Всё, что между нами было, И у Бездны вспомню на краю.*
– Поехали со мной, – сказал Саша. И Рейстлин согласился, потому что не знал, как ещё поступить… куда ещё идти в этом незнакомом, лишённом магии мире. Магия с ранних лет служила Рейстлину. Никому не нужным ребёнком, нелюдимым подростком, взрослым, которого сторонятся и опасаются… он в любой сложной ситуации прибегал к ней, и магия не подводила. Расправлялась с обидчиками. Добывала нужные вещи. Указывала путь. Защищала от всех мыслимых опасностей. Перед именем Рейстлина Маджере трепетали самые искушённые чародеи, весь Конклав и в подмётки не годился ему, но в этом мире… Тут никто не слышал о Рейстлине. Тут магический талант не значил ровным счётом ничего, ведь магии просто не было. Зато были другие вещи, похожие и в то же время непохожие на то, что Рейстлин знал по миру своему. На Кринне ездили в повозках, запряжённых лошадьми, в повозках из дерева, здесь – в причудливых коробках из железа, с дверями и окнами, с колёсами, но без всякого признака силы, которая влекла эти коробки вперёд. Если бы Рейстлин не потерпел неудачу со своими заклинаниями, подумал бы, что местные повозки заряжены магией. Здесь были маленькие, размером с ладонь, устройства, в которых помещалось, кажется, всё: книги, карты, музыка, некий канал связи с людьми, находящимися далеко, и даже время. Был ящик, показывающий картинки, да не обычные, а живые, с цветами, звуками и почти уловимыми запахами. Были прямоугольные обрезки бумаги, служившие обитателям этого мира деньгами. Были перья, которые писали сами по себе и не требовали чернил. И ещё тысячи самых разных предметов, с которыми Рейстлин не знал, что делать. Кое-что напоминало Рейстлину Кринн. Например, картошка со специями, по вкусу в точности такая, как подавал давным-давно в «Последнем Приюте» Отик. Посуда была почти такой же, но другой формы и из других материалов. Слишком яркая и нелепая одежда. Неудобная обувь с какими-то верёвками и застёжками, в которых Рейстлин вечно путался. И, конечно, полная дезориентация в пространстве. Он не знал ничего за пределами этой деревеньки, понятия не имел, где находится, куда исчезли Врата… и есть ли вообще Врата в мире, живущем без магии. Рейстлин Маджере овладел магическим искусством в совершенстве. Он загнал в Бездну Такхизис, Тёмную Госпожу, он сражался с её драконами и выродками-драконидами, он вошёл в проклятую Башню Палантаса, он прочитал сотни книг, проник в самые древние тайны Белых, Чёрных и Алых магов, получил великое, почти беспредельное могущество… и всё это оказалось абсолютно бесполезным. Рейстлин Маджере был беспомощен. Поэтому, когда Саша сказал: «Поехали со мной», он согласился не раздумывая. В этом странном, полном непонятных вещей и неизвестных опасностей мире ему не на что больше было опереться.*
Те глаза, что глядят сквозь плоть, Те, что зрят, как уходит жизнь, Не дадут обмануть себя, Не сумеют уже любить. – Иди ко мне, мой Рейстлин… что же ты медлишь, я так заждалась тебя… Иди ко мне, мальчик, будь рядом со мной, стань моим… моим, моим, моим… Рейстлин вынырнул из кошмара, как из штормовых волн, хрипло дыша, ловя ртом воздух, не совсем понимая, в Бездне он или… Нет, не в Бездне. И не в Палантасской Башне. Вообще не на Кринне. Он где-то очень, очень далеко от знакомых мест. – Кошмары? Он лежал в кровати, в спутанных, влажных простынях, одеялах, подушках, а над ним склонился Саша и с тревогой всматривался в его лицо. Рейстлин тут же увидел себя со стороны – себя, великого мага, в какой-то дурацкой одёжке, всученной ему Сашей, с всклокоченными волосами и каплями пота на лице, наверняка с напуганным по-детски видом – и разозлился. На Сашу. Снова этот пристальный взгляд, это волнение, желание помочь… совсем как у Карамона; снова эта навязчивая забота, которая Рейстлину до смерти надоела. – Нет, – процедил он и рывком сел, нащупывая посох одной рукой, а второй пытаясь пригладить волосы. – Я не какой-то слабак, чтобы бояться дурных снов. Ещё мгновение Саша смотрел на него, а затем пожал плечами и вернулся к прерванному занятию – натягиванию на себя рубашки в бело-синюю клетку. – Как скажешь. Завтрак, между прочим, на столе, остывает. Чай, картошка… всё как ты любишь, ага. Надеюсь, тебе до обеда хватит, не знаю, успею ли я вернуться. Рейстлин не хотел отвечать. Вообще не хотел с ним разговаривать. Но любопытство всё-таки пересилило. – Ты куда-то собираешься? – Ага. По делам нужно. Рейстлин, конечно, мог бы спросить, по каким делам нужно Саше, но