В самый неожиданный момент

Антон чуть ли не с детства уже знал, что его соулмейт странный. Не то, что бы у его друзей еще с садика не происходило странных вещей: многие мальчики жаловались на то, что девочка, предназначенная им судьбой, либо ничего не делает вообще в течение десяти-пятнадцати минут, либо бегает и прыгает как угорелая. И если бы ему, Шастуну, десятилетнему несмышлёнышу попался такой тип, он был бы только рад. Но с его половинкой все было не так. Вместо привычных девичьих нежных и плавных движений — резкие, дерганные, грубые, такие, что не сразу отличишь, делает это сам Антон или его соулмейт. Вместо бега, прыжков, даже обычного стояния или сидения на месте — отточенные до идеала танцы. Понять, что это за стиль, маленький Антошка не смог, лишь завороженно наблюдал за собой, как тело выгибается непроизвольно слишком глубоко, так, что рёбра опасно давят на кожу, оставляя рельеф. Его соулмейт наверняка поистине способный человек. Наверняка девчонка, мечтающая стать танцовщицей, раз так старается. Антону даже мельком в тринадцать кажется, что он, такой простой, неуклюжий, необъяснимо высокий и худощавый, ей просто не подходит. А потом отбрасывает эти мысли, потому что соулмейт его танцует чересчур часто, мешая ему, Шастуну, существовать. Совсем редко он просто сидит и что-то «рисует» руками в воздухе, словно дирижёр. Еще реже — совсем ничем не занимается, и именно в эти моменты Антон расслабляется. Чтобы на следующий день снова начать повторять уже чуть ли не заученные наизусть движения. Антону шестнадцать, и он, честно, своего соулмейта прибить готов, потому что ну, блять, полдень, у него важная контрольная, а он стоит посреди откровенно ржущего над ним класса и пытается сесть на шпагат, корча лицо от боли и моля, прося, умоляя и, в конце концов, проклиная человека по ту сторону, что контролирует его тело в ближайшее время. Он стискивает зубы, когда ноги лишь шире раздвигаются, а тело откликается мгновенной вспышкой боли. Через пять минут уже почти никто не обращает на него внимания. А что тут поделаешь? Грёбанная связь, чтоб её дьявол побрал! В итоге его с контрольной отпускают, потому что боятся, что парень получил растяжение от своего недо-соула, а Шастун лишь кивает и еле перебирает ногами, понимая, что при личной встрече со своей второй половинкой он точно прибьет её. Антону восемнадцать, и он с завистью слушает своих новых одногруппников, которые, как тогда, в детстве, ноют и ноют о том, как его «судьба» слишком долго стоит перед зеркалом, красится или переодевается. А Антону завидно по-черному, и это понимают абсолютно все, когда на первых занятиях его тянет танцевать что-то чересчур элегантное. Благо, здесь уже не дети, и все смотрят с пониманием, а если и смеются, то тихо, прикрывая рот ладонями, чтобы Шастуна лишний раз не смутить. Огромное, блять, спасибо. Антона всё ещё смущает грубоватость движений человека, с которым Антон связан судьбой. Даже спустя годы его половинка двигается отточено, но резко, как двигаются дуэлянты или фехтовальщики: словно одно неверное движение, и они попрощаются со своей жизнью. И только в восемнадцать Шастун начинает задумываться, а кем вообще может быть его половинка. Было очевидно, что это вряд ли была девушка, хотя в Антоне ещё теплилась надежда, что это не так, и она просто пацанка, может быть просто это её образ. Но потом убеждать себя надоело, и он просто свыкся. Искать даже не стал, просто тихо матерился, когда перед сном его настигала легкая растяжка, от которой тело Шастуна по утрам просто молило убить его. Антону завидно, что у парней из его группы половинки делают вещи такие банальные и простые. Просто что-то печатают в телефоне, лежат, смеются, иногда ходят куда-то, что-то напевают может быть. Словно у одного него чудо в перьях где-то бегает, возможно по сцене, с ебучими пируэтами и вальсом. Словно у Антона одного его половинка о сохранности здоровья своего соула и думать не хочет, нарочно двигаясь так, словно желая сломать себе все кости. Шастуна на очередной перемене снова захватывает очередной танец, но он какой-то… странный. Будто он вновь вернулся в юность, потому что соул снова двигается плавнее и ритмичнее. Шастуна ведет в сторону и кружит, а собственные руки блуждают по телу развязно и чересчур нежно одновременно. Тело гнётся в разные стороны, а пальцы зарываются в волосы, оттягивают их, и Антон прикрывает глаза, ощущая мурашки по всему телу. Он заинтересован впервые, что будет делать соул дальше, ведёт языком по губам и чувствует, как руки снова соскальзывают вниз, под края толстовки, оттягивая, касаясь острых ключиц. Антон виляет бедрами и наконец открывает глаза. На него устремлены несколько пар глаз учеников и учениц, а сам он бессовестно краснеет, наконец получая контроль над телом. И не особо радуется. Потому что у него, черт побери, стоял. Стоял на обычный танец. Но Антон тяжело дышал, потому что хотел увидеть, как те же горячие движения повторяет его соул, так же покусывая губы и смотря только на него и ни на кого больше. Шастуна разрывало чувство неизвестности и желания, и он молился, чтобы это не было дурацкой игрой или шуткой. Когда Антону исполняется двадцать три, танцы его соула становятся его собственной фишкой в новоиспеченной команде КВН. Антон потрясающе играет и всегда заряжает позитивом всех вокруг на сцене, а когда его затягивает в танцы, все смотрят только на него. С горящими глазами за ним наблюдают, и Шастуну в такие