Богов здесь больше нет

Фэн Синь себя таким беспомощным чувствовал в последний раз так давно, что, будь здесь Пэй Мин, он пошутил бы, что «столько не живут». Смешно слышать такое от богов. Еще смешнее — от богов, которые ходят по покрытому роскошным мрамором слою пепла, который остался от других таких же бессмертных небожителей. Не ходят. Ходили. Все это чушь собачья, сказка для взрослых, вознесшихся над миром людей. Все они смертные. Иначе Фэн Синь не бегал бы по этой гребаной дворцовой крыше взад-вперед и не хватался бы за голову трясущимися руками, как сошедшая с ума кукла-неваляшка. «Ваше Высочество, что нам делать?!». А зачем тебе что-то делать? Ты же всегда Му Цина ненавидел и выбор его презирал задолго до того, как тот этот самый выбор вообще делал. Так зачем его спасать? Почему-то этот вопрос в мыслях так и не появился. Мир плавился от жара и растекался горящим морем, полным трупов, а мост, ведущий на небеса, казался насмешкой над ними всеми. Вы же боги, верно? Чего же вам стоит? Вы же бессмертные! Бессмертные, которые чувствуют боль так же, как люди. Ненавидят так же, как люди. В этом мире нет бога, очнись, Фэн Синь. Ваш бог оказался предателем, который очень хотел превратить это место в царствие хаоса. Как будто оно до этого отличалось спокойствием, гармонией и порядком. Се Лянь, впрочем, как и всегда, задаваться вопросом, спасать или нет, не стал, а думал лишь над тем, как спасти. Фэн Синю можно было в этом и не сомневаться, он же знал его вдоль и поперек, они вместе купались в солнечном свете Сяньлэ и вместе смотрели на то, как этот самый свет тонул в грязи, крови и саже. — Вы же знаете, что я бы никогда не навредил никому из вас, так?! — кричал Му Цин, и Фэн Синю все чудилось, что его голос вот-вот прервется, а тело превратится в густые чернила, расплавившись. А он… а он так и будет бегать, как заведенный, и кричать «что делать?». Если они бессмертные, почему так боятся умереть? Почему их нужно спасать? Почему они с Му Цином все эти столетия каждый гребаный раз, предварительно смешав друг друга с дерьмом на словах, а иногда и с рукоприкладством (почти всегда), залечивали раны друг друга? Чтобы не болело? А не наплевать ли? Все равно же не умрут. Собиратель Цветов под Кровавым Дождем, если бы мог, если бы живым был, покрывался бы холодным потом, едва видел хоть какую-то угрозу безопасности Его Высочества. А уж если тому причиняли боль, так и подавно, хотя боли Се Лянь уже очень давно не чувствовал (или убеждал себя в этом). Фэн Синь далек был от всех этих вещей, он бы скорее всего и не заметил такие тонкие грани чужих взаимоотношений, если бы самого не мутило по какой-то причине от мысли о боли. Не своей боли. Му Цин, как бревно в собственном глазу, заставлял его видеть в нем только недостатки. Фэн Синь подозревал его во всем на свете. Если бы Звезда Смерти вдруг решила упасть на землю, превратив ее в кровавое месиво, он и в этом бы Му Цина обвинил. Жизнь была смешной и забавной штукой. Он так привык к тому, что Му Цин постоянно рядом, а если не рядом, то маячит где-то на горизонте, как пятно сажи со своими волосами цвета черненой стали, что при любых бедах именно в него и хотелось ткнуть пальцем. В тот день, когда Му Цин бросил их с Се Лянем после падения государства Сяньлэ, Фэн Синь так переживал за Его Высочество, что совсем забыл о том, как сжималось собственное сердце. И обида, горечь в нем были свои, выстраданные, выжженные злобой с внутренней стороны реберной клетки. Ври себе, сколько хочется. Ври себе больше. Ври. Когда все закончилось, Фэн Синь осознал, что держит Му Цина на руках, только когда они переступили порог монастыря Водных Каштанов. Все казалось сном или иллюзией. Пока они сгорали заживо среди лавы и раскаленного пепла, этот край продолжал жить своей мирной жизнью, пахнуть прохладой и осыпать землю гроздьями спелых вишен. Увидев ягоды на столе для подношений среди других