you are my sunshine

Йошимаса улыбается всем, кто проходит мимо него. Машет им рукой и неловко смеётся, находя оправдания тому, что хочет остаться здесь подольше. – Такая замечательная погода. Я посижу здесь ещё буквально пару минут. Пахнет сиренью. Светит яркое солнце и птицы исполняют свои жизнерадостные песни. А он, удобно устроившись на траве у дерева, в самой тени, увлечённо плетёт венок. Венок из роз. Стебли их гнутся еле-еле, почти ломаясь, а шипы то и дело ранят пальцы, заставляя кровь течь по рукам ручьями. Тёплый весенний ветер легонько касается его румяных щёк и полураскрытых губ, слабо развевает смоляные волосы и неловко скользит по влажным ресницам. Когда венок оказывается целым и полностью законченным, Йошимаса молча поднимается с земли, чтобы сделать всего пару шагов к месту назначения. Капли крови всё так же падают на белые лепестки. Он опускается на колени перед крестом, а затем прислоняется к нему, дотрагиваясь дрожащими губами. Венок отправляется на самый его верх. Кровь стекает уже с самих цветков. – Прости, что так долго... Вновь молчание. Цуюки поднимает глаза на своё творение и разглядывает его так, будто не он только что принёс его сюда. Главное – отвлечься и собраться с мыслями. Немного погодя, он вздыхает и прислоняется к кресту спиной. Поднимая взгляд к небесам, Йошимаса замечает лишь то, что сияющее солнце светит ярко, но не обжигающе. Его свет заслонило серое облако, и лишь теперь вдруг подул прохладный ветер. Мужчина зарывается пальцами в невысокую траву, отчётливо ощущая, как капли росы срываются и разбиваются о кожу. В голову приходит много разных, едва различимых мыслей, но слёзы внезапно останавливаются, когда они все собираются в одно светлое воспоминание. Его глаза, полные счастья и такого же яркого света, какой разливается кругом, до сих пор живут в сердце и памяти Йошимасы. Он бы не забыл их. И этот тихий голос, когда руки его плавно скользили по стеблям белых роз, а затем так же нежно касались запястий. – Ты светишь ярко, ты – моё солнце. Он нечасто пел для Цуюки, но когда делал это, тот всегда замирал и боялся даже вздохнуть. Их взгляды никогда не пересекались так надолго. А голос становился всё тише. – Лучи ты даришь, как в небе нет. Его ладонь перемещается на щёку Йошимасы, и вновь так же отчётливо тому слышится свой собственный смех. Такой счастливый. Но сейчас он не с ним. И потому смеяться так радостно больше не умеет. И песни больше не поёт. Ни сыну, ни дочери; ни в обычные дни, ни в праздничные. Это разрывает его сердце в два раза сильнее, чем шипы минутами назад разрывали его кожу на руках. Будто бы только заметив это, Йошимаса переводит взгляд на свои окровавленные ладони, а затем тяжело вздыхает. Его голос ужасно дрожит, и звучит достаточно тихо, чтобы его мог слышать только он. Жаль, правда, что он уже мёртв. – Ты не узнаешь, как я люблю их... Цуюки опускает голову, кусая свои обветренные губы так, что через секунду они тоже оказались кровавого цвета. Пальцы его рук нервно подрагивают, и ветер становится всё холоднее. Облака в небе сгущаются, и, кажется, превращаются в тучи. — Прошу, не забирай свой свет...