Не от мира сего.

Темный свет, сигаретный дым и едкий дух алкоголя заполняют, кажется, каждый квадратный сантиметр этой некогда белой дорогой квартиры. Валяющиеся повсюду подушки, одеяла, какие-то пакеты и бутылки, наталкивают на мысль, что ее хозяин не выходил нахуй отсюда уже не первую пару дней. На деле все еще хуже. Мирон не вылезает на свет уже не первую неделю. Он часами лежит на кровати, уставившись в потолок. Вокруг разбросаны книги, какие-то вырванные листы бумаги. А еще ручка, которая аккуратно лежит на краю прикроватной тумбочки. Никто его не ищет. Только самый близкий друг, его ебаная «семья», заходит, приносит еду, иногда сигареты. Мирон ему конечно неебически благодарен, но когда Ваня снова, в тысячный раз, начинает говорить о том, как бы Мирону сейчас не помешала хотя бы прогулка на свежем воздухе, тому хочется вышвырнуть его или хотя бы спрятаться с головой в одеяло, но он терпеливо слушает. Слушает, потому что должен. Евстигнеев старается, что-то доказывает, крутит руками, но Мирону все равно. Федорову куда интереснее наблюдать за крохотной паутинкой в углу комнаты. А Ваня ходит, почти бегает по квартире, собирая мусор, складывая книги в аккуратный стопки, открывая все что есть окна, что бы впустить хотя бы немного свежего воздуха в это пропахшее дымом место. Он все говорит и говорит, а в конце срывается на крик, и Мирон удивленно на него смотрит, приподнявший на кровати. — Ты хоть меня слушаешь? — подлетая и хватая того за плечи, говорит он. Видя пустые глаза своего друга, он кивает сам себе и отходит на пару шагов. Кивает еще раз и срывается с места, хватая рюкзак. Ноги трясутся от злости на этого ебаната, и он буквально бежит до двери, лавируя между островками брошенных вещей. Ваня выходит, хлопая дверью, и вслух матерится, одновременно нащупывая в кармане свой телефон. Он с ходу выбирает нужный контакт и почти терпеливо ожидает короткого «привет» на той стороне. — Можно к тебе? — одновременно с этим Евстигнеев одним движением запрыгивает в машину и ждет тихого «да», а после отключается и заводит мотор. *** — Эт ты от кого такой заебаный, а Вань? Евстигнеев дергается и удивленно замирает с руками своего парня на плечах. На кресле в углу комнаты, прямо как какая-то длинная тварь развалился Славка Карелин собственной персоной. В руках он держит открытую бутылку какого-то дешманского пива. Стекло заманчиво блестит на свету, и Ваня, чмокнув Светло в губы, быстро подходит к креслу и выхватывает бутылку из Славиных рук, делает пару глотков и глубоко, удовлетворенно вздыхает. — Здоров, Слав, — говорит он и возвращает бутылку на родину, а когда видит вопросительный взгляд, обреченно выдыхает, — ну от Мирона я, — взгляд все еще вопросительный, — да, бля, от Федорова Мирона Яновича. Говорит тебе это о чем-то? Брови Карелина в удивлении взлетают. — Серьезно, нахуй? Тот самый Федоров? Охуеть, познакомишь? — вопросы летят один за другим и Ване кажется, что Слава даже как-то подсел на очке поровней. — Да что толку то? У него там депресняк, — Ваня, все это время стоявший опершись на косяк, медленно подошел к Евстигнееву и обнял его со спины, тыкаясь носом в спину. — Ой, девочки, давайте не здесь, а, — Карелин показушно морщится и отпивает пиво, тут же возвращаясь к разговору, — ну так познакомишь? — с почти-детской надеждой в глазах повторяет он и умоляюще смотрит на Ваню. — Бля, Слава, не знаю… попробую.