продуктов, которые приносили Се Ляню, Фэн Синь едва не отступил назад на несколько шагов. Му Цин вздрогнул в его руках, похоже, заметив то же самое, и Фэн Синь разозлился. И хорошо, что разозлился. Злость всегда помогала ему не делать глупостей и не показывать слабости. — Не дергайся, весишь ты отнюдь не как юная дева, — огрызнулся он, испытывая желание скинуть Му Цина на циновку с высоты собственного роста. Му Цин, судя по всему, эти его мысли прекрасно понял и был к этому готов, но Фэн Синь сам себя удивил, когда опустился на колени и аккуратно уложил его на тонкое одеяло, даже не задев ожоги. Это было сложно. Му Цин весь был — ожоги. — Фэн Синь, ты справишься здесь один? — спросил Се Лянь. Может, самому ему казалось, что голос его звучал, как обычно, но Фэн Синь от этой бесцветности в каждой ноте внутренне содрогнулся. — Вам нужно отдохнуть, Ваше Высочество, — попробовал настоять он. — Куда вы собрались? Се Лянь как-то странно улыбнулся (лучше бы он этого не делал). У Фэн Синя до сих пор перед глазами стояло его лицо, когда Собиратель Цветов под Кровавым Дождем разлетелся в его руках осколками серебристых призрачных бабочек. Му Цин от Его Высочества вообще глаз не отводил. Лежал в той позе, в которой его оставил Фэн Синь, и смотрел, смотрел, смотрел, беспомощно держа на весу обгоревшие руки. Фэн Синя замутило, и он проглотил вставший в горле ком, который по ощущениям походил на застрявший прямо в гортани вулканический пепел, сухой и колючий. — Я хочу помедитировать, — сказал Се Лянь. — Вернусь к рассвету. Прошу, позаботься о Му Цине. — Я в поряд… — начал Му Цин, но Фэн Синь резко повернулся к нему, мечтая вырубить одним своим взглядом. — Молчи ты! — рявкнул он. Му Цин нахмурил брови. Одна теперь была короче другой, и на месте острого изгиба кожа была словно смята из-за ожога. Фэн Синь прикрыл глаза. Услышал, как тихо закрылась дверь монастыря, оставляя их с Му Цином один на один. — Может, поговорить с Его Высочеством? Иди, я справлюсь сам, — непривычно тихо произнес Му Цин. — Еще идиотские предложения будут? — сквозь зубы спросил Фэн Синь. — О чем мне с ним разговаривать? Сказать, что все будет хорошо? — Даже если и так, — прошелестел Му Цин и затих. Даже глаза закрыл. Фэн Синь прописал бы ему в лоб, если бы знал, в какое место бить, чтобы не попасть в ожог и не сделать еще больнее, чем было. И да, этот ход мыслей даже не показался ему абсурдным, хотя таким и был. — Придурок, — вздохнул он, несколькими движениями вытряхивая Му Цина из его тяжелых черных одежд. — Отстань, — вяло отозвался Му Цин, не сопротивляясь. Это уже было, как ритуал. Матери поют детям на ночь колыбельные. Фэн Синь осыпал Му Цина ругательствами и проклятьями, когда латал его раны. Что человеком, что богом. Проклятые оковы забрали немало духовных сил, повредив каналы, так что Му Цин теперь самостоятельно мог бы залечиваться до следующего рождения Короля Призраков. Фэн Синя в очередной раз передернуло, но он сбросил с себя пропахшие гарью и дымом одежды, снял наручи, чтобы не поцарапать, и лег рядом, заученным движением обхватывая Му Цина поперек талии. Му Цин вздохнул. Его тело напряглось, как струна, став каменным. — Расслабься, ну тебя к демону! — прошипел Фэн Синь. — Хуже сделать хочешь? Духовная энергия лучилась теплом, но была такая же «уставшая», как сам Фэн Синь, как он ни пытался передавать ее в чистом, не замутненном всеми его тяжелыми мыслями виде. На войне они с Му Цином дошли до того, что передавали друг другу духовные силы даже во время драки, чтобы раны быстрее заживали. И можно было нанести новые. Какой абсурд. Фэн Синь закрыл глаза, взял руку Му Цина в свою, чтобы в первую очередь унять боль там. Кожа его была грубая, странная на ощупь, как застывший свечной воск. Му Цин что-то там пробурчал, отвернулся. В ребро Фэн Синя впилась острая лопатка. Укусить бы его сейчас за плечо, чтобы не выпендривался и дал поскорее покончить