самый уродливый рождественский свитер.

Гилберт всегда был из тех, кого хлебом не корми, дай что-нибудь вычурное на Рождество выдумать. Тут ещё и конкурс отвратительных свитеров как раз кстати подвернулся, вот это да, вот это совпадение, вот это дух праздника. Родерих опять ворчит. Ещё бы, конкурсы устраивают третьекурсники, а отдуваться ему. Он уже богом клянётся, что если Гилберт хотя бы намекнёт на то, что неплохо было бы и Родериху втянуться в это действо- — Эдельштайн, черепаха, тут зима пройдёт, пока ты откроешь, — помяни чёрта, он и появится. Эдельштайн, черепаха, массирует виски, надеясь, что хотя бы в этом году не будет втянут в адское месиво глинтвейна с водкой, обвешанных мишурой однокурсников и ремиксов Фрэнка Синатры. Куда деваться, открывает дверь. — Привет, — Гил бегло оглядывает комнату. — Омелы нет, слава Санте. Родерих фыркает. Он подобные традиции на дух не переваривает. Гилберт, в принципе, тоже. Могли бы даже съезжаться на праздники, тем более, их соседи по комнатам либо к родителям, либо в бары с акцией «мандаринка в подарок к каждому шоту». — Смотри, я тут собрал список идей для свитеров, — нет, не могли бы. Определённо не могли бы, пусть он уйдёт уже. — Нужно твоё экспертное мнение. Не то, чтобы я тебе доверяю, но мне нужно самое отстойное из этого. Тони-то всё нравится, ему палец покажи — месяц потом вспоминать и хихикать будет. К козлу бородатому обращаться не хочу, он опять собирается прийти полуголым и отмазаться как-нибудь в духе «моя одежда не видна тем, кто не на своём месте». Сказочник чёртов, тоже мне. Родерих, листающий в это время варианты Гилберта, то и дело хмурится. — Нет, ничего из этого не подходит. Думай дальше. На втором часу лежания Гилберта на его кровати с Santa baby на полную громкость из его портативной колонки он понимает, что у его??? кто он ему вообще??? допустим, друга что-то со слухом, потому что он, должно быть, вместо «думай дальше» услышал «оставайся со мной на всю жизнь, мы будем придумывать тупые надписи для твоих свитеров на конкурс, заведём оленя, вырастим его, как нашего сына, и в итоге пришьём вместо принта его голову, вот все обзавидуются». — Эй, — Гилберт дёргает Родериха с сидящего в двадцати трёх сантиметрах и пытающегося выучить весь материал за полугодие по конспектам Тони, за рукав, привлекая внимание. — А если что-то типа «спустись по моей трубе»? В следующую секунду Гилберт опять заваливается на кровать, только на этот раз чужие руки прижимают подушку к его лицу. — Ещё один пошлый каламбур, Байльшмидт, и по трубе будет подниматься дым от твоего сожжённого тела, — он ослабил хватку. Зря, кстати. Гилберт резко перевернулся, поменяв их местами, прижимая одной рукой его запястья к кровати, а второй нашаривая подушку, чтобы как следует отомстить- — Воу, мне правда стоит начать стучаться. Недовояки синхронно посмотрели на дверь. Гилберт отскочил, как ошпаренный, Родерих покраснел, как ошпаренный, но решил всё же оправдаться. — Мы обсуждали его свитер, он начал глупо шутить про «спуститься по его трубе», и- — Не только шутить? — Антонио, успевший переодеться в спальное, зевнул. — Ладно, я не Фрэнни, можете не продолжать. Гил, Артур сказал, что глотку тебе перегрызёт, если ты ещё раз тронешь его гитару, Фрэнни сказал, что он ревнует гитару, потому что его больше никто не привлекает, потом Артур сказал, что это Фрэнни тупой-француз-изаращенец-иди-сосись-со-своей-подушкой, и сейчас они разносят в ничто вашу комнату. Думаю, ты должен успеть хотя бы попрощаться со стенами. — Спасибо, Тони, я сейчас, — Гилберт быстро выключил музыку, засунул телефон в карман джинс и наклонился к Родериху, что не было, по сути, необходимостью, ведь в тишине они и так нормально друг друга слышали. — Я объясню ему, кто тут кому угрожал. — Факты не подмешивай только! — крикнул Родерих ему вслед. В комнате стало настолько тихо, что Эдельштайн мог слышать даже своё сердце, всё ещё колотящееся. Он окинул комнату белым взглядом, пока не наткнулся на свитер Гилберта, лежащий на самом краю кровати. Ничего, он его завтра вернёт. Если не забудет.