только хмыкнул себе под нос, выбрался из разворошённой постели и направился в ванную комнату; он даже сумел с первого раза нажать нужный выключатель, чтобы там зажегся свет. Если маленький домик «на даче» напоминал Рейстлину Утеху и все прочие криннские деревеньки, то второе место обитания Саши вообще ни на что похоже не было. Оно располагалось в доме, сложенном из небольших, плотно подогнанных друг к другу камней, доме высоком, этажей в пятнадцать, с грязными лестницами и низкими потолками внутри, а ещё с тесной комнатой, которая двигалась и возила жильцов от одного этажа к другому. На этажах были "квартиры". В одной такой и жил Саша: две комнаты – спальня и кухня, ещё две, куда меньших размеров, – уборная и ванная. Ещё больше непонятных вещей. Какие-то странные, настораживающие звуки из-за стены («Да соседи снова сверлят, достали уже, у них ремонт когда-нибудь закончится?!»). Вид из окон на такие же высокие дома и обсаженный чахлыми деревцами двор. В тот первый день Рейстлин замер на пороге квартиры, а Саша каким-то неуверенным жестом указал ему на кровать, для себя достав ещё одну, только поменьше и раскладную, которую установил сначала в комнате, рядом с первой, потом же, о чём-то поразмыслив, перетащил её на кухню. Он провёл экскурсию по своему обиталищу, показывая, рассказывая, пересыпая рассказ множеством непонятных слов: стиралка, микроволновка, холодильник, а вот краны с горячей и холодной водой, только горячую, бывает, дней на десять отключают, в кастрюльке погреем… Рейстлин ничего не понимал. В голове у него шумело, в висках билась кровь, внутренности вот-вот готов был скрутить очередной приступ кашля. Скрутил. Рейстлин согнулся пополам, едва не выронив посох, и тщетно пытался удержать кашель внутри, перевести дыхание, сморгнуть слёзы, набежавшие на глаза. Саша тут же оказался рядом. Схватил его за руку, приволок в тесную кухоньку, чуть ли не силой усадил за стол и сунул в руки чашку с чем-то горячим, исходящим паром; плюхнулся на соседний стул и смотрел на Рейстлина, пока тот не выпил содержимое чашки полностью. А потом, порывшись в ящиках, всучил ему коробочку с какими-то круглыми штуковинами, пахнущими резко и не очень приятно; таблетки от кашля – так Саша назвал их. – Ложись давай, – велел он, внезапно отвернувшись и глядя куда-то в сторону. – Пороюсь в шкафу – вроде бы у меня завалялась лишняя пижама… С тех пор прошло три дня. Рейстлин спал на Сашиной кровати, в его «пижаме» (дураком одеянии, украшенном весёленьким узорчиком то ли из кроликов, то ли из котиков), ел приготовленные Сашей блюда (уже знакомую картошку, суп, котлеты, салат), бродил по его «квартире», рассматривая книги, какие-то фигурки-безделушки на полках, картинки на стенах. Может, Саша и занимался своими делами до этого дня, уходил куда-то, но, видимо, в те моменты, когда Рейстлин спал… а спал он, кажется, слишком часто, не в силах одолеть непонятную, то и дело нападавшую слабость и сонливость. Рейстлин просыпался – и Саша был рядом, сидел на потрёпанном диване в комнате, или возился с посудой на кухне, или болтал с кем-то по своему связующему устройству. А сейчас он собрался уходить. – У меня спина белая? – А? Рейстлин очнулся от своих мыслей и увидел, что Саша смотрит на него как-то удивлённо и растерянно. А сам себя Рейстлин обнаружил стоящим на пороге комнаты и пристально разглядывающим его… наверное, слишком пристально, если Саша даже спиной почувствовал этот взгляд. – Ты чего так пялишься? Надо что-нибудь? Завтрак в кухне, полотенца все чистые, вода включается поворотом кра… – Я не пялюсь, – пробормотал Рейстлин в ответ. Прошёл мимо Саши, сел на кровать и стал изучать стену, окно, потолок, да что угодно, только не Сашу. Ведь Рейстлин именно пялился на него, сам не замечая, смотрел и смотрел… потому что в первый раз с тех пор, как он прошёл Испытание в Вайретской Башне, глаза показывали ему человека не увядающего, не теряющего молодость, силу и красоту, а обычного человека. Именно таким, обычным, он увидел Сашу в тот день, когда прошёл сквозь Врата не в Бездну, а в новый, непонятный мир. Таким видел каждый день. И не мог насмотреться. Это было так… удивительно, непостижимо, странно. Это было так хорошо и правильно. Его глаза со зрачками в форме песочных часов в этом мире не работали так же, как и магия. Саша тем временем оделся, причесался и закинул за плечи «рюкзак» – сумку с двумя лямками, почти такую же, как дорожные мешки на Ансалоне. В одной руке у него был ворох каких-то измятых