со всем этим. Передать духовные силы можно было, и просто треснув по голове. Или пнув. Как говорил Пэй Мин, особого ума здесь не надо. И целоваться так, словно хочешь забрать себе душу, тоже нет нужды. Как и обнимать, в принципе, но духовные силы в Му Цине сейчас будут держаться и работать с тем же успехом, как вода — храниться в прохудившемся сосуде. Приходилось вливать понемногу, почти все делать самому. Фэн Синь вздохнул. Взял вторую руку Му Цина, обхватывая с тыльной стороны, чтобы не трогать ладони. Хотел послать отборными ругательствами свою собственную осторожность, но все равно даже сжимать чужие пальцы не стал, несмотря на то, что так было бы быстрее. Лучше медленно, зато без лишней боли. Му Цин лежал без движений. Фэн Синь откуда-то знал, что у него открыты глаза, хотя лица его он не видел. Перед ними был стол для подношений, и Фэн Синь понимал, на что Му Цин смотрит. Алые вишни в закатном свете, проникавшем в монастырь из окон, казались облитыми кровью. Призраки прошлого, которым уже больше восьмисот лет. Может, им двоим тоже стоило вот так разойтись, потеряться в трех мирах, как это случилось с Се Лянем и Собирателем Цветов под Кровавым Дождем? Это помогло бы прекратить их бессмысленные ссоры? Фэн Синь представил себе эти бесконечные годы, смену нескольких эпох, как уходящий вдаль мост с затерянным в тумане другим берегом. — Фэн Синь? — позвал вдруг Му Цин. Фэн Синь очнулся от своих мыслей, понял, что просто держит его руку. Кожа под пальцами уже была гладкая и прохладная, будто и не было этих жутких расплавленных ран. — Не мешай. Спи вообще, — отозвался он. — Сегодня все равно уже ничего не сделать. Его Высочеству нужно побыть наедине с собой. Не лезь к нему. И ко мне не лезь, хотел добавить он, но замолчал. — Я правда хотел увести тебя оттуда, — словно не услышав его просьбу, продолжил Му Цин. — Просто так я не стал бы вырубать тебя со спины. Зачем оно мне? Внутри снова закипела злость. Фэн Синь сунул руку Му Цину под шею, запутавшись в его волосах, шлепнул ладонь ему на грудь, а второй сжал его плечо. Поток духовной силы стал немного резким, и Му Цин сдавленно выдохнул, будто снова обжегся. — Не беси меня, иначе только хуже будет. Не говори об этом. — Почему вы все не верите мне? Лучше бы он повернулся, перестав лежать, как сломанная кукла, и дал Фэн Синю под дых, как всегда делал, чем вот это. — Его Высочество верит, — бесцветно сказал Фэн Синь, чувствуя, как покалывает кончики пальцев от передачи силы. — Тебе мало что ли? — А ты? Фэн Синь нахмурился. На мгновение даже подумал о том, чтобы встряхнуть Му Цина хорошенько. Ты нормальный вообще? Тебя что, подменили? Ты иллюзия? В тебя кто-то вселился? Неужели ты перестал огрызаться на меня? А что мне с этим делать, спрашивается? Но это был Му Цин. Если бы его подменили, если бы это реально был какой-то клон или иллюзия, Фэн Синь заметил бы это точно так же, как если бы у него на месте ноги вдруг оказался деревянный протез. Перед глазами вновь встала картина, свидетелями которой они оба невольно стали. Се Лянь с залитым слезами лицом и дрожащими руками, цепляющийся за Собирателя Цветов под Кровавым Дождем так, словно, если тот исчезнет, мир рухнет ему на голову. Он исчез. Мир, кажется, все-таки рухнул. Фэн Синь покачал головой, фыркнул, положил зачем-то подбородок Му Цину на плечо. — Зачем тебе, чтобы я тебе верил? Тебе не все равно? — спросил он. Му Цин вздрогнул всем телом. Фэн Синь грязно выругался и пихнул его коленом в бедро. — Мне плевать, — отозвался Му Цин. — Думай, что хочешь. — Вот и заткнись, — согласился Фэн Синь. Он перевел руку на бок Му Цина, сунул ладонь под рубаху, почувствовав под пальцами тугие натянутые мышцы и липкую от крови рану. Вот ведь их потрепало. И не зажило совершенно, потому что Му Цин сейчас и правда, как сломанная кукла. Он бы не погиб, может, но что бы от него осталось, если бы он упал в эту лаву? Фэн Синь с