с начала до конца

чанель дымит возле служебного, куда вытаскивают из микрика аппаратуру, засаживая голос перед часовым концертом, где молчать ему просто нельзя. даже вдохи между чёткими рифами и складывающейся из них морали будут слышны слишком явно, но курить, кажется, он бросать не собирается. как и чонин, на которого падает ёлев взгляд, как только несчастный усилитель наконец закатывают в помещение два техника. им бы руки оторвать, как минимум голос за побитый аппарат повысить, но пак не может оторвать взгляда от пухлых губ, растягивающихся в улыбке. как будто не ему. чанелю кажется — слишком невинных для его мыслей, но эти губы минуты три назад тянули сигарету, сплевывали вязкую слюну под грязные кеды и так же грязно матерились. чонин проходит мимо, роняет — привет, — и в нем так сквозит надежда, что чанель давится дымом вместе с ответным — привет. провожает взглядом в спину и давит в себе что-то типа 'детка', приковывая взгляд к спине, чтобы не спуститься вниз, по изгибу поясницы и чертовски красивым, длинным ногам. они все равно путаются, но не до падения, и русый мальчишка аж ежится — чувствует все слишком остро, встречает на полупустой площадке брата за пультом, улыбается парочке знакомых и весь — будто не здесь. где - то в узле банданы и ёжике отросших, тёмных волос. ему уже не 16, они уже не в первый раз неловко обмениваются приветствиями. чанель уже бросил свою девушку, чонин уже не ходит с бэкхеном под ручки каждый божий день позволяя на себе вешаться. чанель больше не бреется наголо, забивается самурайскими тату, читает не о жизни — о любви и одиночестве, и теперь сам пишет, сам нанимает музыкантов, стряхивая пеплом с узловатых, но тонких пальцев старых друзей из 'банды'. но смотрит так же глубоко. у чонина мурашки по коже и руки дрожат, не слушаются — а так надо чёрный карандаш под нижним веком подправить. но он плюет и размазывает со слезами только больше, уверяя себя, что нет, это просто аллергия разыгралась. нет, он оторвется сегодня. выцепит девчонку из толпы с неплохим музыкальным вкусом и большими глазами, почему нет? саунд-чек, кажется, давно пропущен, потому рёв гитары со второго этажа заставляет вздрогнуть, едва не испугавшись второй раз — своего отражения. а чанёль просто поддался эмоциям и начал раньше на 15 минут. наплевав на полупустой зал, обещая себе накинуть пару треков на программу сверху. но это пустое — голос срывается еще на приветствии. под шепотки получается как-то агрессивно, текст льётся как по струнам — переходами в параллельные тональности. когда паку вроде параллельно, есть ли чонин в зале, но очень больно попадать в биты, будто бы сворачивая с пути своей судьбы. приходится переходить в наигранный мажор. но чонин появляется. становится прямо у ограждения, в первые ряды. чуть позже его тонкое тело прибьет к металлическим прутьям наплывшей толпой, но сейчас он улыбается так, будто последний раз впитывает в себя смысл прокуренных, больных и честных слов. они встречаются глазами. плечи пака под худи опадают, веки опускаются и он перестаёт играть на камеры, безысходно вваливая в людей. он становится одним целым со своей музыкой, а чонин звонко смеется на лифчик на сцене и токсично-тактичные ответы фанам в перерывах между откровениями. — люблю тебя становится слишком внезапным. настолько невпопад; ни в утихающую музыку, ни к шепоту, которым пак закончил последние две строчки, и вроде даже непонятно — бывшей ли, новой ли, музыке ли. не понятно никому, кроме двух людей, до тех пор, пока они не встречаются взглядами. зал начинает гудеть. ёль говорит — спасибо за то, что слышали, — ставит микрофон в стойку, которая от порывистости прыжка с пьедестала личного мессии валится на бок. падает вниз, как чониново сердце, которого в наглую цепляют за талию и поднимают над ограждениями. ему бы улыбнуться, как четыре года назад — робко и непонимающе. ему бы съязвить, как каждый день на последнем курсе колледжа каждому, кто просто рядом дышит, но он становится до неприличия лёгким. позволяет взять себя за руку и, через бьющую в протесте толпу, которая хочет 'на бис' и 'дуэтом' — прямо по ступенькам вниз. к служебному выходу, а оттуда в овраг, где их никто между клёнов искать не будет. никто не помешает чанелю получить на тысячное, миллионное — только тебя. всегда. только тебя, — свое заслуженное — я тоже. и поцелуй на — я знаю, — потому что задолбал. потому что четыре года знали оба, а сумел все послать только сейчас, получая царапины по худой спине и укусы мстительные. куда придется. и когда друг-друга становится невыносимо мало еще более невыносимо, чем в каждом ебаном 'привет(?)' они садятся к паку в машину и едут — куда? — домой. — блять, да неужели? — не матерись. тебе не идет.