Искушение

Я могу устоять против всего, кроме соблазна. © Оскар Уайльд - Снова кошмар? – произнёс этот мягкий, льющийся, словно патока, голос. Этот голос можно было намазывать на ломтики свежего багета вместо мёда по утру, и Киту казалось преступным недоразумением, что обладатель этого голоса обрёк себя на служение господу. С таким-то голосом человек в бордовом одеянии непременно мог и должен был быть чувственным и терпеливым любовником, а не божьим человеком. Но Кит быстро отбросил эти мысли. Он пришёл сюда для того, чтобы дописать свою пьесу, и ему не хватало единственной мелочи – спасения. И ему нужно верить, даже если верить он не в силах. Нужно хотя бы притвориться. Не ради самой веры – ради пьесы. Всё ради искусства, ради творчества, вдохновения. - Ты выслушаешь мою исповедь? Иначе мне не будет покоя! Отец Саутвелл сел на кресло возле камина, перекрестился и приготовился слушать. Кит опустил голову, и пряди пшеничных волос упали ему на лицо, пряча его глаза. Отец Саутвелл посмотрел на вставшую на колени тонкую фигурку и лишь мимолётно приласкал взглядом изящные черты. Это первая за его жизнь обнажённая исповедь. Хотел ли Кит соблазнить его? Конечно, нет. Отец Саутвелл в это не верил. А если и так, это лишь испытание для него, которое он должен пройти. Но отец Саутвелл верил, что, пусть и ведший распутную жизнь юноша грешил много раз, сейчас его стремления были чисты, как слезы ангела. Кит говорил и говорил - вот уже ночь начала рассеиваться, постепенно уступая свои владения утру, но отец Саутвелл не наблюдал времени, и часы плыли, как минуты для него. Иногда Кит чуть не срывался на крик, иногда всхлипывал, а иногда его голос сникал до проникновенного шепота, по его лицу струились чистые и солёные слёзы, и он приподнимал голову, глядя на отца Саутвелла, словно ища одобрения, ища прощения. И отец Саутвелл и сам не заметил, как его собственные мысли начали наполняться грехом. Сначала это было как мимолётное желание – положить руку ему на плечо, утешить. Отец Саутвелл не видел в этом ничего постыдного, он знал, что человеческое прикосновение может даровать другому человеку облегчение, теплоту утешения и надежды, но вот он сделал это лишь единожды – коснулся его горячей обнажённой кожи лишь на миг, и его словно опалило жаром. Хотелось повторить это ещё и ещё. В порыве его очередного признания Роберт снова дотронулся до его плеча, на сей раз всего на миг неуловимо дольше – но всё же дольше, - скользнул рукой по предплечью, как будто невзначай, Кит проводил его жест взглядом и посмотрел ему в глаза, будто молчаливо прося о большем, и руки Роберта вспорхнули ввысь, к его лицу, принимая его в тепло своих ладоней, он коснулся остро очерченных скул, пробежал мягко пальцами по щекам… И Кит льнул к его ласкам. Правая ладонь сладко утонула во взъерошенных волосах, вплетаясь пальцами всё глубже, его руки словно больше не слушались его и стали жить своей жизнью, он боролся с искушением заправить прядь волос ему за ухо, но так он только больше откроет ослепительные, так неистово соблазняющие черты, потому он позволил его волосам и дальше литься беспокойным водопадом – пусть прячут его лицо, как за крылом птицы, может, чем меньше Роберт будет видеть, тем меньше будет и соблазн? - Ты, наверное, замёрз, - сказал он вдруг, и, не дав Киту ответить, поспешно помог ему подняться, держа за хрупкие запястья. Кожу снова будто жгло огнём. Или ему это только кажется, а этот жар исходит от него самого, от его порочных желаний? Кит на секунду повернулся, и Роберт оглядел его всего – с головы до ног. Он не смог больше устоять. Когда Кит лёг в постель, Роберт торопливо укрыл его и собрался уходить – подальше от искушения, но Кит перехватил его за руку. - Пожалуйста, не уходи! Иначе я не смогу спать! Побудь со мной, пока я не усну, прошу! Его глаза были красными от слёз, а прикосновение больше не обжигало, а ласково трепетало на коже теплом, маняще, приглашающе. Трудно было отказаться от такого приглашения. Трудно и… не хотелось. Отче кивнул, приставил табуретку рядом с кроватью у стены, и мимолётная улыбка показалась и исчезла на его губах. Кит придвинулся поближе к краю постели, прикрыл глаза и протянул руку, чтобы касаться руки отца Саутвелла кончиками пальцев. - Иначе я не смогу уснуть, - пробормотал он. – Расскажи мне что-нибудь. Что-нибудь из библии. Отец Саутвелл улыбнулся уголками губ на мгновение. Теперь он сможет отвлечься, забывшись в рассказе, растворяясь в осколках неприхотливой истины. Он сможет забыть о Ките рядом, и его жар пройдёт. Он стал говорить первое, что пришло на ум, и, кажется, стал успокаиваться, с головой погрузившись в рассказ. Теперь он был снова прежним отцом Саутвеллом, волевым и строгим. Кит заснул, не вслушиваясь в значение слов, а только поддаваясь умиротворяющему голосу Роберта, кутаясь в него, словно купаясь в елее. Во сне его рука соскользнула и упала Роберту на колено. Роберт встрепенулся, сам не свой, образ прежнего себя, что он обрёл в минутах праведности, растворился в одно мгновение, уступив снова колеблющемуся в метаниях и сомнениях. Сомнение ближе к вере, чем к неверию. Так говорил он Киту. Но во что теперь верил он сам? Он накрыл его руку своей, погладил тонкие пальцы, взял уверенно его за ладонь и осторожно переложил его руку на постель. Он поднялся и постоял так немного, смотря на Кита, словно в надежде насытиться увиденным. Мысленно он запустил пальцы в его мягкие взъерошенные волосы, медленно огладил затылок и шею, спускаясь ладонью по спине, очерчивая пальцами каждый позвонок и остановился у одеяла, что лежало складкой на его пояснице, осторожно отвернул его и скользнул пальцами под край… Мысленно? С ужасом он понял, что сделал это наяву. Он перекрестился и поспешно вышел из кельи. Он не хотел даровать Киту спасение. Он желал, чтобы Кит грешил снова и снова, чтобы снова и снова видеть влажный блеск кающихся заплаканных глаз, чтобы снова невзначай касаться спокойной линии плеч и рассыпающихся по ним пшеничных русых волос. А сейчас он уйдёт и попробует уснуть, но мысли о сбившемся с пути светлоглазом мальчике не дадут ему покоя, а на его собственных плечах вскоре появиться свежим шрамам.