какой-то целью опустил взгляд и посмотрел на его волосы. Несколько прядей обгорели, став короче. В пепельной копне, растрепанной и спутанной, они смотрелись так странно, что захотелось скрыть их другими, закопать и не видеть. Даже если Фэн Синь ошибался, и Му Цин ушел тогда, действительно желая сделать хоть что-то правильно, у него все равно не получилось. И его, Фэн Синя, спасти не получилось. И испытание, подготовленное этим безликим ублюдком, прошел Се Лянь, а не он. Му Цин был лишь марионеткой в его руках, как и все боги, которые резко перестали быть небожителями и стали обычными людьми со своими страстями и слабостями. Или всегда были. То, что Се Лянь справился, это не заслуга Му Цина. Его спасение — лишь решение Его Высочества. А Фэн Синь бегал по крыше и кричал «что делать?!» В какой-то момент он ведь реально думал, что Му Цин упал с того обрыва. И потом таскал его на своей спине, потому что тот не мог ходить. Нет, не потому что боялся, что, поставь он его на землю, он опять куда-нибудь провалится. Он слишком устал, чтобы думать обо всем этом. Се Лянь победил, но им все равно было пусто. Было никак. Будто что-то ушло и никогда не вернется. Но Собиратель Цветов под Кровавым Дождем обещал вернуться. Потому что любил. Фэн Синь даже в своей голове боялся это слово произнести, но приходилось. Осторожно так, чтобы не сильно в него вдумываться. Любил — это то же самое, что он чувствовал к Цзянь Лан? Или это сдирать себе глотку от безысходности и хотеть упасть Се Ляню в ноги с криком «придумайте что-нибудь, Ваше Высочество!». Я же с ума окончательно сойду, если этот ублюдок погибнет, а я даже не узнаю, могу ли ему верить. Восьмисот лет же слишком мало было, чтобы это понять. — Хватит, — повел плечом Му Цин. — Я уже в порядке. Дальше сам. — Что ты сам? — Пальцы Фэн Синя дрогнули. Му Цин втянул носом воздух. Боль. Простая, человеческая, изнуряющая, потому что все они чувствовали ее. И к ней, Ваше Высочество, невозможно привыкнуть. Особенно, когда она чужая. — Пусти! — крикнул Му Цин, и Фэн Синь от неожиданности удержал его за талию, схватив за бок. Из не до конца зажившей раны хлынула кровь, испачкав ему пальцы. — Ты из ума выжил?! — рявкнул Фэн Синь. — Зачем вы с Его Высочеством тогда вообще меня вытащили, если… — Ты сам кричал «помогите!» — Фэн Синь вцепился в Му Цина стальной хваткой. Духовные силы словно качнулись внутри всем объемом, как вода в чане, который кто-то пнул ногой. — А теперь голос прорезался?! Теперь ты еще чем-то не доволен?! Бледная обнаженная шея Му Цина стала покрываться красными пятнами. Уже здоровой рукой он вцепился в одеяло, на котором лежал, и сжал его так, что пошла складками и захрустела ткань. — Я хотел быть вам другом. Хотел быть опорой. Но грязь навсегда останется грязью. Я это понимал. И все равно… все равно… — словно с трудом выталкивая из себя слова, произнес Му Цин. Вам? — Вы меня ненавидели. Ненавидели еще до того, как я что-то сделал. Подозревали, когда я был верен. Ничего не изменилось… когда у вас появился повод счесть меня предателем. Вообще ничего. — Му Цин уткнулся лбом в циновку, насколько позволяла поза, в которой он лежал на боку, прижатый к Фэн Синю спиной. — Потому и подозревали, что ты мог что-то такое выкинуть! И что, я был не прав? — прошипел Фэн Синь почти ему на ухо. — Если бы вы верили в меня, я бы… — Что — ты бы? — закричал беспомощно Фэн Синь. — Так это мы с Его Высочеством толкнули тебя на такие поступки? — Какие? — от крика Му Цина на мгновение показалось, что сложатся, как коробка, хлипкие стены монастыря Водных Каштанов. — Я хотел помочь! Я всегда хотел только помочь! Я отказался… Он пытал меня, но я все равно отказался. — Да ты!.. Что? — Фэн Синь вскочил, приподнявшись на локте. Ладонь, бывшая у Му Цина на животе сбоку, словно прикипела к чужому напряженному телу. Так вот как Му Цин получил эти раны? В том, о ком была речь, Фэн Синь даже не