая с него мокрую одежду — он не раздеваясь бросился в озеро, увидев, как я медленно погружаюсь в его воды. Медальон из сна, зажатый у меня в руке, полетел в сторону, упав рядом с его точной копией, лежащей на конверте. Конверте, который моментально вспыхнул и рассыпался пеплом. Впрочем, мы на это тогда не обратили ни малейшего внимания, сжимая друг друга в объятиях и активно продолжая то, что не успели закончить четыре года назад. И у нас получилось. И это было здорово, я вам скажу. Нам не мешал даже кот по кличке Шрёдингер, сидевший на старом кресле у причала и упорно делавший вид, что он тут совершенно не при чём. Надо ли говорить, что всех ужасов с Джеком, что мерещились мне во сне, никогда не было на самом деле. Правда, был один случай, когда ему грозила смерть, но ему повезло — он тогда просто не попал на свой транспорт, в тот же день потопленный подводной лодкой. Не попал по совершенно идиотской причине — поднимаясь на отплывающий корабль, споткнулся на трапе о невесть откуда взявшегося чёрного кота, похожего на Шрёдингера, и загремел на берег, сломав руку. Которую сейчас и долечивал в отпуске по болезни. Что самое странное — кроме него, кинувшегося ему под ноги кота, больше никто не видел. Я не рассказывал Джеку ни про те сны, ни про историю со сгоревшим мистическим конвертом. Не знаю, что бы произошло, если бы я его открыл.  Была ли там «похоронка» на Льюиса, и тогда, возможно, он был бы сейчас мёртв, поднявшись без помех по трапу на свой роковой корабль. Или сообщение о том, что он пропал без вести, смытый с потопленного немцами корабля волной за борт. Или, может, там было известие, что с ним всё хорошо. Возможен был и такой вариант. Отказавшись идти на поводу у таинственных потусторонних экспериментаторов и вскрывать конверт, я просто убрал с дороги Джека эти развилки, он был жив и теперь со мной. И мы могли идти дальше вместе. Кстати, потом, уже после войны, я спросил брата про этот конверт, но он изумлённо пожал плечами, ответив, что никогда ничего подобного мне не передавал. Так что сейчас я уже и сам не уверен — существовал ли этот конверт на самом деле, или я просто перепутал сон и явь. В любом случае это уже неважно. Наш «медовый месяц» мы провели в домике садовника, где нас никто не беспокоил — отец Джека перебрался в город и работал на оружейном заводе. Во время переезда мой адрес потерялся, поэтому письма Джека до меня и не дошли. Потом его отец передал их мне, всю здоровенную пачку, накопившуюся за годы войны. Иногда мы их читаем вместе с рыжим, вспоминая, как мы жили друг без друга. Но это случается редко. Мы не очень любим к этому возвращаться. Кот Шрёдингер, упорно изображающий теперь обычного кота, живёт с нами, чем мы все трое очень довольны. Мышей, кстати, к радости кухарки поместья Катслейк, кормившей нас с Джеком обедами, кот извёл подчистую. И да, медальонов со змеёй у нас теперь два, и мы носим их, не снимая. Рыжий до сих пор думает, что тогда, в девятнадцатом году, я во второй раз чуть не утонул в озере, пытаясь добыть со дна второй медальон. Я его не разубеждаю. Кстати, после войны, когда мы с Джеком и нашим котом путешествовали по Европе, на одном из курортов в Швейцарии мы встретили лечившегося там немецкого учёного, оказавшегося тем самым Шрёдингером, в честь которого я назвал кота. Очень удивившегося, когда при нём я позвал по имени нашу животину. За бутылочкой местного бальзама, пока Джек осваивал лыжи на склонах Альп, мы разговорились, и я поведал ему часть своей истории про «кота Шрёдингера», которой он, разумеется, не поверил. Впрочем, я был на него не в обиде. Я уже и сам в неё не очень-то верил. Хотя, возможно, у героя этого рассказа, лежавшего рядом на кресле и внимательно слушавшего, было другое мнение. Но он его держал при себе.