листов, во второй – переговорное устройство. Именно на него Саша глядел с сомнением и размышлял вслух: – Телефоном тебя, что ли, научить пользоваться? Купить фигню какую-нибудь кнопочную да и… чёрт, ты ведь даже не знаешь, как включать плиту, как мне узнать, что с моей квартирой всё в порядке? – Всё будет в порядке, – сухо отозвался Рейстлин. Он уже хотел, чтобы Саша убрался скорей по своим загадочным делам и оставил его – впервые за Такхизис знает сколько времени – одного. – Не забыл ли ты, с кем говоришь? Я не какой-то там… – Ладно-ладно, я понял. Но всё-таки не включай плиту, окей? Еды в холодильнике навалом, так что, если тебе захочется… – Я способен обеспечить себя едой сам! – прошипел Рейстлин сквозь зубы. Внутри него вскипало раздражение: да что себе позволяет этот мальчишка, перед ним величайший маг Ансалона и всего Кринна, а он посмел усомниться… Саша замолчал, но по-прежнему переминался с ноги на ногу, явно не доверяя ни словам Рейстлина, ни его кулинарным способностям. Он подумал ещё немного, сунул своё устройство в карман и вышел из комнаты; скрипнула, открываясь, дверь, а потом захлопнулась с громким стуком и звоном ключей. Один. Наконец-то – один. Никаких бестолковых разговоров, никаких навязчивых вопросов… и нет больше ощущения, что рядом – чужак, невозможности из-за этого расслабиться и как следует подумать. Один. Комната была не такой уж большой: книжные полки, кровать, заваленный тетрадями и бумагами стол, какое-то непонятное устройство там же (Саша назвал его «компьютером»), диван, шкаф с одеждой. Кухонька – совсем маленькая: стол, три стула, несколько причудливых агрегатов для хранения и приготовления пищи, сложенная и приткнутая у стены «кровать» Саши. В прихожей и развернуться-то было негде. Всю тесную квартирку Рейстлин обошёл очень быстро, даже при том, что самочувствие оставляло желать лучшего и ходить приходилось медленно, с опорой на посох. Обошёл раз, два, три, остановился перед окном, глядя на двор и соседние дома… настенных часов у Саши не было, но Рейстлину казалось – он слышит, как они медленно, тягуче медленно и глухо отбивают время. В этой квартире он был заперт точно так же, как в том доме, похожем на утехинские дома. Заперт. Втиснут в маленькую, неудобную клетку, словно неосторожный зверь, пойманный охотником… и не только потому, что, уходя, Саша закрыл дверь снаружи. Рейстлин в любом случае никуда не мог бы пойти. Он не знал этого мира. Даже если бы нацепил на себя здешние одёжки, спрятал бы под капюшон или шляпу седые волосы, опустил пониже голову, чтобы никто не заметил золотистого блеска глаз, – всё равно не сошёл бы за своего. Чужак. Чужака в любом из существующих миров распознают безошибочно. А пускай и не распознали бы, пускай не обратили бы внимания… куда пойти? Как добыть себе пропитание? Где жить, кроме этой «квартиры», в компании непонятно и неправильно дружелюбного человека, так непохожего на всех, с кем Рейстлин встречался прежде? Человека, которому Рейстлин рассказал о себе слишком много. Побродив из комнаты в кухню, из кухни в прихожую, из прихожей в комнату ещё час – или два, или три, или целую вечность – Рейстлин опустился на ненадёжный, почему-то крутящийся на ножке стул возле стола. Разложил перед собой все мешочки с ингредиентами для заклинаний, которые были у него в поясных сумках и карманах мантии, когда он открывал заманские Врата. Нашлась там и книга – одна из магических книг Палантасской Башни, не самая бесполезная, но далеко и не самая ценная. Посох Магиуса Рейстлин поместил рядом с ними, поперёк стола, и, скрестив руки на груди, уставился на эти жалкие остатки своего магического таланта. Деревяшка. Бумага. Засохшие растения. Они не работали, не давали никакого эффекта, как бы Рейстлин ни смешивал их, какие бы заклинания ни бормотал, каких бы жестов над ними не совершал. И всё же он пытался. Каждый день. Упрямо, бесконечно, с глупой надеждой – вот теперь что-то изменится, вот теперь получится, теперь всё будет как надо… Нет. Не менялось. Не получалось. Рейстлин мог лишь шептать сквозь зубы проклятия и швырять бесполезные вещицы в стену. Он должен вернуться. Любым возможным или невозможным способом. Должен открыть Врата снова, вернуться в Заман и вызнать у жрицы иной путь в Бездну… может, его знает Пар-Салиан, или кто-то ещё в этом дурацком Конклаве, или секрет затерялся в одной из древних книг в Башне… Он должен спуститься в Бездну, должен встретить Такхизис, Владычицу Тьмы, пятиглавую драконицу, что являлась ему во