сомневался. Конечно, об этом ублюдке в маске. — Я бы не сделал вам ничего. Ни за что бы не сделал! — продолжал Му Цин, и в его голосе было столько эмоций от отчаяния до злости, что Фэн Синь потерялся в этом, как резко ослеп и оказался в полной темноте, не зная, где верх, а где — низ. Во рту стало горько, а потом к этой горечи добавился металлический привкус — Фэн Синь прокусил себе губу. Му Цин тяжело дышал, отчего его бок то вздымался, то опадал под ладонью. Рана уже не кровоточила, потому что Фэн Синь столько духовной силы туда послал, что у самого закружилась голова. Рука была липкая от подсыхающей крови, и он не хотел даже смотреть на нее. Фэн Синь тяжело поднялся, отпустив Му Цина, который так и остался лежать в той же позе, отмыл руки от крови и вернулся назад, взяв со стола чашу с вишнями. Поставил у циновки и растянулся снова рядом с Му Цином, так и не взглянув на него ни разу. В голове было пусто. Злость тоже провалилась куда-то, оставив после себя едкий дым, который раздирал легкие. Му Цин не шевелился, измученный всем, что с ними случилось, а Фэн Синь не знал, что сказать, поэтому просто лежал, смотрел то в простой деревянный потолок, то на алые ягоды около циновки. Взгляд упал на обгоревшие волосы Му Цина и черную ленту, от которой остался только узел — кончики обуглились и напоминали застывшую смолу. Фэн Синь, выругавшись про себя, выпутал ее из чужих прядей, расправил волосы Му Цина так, чтобы не было видно обгоревших участков. Подумал немного и, подавив тяжелый вздох, провел по ним ладонью, горячей от потока силы. Ради всего святого, они же сами отрастут. И они не болят уж точно. Ему что, делать больше нечего? Это же просто волосы. Му Цин чуть повернул голову, а затем, словно передумав, снова вернул ее в прежнее положение. Пряди под пальцами заскользили гладким стальным шелком, заблестели, как когда-то. Даже покрытый грязью с головы до ног, когда они работали кем попало и где приходилось, скрываясь от солдат, Му Цин следил за своими волосами, всегда тщательно собирал их в хвост, чтобы ни одной пряди не торчало, и вымывал их по сто лет. Почему Фэн Синь вообще об этом помнил? Бесит. Его все бесило. Фэн Синь сжал пальцами пряди Му Цина, как колосья, как стрелы для своего лука, в охапку, задев кожу головы. Придвинулся ближе, вспомнив, что на Му Цине еще могли остаться раны, а он бросил свое занятие, сбитый с толку его внезапной истерикой. Но ран не было. Фэн Синь лег повыше, обещая себе, что еще немного так полежит и отпустит Му Цина. Нужно было хотя бы что-то поесть, да и вообще разобраться с такой кучей дел, что нескольких человеческих жизней не хватит на них на все. Что им теперь делать? Как жить? В мире небожителей такой хаос, каким даже смертные не могли похвастаться. И этот придурок ему нужен. Он один из самых сильных богов войны, если уж на то пошло. Фэн Синь опустил голову. Прислонился щекой к волосам Му Цина. Тот только вдохнуть успел, но Фэн Синь не дал ему сказать. — Успокойся ты, наконец. Я терпеть тебя не могу, но верю тебе. Успокойся. Чуть не сказал то, о чем сам в самом начале отзывался как о глупости. Чуть не сказал «все будет хорошо». Сердце дрогнуло, когда Му Цин сжался в его руках, как от удара. Он что-то очень тихо пробормотал, кажется, послал его в очередной раз. Фэн Синь погладил его по плечу. Дотянулся, взял несколько веточек вишен. В монастыре уже царили сумерки, как и снаружи. Этот день заканчивался, но они не разводили огонь, не зажигали свечи. Ягоды в его руке казались почти черными. Но на вкус были сладкими и какими-то теплыми, будто еще помнили солнце, под которым выросли. — Поешь, — сказал Фэн Синь, взяв гроздь за кончик и, не глядя, стукнув вишней Му Цина по носу. — Нам понадобятся силы, когда Его Высочество вернется. Му Цин фыркнул. — Мы же боги. От еды это никак не зависит. Нет никаких богов, подумал Фэн Синь, но вслух произнес лишь: — Они вкусные. Прямо как в тот год.