моменты хочется быть на месте всех этих зрителей, чтобы не касаться себя так… непривычно. Словно пальцы чужие на самом деле проникают под футболку, очерчивают выпирающие ребра, тянут вставки для ремня на штанах, словно чужие руки извиваются и мажут по лицу и губам, осторожно, нежно и ласково. Его зовут в сольники, на интервью даже какое-то неизвестное и все спрашивали одно и то же: а кто тот загадочный человек, который с ним, Антоном, повязан судьбой? Ему бы самому знать ответ на вопрос, честно. Он уже привык, блять, к этому, словно он сам таким уродился. Потому что привык, наверное, к таким выходкам и манящим движениям тела, которые любит не только он, а еще и все вокруг него. А потом Антон неожиданно понимает: либо его соулмейт — клоун, либо долбоёб конкретный. И оба варианта ему ой как не нравились. Просто, когда Антону вот-вот исполнится двадцать пять, когда он уже полноценный важный член в юмористической компании и имеет несколько влиятельных и не очень друзей, его соулмейт слетает с катушек. Танцы стали походить на ебучую вакханалию, стали резче, жестче, ломанными, в конце концов. Никакой нежности в них вообще не осталось, и теперь это со стороны точно стало смотреться смешно и тупо. Всё снова будто вернулось на круги своя, и Антону снова ненавидеть свою судьбу хочется, до скрипа зубов, когда посреди репетиций его корчило как в припадке, а конечности шатались из стороны в сторону, даже пугая немного. Ненавидеть хотелось, когда с ним разорвали контакты некоторые, когда публично строчили статьи о тотальных изменениях в его движениях, когда шутили на эту тему, даже Димка, самый его близкий друг. Ненавидеть так-то хотелось. Вот только не получалось уже. Как бы Антон не кричал в пустоту или на Позова, потому что нервы сдавали. Потому что нельзя вот так впервые за его двадцать пять лет поменяться. Нельзя же, в конце концов?.. Когда его зовут в Импровизацию, новое шоу на ТНТ, вместе с другом, Антону кажется это счастливым билетом. Он ничерта еще не знает, но счастлив и не отлипает от Димки, который буквально жмурится от солнечного Шастуна, а в душе счастлив за него. Вывести парня из его дум, из хандры из-за какого-то непонятного типа с замашками танцора было непросто, потому что было видно — Антон переживал, Антон злился, Антон боялся. Кусал губы непроизвольно, теребил браслеты во время их совместных посиделок, взгляды кидал болезненные, а после снова пытался улыбнуться. Не получалось. А теперь он снова смеется искренне, и Позову от этого теплее всего на свете. В этот период его соулмейт затихает. Никаких телодвижений, ничего ужасного, и Антону бы тоже наконец вскинуть руки к небесам в благодарностях, если бы не одно «но». Соулмейт не делал вообще н и ч е г о. Словно замер, словно его поставили на паузу, отключили на ночь и на утро включить неожиданно забыли. Стало беспокойно, потому что перед сном Шастун обязательно ждал хоть чего-то. А теперь сон тупо не шёл, потому что соул наградил его всем «хорошим»: дурацкими и прекрасными танцами, привычкой нуждаться в нем, желанием ощутить чужие пальцы на себе, желание просто увидеть его. Ч ё р т о в о ж е л а н и е. На первую репетицию полного состава Импровизации Антон опаздывает, потому что засыпает под утро и спит меньше двух часов, а потому выглядит раздражённым. Он спешно приветствует Димку и недовольно ворчащего на него ведущего — Волю, коему он кидает несколько извинений и скомканные оправдания. Они Паше, в принципе, не нужны, ему бы мальчишек этих в действии увидеть, чтобы понять, каковы они внутри и снаружи, и пойдут ли вообще для шоу. Остальные двое покоятся в комнате отдыха. Первого зовут Серёжа, и он реагирует крайне недовольно на опоздание Шастуна, вызывая ещё одну волну злости. Антон терпит, пока плечо сжимает рука Позова, а затем натыкается на океан в глазах второго незнакомца. Он старше его, хотя его палят лишь мелкие морщинки около глаз. Он смотрит на Шастуна оценивающе, а затем приветливо улыбается, тянет руку для рукопожатия, а полусонный Антон под натиском синевы сначала лишь глупо лупит глазами и поджимает губы, вызывая смешок. Как оказывается, зовут его Арсением, и он — что-то типа актёра. Антон добавляет поганое «типа» мысленно, потому что актёры не в шоу снимаются, а в кино или в театре. Потому что Арсений себя подаёт как что-то потрясающее, но на деле Антону кажется лишь позером и выпендрёжником. И тогда кажется, что ну ничего из них путного не выйдет. Пока они не начинают репетировать. Мнение меняется не сразу, но Антон поражается тому, как Арс схватывает на лету его фразы, как поддакивает, как договаривает шутки за него, будто Антон ему отдал все свои мысли и заготовки на листике и пригрозил ещё, чтобы тот обязательно всё прочёл и выучил. Воля доволен ими и заканчивает действа спустя два часа. Дима видит, как расслаблен Антон, и знает, что тот снова счастлив тому, что он делает. Косится на Серёжу, хватающего сигареты и спешащего на выход, а после на Попова, который неожиданно остается единственным на их съёмочной площадке, а после начинает аккуратно пританцовывать, думая, наверняка, что их никто сейчас не видит. Позов задерживает дыхание и со спины наблюдает, как мужчина прикрыл глаза и аккуратно двинул бёдрами, передвигаясь прямо как… — Ах ты ж говнюк, блять, — слышится за спиной злостный и еще совсем ребяческий голос, и Димка, уже не скрываясь, ржёт, потому что охуевший взгляд Арсения он бы точно повесил в Лувре. Нашлись два придурка, чёрт побери.