снах и манила за собой, лицом к лицу. Ему нечего делать здесь. Этот мир – не его мир. Невидимые часы отстукивали время. Неспешно, словно бы с неохотой, небеса теряли свой ясно-голубой цвет и окрашивались золотым, красным, позже – серым и синим. Сквозь закрытые окна не долетал ни единый звук, в квартире царила тишина. Рейстлин любил тишину, он наслаждался ей, но всё же… почему-то, по неясной ему самому причине… чувствовал, как тишина тяжёлым камнем давит ему на плечи. Если бы Саша был тут, он болтал бы какую-то чепуху, не слишком заботясь о том, слушает его Рейстлин или нет, гремел бы на кухне чашками и тарелками, общался с кем-то по своей смешной коробочке, проделывал непонятные движения перед зеркалом (приговаривая что-то и корча безумные рожи). Или сидел бы за столом, что-то выделывая с плоским прямоугольным механизмом, компьютером (в нём мелькали слова и картинки, то застывшие, то движущиеся). Но даже молчание Саши не обозначало тишину. Если Саша был здесь – не важно, в комнате, в кухне, рядом с Рейстлином или за стеной, – тихо никогда не бывало. «Да пусть совсем не возвращается. Шум. Слишком много шума от него. Карамон был… таким же громким, беспокойным, ни минуты на месте усидеть не мог. Мешал мне читать и упражняться в магии. С этим – то же самое. Толком сосредоточиться нельзя, обдумать всё как следует… не нужна мне его компания, навидался уже такого в Утехе с Танисом и прочими». Часы отстукивали время. От звука, с которым ключ повернулся в замке, Рейстлин дёрнулся – и тут же сам себя выбранил за это. Он сидел с прямой спиной, со скрещенными на груди руками, когда Саша вошёл – нет, ворвался – в комнату, на ходу развязывая шарф и стаскивая с плеч короткий плащ на пуговицах. – Ух! Думал, уже никогда домой не доберусь! Режиссёр гонял нас без передышки, чуть до смерти не довёл, а потом ещё эти пробки… ненавижу вечерние пробки в Москве! Плащ полетел на кровать, шарф – на пол, а Саша остановился посреди комнаты, переводя дух, словно бежал по меньшей мере несколько сотен миль. Растрёпанный, красный, со своей неизменной улыбкой от уха до уха. – Ну что? Не скучал? Магичил помаленьку, а? Рейстлин машинально прикрыл рукой раскиданные по столу ингредиенты и схватился за посох Магиуса, хотя смысла в этом не было: Саша уже видел и посох, и мешочки с травами, и книгу, но интереса к ним не проявлял ни малейшего. – Я никогда не скучаю. – Ну вот и славненько. Ужинать пойдём? С этими словами он скрылся на кухне, зашумел, захлопал дверцами шкафов… а потом снова появился на пороге комнаты, уже без улыбки, но с сердитой морщиной на лбу и упёртыми в бока руками. – Рейстлин, – суровым голосом вопросил он, - ты что, весь день ничего не ел? За этот долгий день многие мысли занимали голову Рейстлина, но мыслей о еде среди них точно не было. – Да ты посмотри на себя – тощий, хилый, мантия вон еле-еле держится… как ты не помер-то вообще с таким аппетитом?! Если бы кто-то в родном мире посмел назвать Рейстлина Маджере тощим и хилым, он уже корчился бы на полу в страшных мучениях. Но, во-первых, магия тут не работала и заколдовать Сашу Рейстлин не смог бы при всём желании, а во-вторых… каким-то иным смыслом были наполнены эти слова у Саши. Когда Карамон говорил Рейстлину: «Братишка, ты такой худой, поесть бы тебе… ну, ещё ложку?», у него это получалось с жалостью, с состраданием к несчастному брату, с невыносимым желанием накормить, согреть, помочь. Когда мальчишки в Утехе бросали в спину Рейстлина: «Да тебя первый же ветерок на землю сшибёт, принцесса, ты же скелет ходячий!», в их голосах звучало презрение и откровенная, издевательская насмешка. Но что имел в виду Саша – Рейстлин понять не мог и совершенно не знал, какие чувства нужно испытывать. Саша сбивал его с толку едва ли не каждым своим словом. – А ну-ка, пошли! Схватить себя за руку, впрочем, Рейстлин ему не дал. Резко отстранился и сам пошёл на кухню, в которой уже плавали неопознанные, но весьма соблазнительные ароматы. – Мы репетируем «Бал вампиров». И вроде бы столько лет Бал на сцене, столько раз уже прогоняли, каждую деталь знаем наизусть… но режиссёру-то хочется больше-выше-сильнее, он, наверное, наших немецких коллег намерен переплюнуть. По мне, мы давно их уже переплюнули. Особенно с Гербертом. Ну не может быть в мире Герберта лучше, чем Кирилл Гордеев! На самом деле, будь я по-настоящему Альфредом… я бы перед таким дьявольским обаянием не устоял. «Боже, какой мужчина…» Песня у нас такая есть. По-моему, её сочинили именно про Гордеева. А Ожогин! Дрю Сэррич, конечно, хорош, даже великолепен, недостижимая величина, да и Борхерт мне понравился, но, слушай, из всех этих различных фон Кролоков наш – самый вампиристый, коварный и клёвый! Саша работал в театре. Но театр этот не был похож на выступления уличных актёров по городам и деревенькам Ансалона. Саша – и, видимо, те люди, с которыми он работал, тоже – воспринимал его не как развлечение на потеху толпы, а как что-то серьёзное, сложное, важное. Именно слова для своих ролей он декламировал перед зеркалом, именно о театре вёл пространные разговоры с невидимыми собеседниками с помощью той коробки, именно театр занимал его мысли и был всем в его жизни. Так, во всяком случае, понял Рейстлин. Вообще-то он и половины не понимал из восторженной болтовни Саши, интереса своего не показывал – вот и сейчас, сидел, безучастно рассматривая стену и поглаживая кончиками пальцев посох. На самом деле ему было интересно. И он осторожно, искоса, стараясь, чтобы уж на этот раз Саша ничего не заметил, приглядывался к нему. Саша всегда был весёлым и жизнерадостным, улыбался широко, смеялся много… порой слишком много и слишком громко. Но, стоило ему заговорить о театре, и он становился серьёзен. Даже если шутил и отпускал какие-то малопонятные, но, видимо, остроумные замечания. Его глаза вспыхивали особым блеском, лицо горело, руки двигались суматошно и словно бы независимо от своего хозяина. Голос порой срывался на быструю, почти неразборчивую скороговорку. А запас историй из жизни театра не кончался никогда. Если они оказывались за столом вместе, Саша сыпал этими историями без конца, говорил, захлёбываясь, вспоминал то, другое, третье… Рейстлин старательно изображал скуку и презрение, но либо изображал плохо, либо Саша в его тщательно надетые маски не верил ни на грош. Потому что он продолжал рассказывать. Изо дня в день. Это стало таким неизменным ритуалом, что Рейстлин к нему привык. Наверное, именно поэтому какое-то странное, но приятное чувство затеплилось внутри… тишина – это хорошо, но почему-то с Сашиной болтовнёй было во много раз лучше.*
Узнаёшь этот плоский, пустой, равнодушный Зрачок и дрожишь, как дитя. – Собирайся, – заявил Саша, возникая у Рейстлина за спиной, бесшумно и незаметно. – Мы идём в кино. – Куда мы идём?.. – В кино. Не вечно же дома сидеть, ну? Кино. Движущиеся картинки. Как в том квадратном ящике с Сашиной «дачи», только больше, громче, ярче, интереснее. Кино, как понял Рейстлин, в мире Саши было самым обычном делом; так почему Саша едва ли не содрогается от возбуждения, почему глаза у него сияют восторгом и предвкушением? Неужели потому, что он так сильно хочет показать «кино» Рейстлину? Рейстлин, само собой, никуда не собирался идти. Он был занят – в сотый раз перелистывал книгу, надеясь отыскать заклинание, которое, вероятно, ускользнуло от его взгляда… то самое заклинание, что поможет вернуться… Но неожиданно для себя он кивнул. И не успел ничего сказать – Саша уже унёсся в коридор и чем-то там зашуршал, напоследок крикнув: «Ну? Чего ждёшь? Пошли скорее, на сеанс опоздаем!» Рейстлин мог бы, конечно, остаться за столом, – не потащил бы его Саша насилу, верно? Но, во-первых, с Сашей ни в чём нельзя быть уверенным – с него станется взять и потащить, а во-вторых… что уж скрывать – Рейстлину стало любопытно. Если он застрял в этом странном, совершенно непонятном мире, стоит воспользоваться шансом и получше его изучить. Заклинания никуда не денутся. Саша снова возник на пороге комнаты, окинул Рейстлина скептическим взглядом и скрестил руки на груди. – Нет. В таком виде ты в кино не пойдёшь. Вид у Рейстлина был нормальный – мантия с накинутым на голову капюшоном, посох в руке, – но у обитателей этого мира было иное представление о нормальности. – С посохом тебя точно в кинотеатр не пустят. Или пустят? А мантия… ну, москвичи всякое видали, но лучше б тебе переодеться. И пришлось Рейстлину натягивать на себя неудобную одежду, извлечённую Сашей из шкафа: рубашка, штаны, ботинки, всё непривычное, чужеродное… и слишком ярких расцветок. Он смирился с этим только потому, что хотел исследовать новый мир спокойно и скрытно, не привлекая лишнего внимания. На них с Сашей действительно никто не смотрел – людей было слишком много. Они спешили мимо, толкались, ругались, на ходу глядели в такие же, как у Саши, переговорные устройства, весело болтали и ничего вокруг не замечали. Рейстлин ни разу не видел такого скопления народа в своём мире, даже на ярмарках и празднике Середины Зимы. Впервые с тех пор, как прошёл через Врата, он оказался в толпе, да просто увидел других людей, если не считать Сашу и его соседку по имени баба Катя. И ему стало как-то… не по себе. Рейстлин никогда не любил толпы, а здесь любой человек мог быть потенциальным источником опасности. Здание, в которое привёл его Саша, поражало своими размерами. Высотой оно было, кажется, с Палантасскую Башню, а шириной… с какой-нибудь зерновой склад или богатые конюшни. Кроме привычных лестниц, в здании имелись такие же, как у Саши дома, движущиеся коробки, возносящие посетителей на верхние этажи. Под потолком переливалась ярким светом огромная люстра (и даже не одна), в разные стороны изгибались коридоры, открывались бесконечные двери, тянуло запахами еды и каких-то приторных благовоний. В витринах стояли куклы, облачённые в местную одежду, под ногами шныряли дети, людской поток казался неиссякаемым. – Страшно? – усмехнулся Саша, заметив выражение лица Рейстлина. – Добро пожаловать в ТЦ в разгар выходного дня. Чтобы оказаться в «кинотеатре», нужно было подняться на четвёртый этаж. Рейстлин не позволил затащить себя в движущуюся коробку, предпочтя знакомый, хотя и более долгий и более трудный путь по лестнице. Саша с сомнением измерил глазами высоту лестницы, посмотрел на Рейстлина и хотел уже что-то сказать… но, видимо, передумал и только пожал плечами. Началось восхождение – тяжёлое, но, по крайней мере, не грозящее неведомо какими происшествиями. Рейстлин старался не показывать, как ему тяжело. Дыхание сбилось почти сразу же, противной болью закололо в груди… под конец только посох, который Рейстлин наотрез отказался оставлять в Сашиной квартире, помогал удерживаться на ногах. Саша молча шёл рядом и помощи не предлагал. Они пришли в большой зал, с экраном во всю стену, с рядами обтянутых синей тканью кресел, уже наполовину заполненных людьми. Рейстлин замер в дверях, осматривая помещение… ничего хотя бы отдалённо похожего ему раньше видеть не приходилось. Саша, видимо, устал стоять у него за спиной, потому что весьма ощутимо ткнул в спину и насмешливо сказал: – Давай уже, двигайся, великий маг и чародей. Неужто ты позволишь обычному кинотеатру напугать себя? Сашины слова были глупой шуткой, но позволить это Рейстлин в самом деле не мог. Покрепче перехватив посох, он, направляемый указаниями Саши, проследовал к нужному креслу и осторожно опустился в него. На посох поглядывали с любопытством, но почти без удивления; видимо, Саша прав, и жителям это мира такие вещи не впервой… при том, что магии у них нет вовсе… странный, странный мир. Почти сразу в зале погас свет, и на экране появились движущиеся картинки. В кино показывали фильмы. Этот фильм назывался «Мёртвые не умирают», и был он о двух стражниках («полицейских», как их назвал Саша, людях, следящих за порядком), которые спасались от целой толпы оживших мертвецов, заполонившей их родной городок. Рейстлин ещё там, на Сашиной даче, немного привык к движущимся картинкам, к тому, что на экране ходят, говорят и улыбаются такие же люди, как тут, и с этими людьми происходит некая история… «фильм», такие в этом мире делали для развлечения. Хотя как делали – Рейстлин уразуметь не мог. Впрочем, не картинки, не огромный экран и громкий звук изумили его на этот раз – сама история. – У вас действительно такое бывает? – спросил он внезапно охрипшим голосом, повернувшись к Саше. – Мертвецы… встают из могил? – Ну, само собой, – хмыкнул Саша. – Фильм же называется «Мёртвые не умирают». Всё так и есть. Полюбовавшись секунд десять на лицо Рейстлина, он рассмеялся – за что схлопотал осуждающий взгляд соседа по креслу. – Нет. Это всего лишь кино. Не бывает у нас так. С каким-то сожалением Саша посмотрел на Рейстлина – словно бы прочитал его мысли, понял чувства… а чувствовал Рейстлин горечь. Разочарование. Почти злость. Только-только возникла надежда, что, раз в этом мире оживают мёртвые, значит, и другие необычные вещи возможны – и тут же разлетелась в пыль. Но эти мысли занимали Рейстлина недолго. Он сам не заметил, что заворожённо смотрит в экран, наблюдая за приключения этих двух нелепых парней и толпы мертвецов, а в голове… в голове у него было пусто; блаженная, давным-давно забытая (а то и вовсе незнакомая) пустота. Все тревоги, все раздумья о том, как вернуться в родной мир и спуститься в Бездну, как сразиться с бессмертной и всемогущей Такхизис, не ушли полностью, но отступили куда-то в дальние углы сознания. История на экране казалась намного важнее и значимее, чем Бездна. Рейстлин поймал себя на том, что улыбается. Это увидел и Саша – тронул Рейстлина за плечо (тут же, впрочем, отдёрнув руку) и спросил полушёпотом: – Нравится, да? Рейстлин ничего не ответил, лишь кивнул в темноте. – Аквапарк! Вот куда нам нужно! – Саша болтал и размахивал руками так, что едва не задевал встречных прохожих. – Обязательно покажу тебе аквапарк… на что угодно спорю, такого у вас на Кринне ещё не придумали! Горки, бассейны, даже водопады есть… ух, закачаешься! Рейстлин не совсем понимал, о чём говорит Саша, да и не очень-то старался уловить смысл. Он прислушивался к себе. Чувство… это странное, почти незнакомое, но очень приятное чувство… оно по-прежнему было с ним. Оказалось так легко забыть обо всём. Не думать. Скользить мимо тёмных, мрачных мыслей, зная, что вот они, рядом, незримо присутствуют, но не останавливаться, не пускать их в свою голову. Почему так не выходило раньше? Почему в своём мире Рейстлин ни на мгновение не мог забыть о Бездне, о Владычице Тьмы, о Вратах, о матери, зовущей в могилу?.. Мать и Такхизис снова стали приходить к нему во сне. Но страх перед ними, неотступное желание могущества, власти над миром, победы над Тёмной Госпожой… ослабили хватку. Рейстлин чувствовал себя так, словно цепкие пальцы сжимали ему горло, а сейчас отпустили, и он наконец-то смог вдохнуть воздух – чистый, свежий, пьянящий воздух. А рядом шёл Саша, рассказывая о тех интересных и «сногсшибательных» местах, которые он хочет показать, пританцовывал, неожиданно подхватывал услышанную из какой-то двери песню… и голос его почему-то окутывал Рейстлина спокойствием. Тишиной. Возводил стену между ним и Бездной. Пускай всего лишь на один день.*
Мне не нужен никто – Ни любовь, ни брат. Только верный меч, Только ключ от Врат. Рейстлин сидел почти в таком же зале, как накануне, в кинотеатре, только вместо экрана перед ним была сцена. И люди. С дюжину незнакомых людей бродили туда-сюда, появлялись и исчезали, расхаживали с листами бумаги в руках, взбирались по шатким конструкциям из досок и балок, танцевали и пели под музыку, о чём-то спорили, болтали без умолку. Слишком много людей. Слишком много шума. Рейстлин сидел в кресле третьего ряда, вжимался в спинку и думал, какая же нелёгкая его сюда занесла. Занёс, конечно же, Саша. «Интересно?» – спросил он как-то раз, заметив, что Рейстлин уже не скрывает своего любопытства, а внимательно слушает рассказы о театре. Рейстлин кивнул. Он-то думал, Саша извлечёт из недр своей памяти ещё пару-тройку занимательных историй, но нет, этот ужасный человек пошёл дальше – он потащил Рейстлина с собой на репетицию. Если быть честным до конца, Рейстлин согласился сам. Он по-прежнему намерен был изучить новый мир со всех возможных сторон – кто знает, где именно отыщется решение проблемы, Врата и ключ к ним. Да и, на самом деле, ему правда хотелось увидеть место, в котором работает Саша, наконец-то увидеть воочию, понять, чем занимаются люди в театре этого мира… За всеми этими соображениями Рейстлин как-то позабыл, что в театре, помимо Саши, будут ещё и другие люди. И уж точно он не предполагал, что с кем-то из них придётся разговаривать. Первой была девушка, молоденькая, весёлая, почему-то улыбнувшаяся Рейстлину, хотя видела его в первый раз в жизни. – Ярослав? – спросила она, присаживаясь рядом. – Саша о тебе рассказывал… вы ещё в Тагиле познакомились, да? «Мой давний друг», как он тебя назвал – а насколько давний? Саша усадил Рейстлина в зале, а сам ушёл на сцену, к этим шумным, крикливым, занятым таинственными делами людям. Если бы он был рядом, Рейстлин, может, и сумел бы достойно выйти из положения, поддакнуть, сказать что-нибудь уместное… но без Саши он растерялся и крепко сжал руки, сложенные на коленях. Посох стоял, прислонённый к соседнему креслу, и очень хотелось взять его, почувствовать в ладонях знакомую гладкость дерева; но Саша предупредил, что слишком сильно показывать «образ тёмного мага» не стоит даже в театре. «Сойдёт за реквизит – я всем сказал, что ты тоже актёр, – но всё-таки не увлекайся». – Ярослав, – глупо выдал Рейстлин, потому что пауза затягивалась, а ответить что-нибудь нужно было. – Мы знакомы… давно. – И ты тоже в театре играешь, да? Девушка кивнула на посох и заговорщицки улыбнулась. Рейстлин смысла улыбки не понял, но кивнул. Девушке явно хотелось поболтать ещё, но от её компании Рейстлина избавил какой-то парень, вынырнувший из-за кулис и махнувший рукой; девушка тут же вскочила с места и побежала к сцене, обернувшись и бросив на прощание: – Очень приятно с тобой познакомиться, Ярослав! Сколько можно было Сашке тебя от нас прятать! Прятать… Саша о тебе рассказывал… давний друг… Интересно, с какой же это радости Саше вздумалось говорить о Рейстлине своим друзьям? И почему эта девушка, совершенно с ним не знакомая, была так радушна? – Привет гостям, добро пожаловать! – вторгся в мысли Рейстлина новый голос. Это уже сказал парень примерно одного с Сашей возраста, взлохмаченный, раскрасневшийся, упавший в кресло первого ряда и смахнувший со лба пот. – Вот говорит же нам режиссёр – не приглашать на репетиции кого попало… а всё равно приглашаем. Ответа парень дожидаться не стал – снова повернулся к сцене и с любопытством принялся следить за тем, что там происходило. Рейстлин тоже смотрел на сцену, но сути не улавливал; какие-то звуки, голоса, бесформенные декорации, люди не в костюмах, а в самой обычной одежде (обычной по меркам этого мира, конечно)… Спектакль назывался «Бал вампиров», но кто такие вампиры и почему они устраивают бал – Рейстлин не имел ни малейшего понятия. «Что я здесь делаю? Что я здесь делаю?» Он не знал, зачем вообще пришёл сюда. Не знал, что делать, если его скрутит кашлем среди этих незнакомых, потенциально опасных людей (воспользоваться, может, Сашиными «таблетками»?). А если и не опасных, то, во всяком случае, не таких терпимых и понимающих, как Саша; к снисходительной жалости, насмешкам и издёвкам Рейстлин отвык с детских лет, ему не хотелось возвращаться к ним снова. А на сцене была своя собственная жизнь. Саша жил там: весело болтал с мужчинами и женщинами, перебегал с одного края на другой, то скрывался за кулисами, то снова появлялся из-за них, пел дуэтом с той самой улыбчивой девушкой, взбирался на декорации и совершал какие-то дикие прыжки с их верхушки на пол. Рейстлин сам не заметил, что внимательно наблюдает за Сашей, ловит все его движения, жесты, слова. Вот он протягивает руки к девушке и произносит чуть сорванным, полным нежности, не своим голосом: «О, Сара!», а девушка отвечает ему песней, и два их голоса сливаются в один. Вот он смеётся над шуткой темноволосого парня, смеётся весело и беззаботно, запрокинув голову назад. Вот ещё один парень протягивает ему бутылку с водой, и Саша, плюхнувшись прямо посреди сцены, пьёт и одновременно пытается что-то говорить, расплёскивает воду, снова смеётся и почти не смущается под мрачным взглядом «режиссёра» - видимо, главного человека в театре. Вот вступает в воодушевлённый спор, яростно жестикулирует, почти сердится, доказывая что-то… а через секунду он и его собеседник весело болтают и хихикают, как дети. Это и есть та самая жизнь, которую ведёт Саша, когда уходит из своей квартиры и запирает на ключ дверь. Жизнь, Рейстлину недоступная и непонятная. Жизнь, в которой для пришельца из иного мира места нет. Какое-то странное чувство кольнуло внутри, но Рейстлин поспешил прогнать его. – Вот так и живём! – выдохнул Саша, с размаху приземлившись в кресло рядом с Рейстлином. Он был растрёпанный, явно вымотанный до предела, но в то же время, как ни поразительно, счастливый. Он весь светился. Таким его Рейстлин раньше не видел. – Не представляю, как ты выдерживаешь это каждый день. – Ой, да это всё пустяки! Вот если ожидается марш бросок «спектакль-концерт-Караоке Камикадзе», вот там да, попробуй как-нибудь выживи. А «Бал вампиров» мы уже столько раз ставили, я его с закрытыми глазами сыграть могу. Рейстлин собрался ответить, но внезапно (хотя в общем-то вполне ожидаемо) его скрутило приступом кашля. Приступом не очень сильным, а всё же неприятным; Рейстлин отвернулся, прижал ладонь ко рту и постарался кашлять как можно тише, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания этих незнакомцев со сцены… они заняты своим делом, они, наверное, не заметят… Но Саша, конечно, заметил. Подался вперёд, словно хотел тронуть Рейстлина за плечо и спросить, в порядке ли он, но в последний момент передумал и смолчал. Хотя бы на этот раз. Его беспокойство и попытки помочь были Рейстлину сейчас совсем не нужны. Тиски, сжимающие грудь, ослабли, спазмы в горле прекратились. Рейстлин поспешно спрятал за спиной руку, на которой остались пятнышки крови. – А теперь знакомиться! – выдал Саша, и Рейстлин не успел даже сообразить, о чём он говорит: его со всех сторон окружили люди. Среди них была и девушка, подошедшая к нему первой, и тот парень, сообщивший, что приглашать посторонних на репетиции нельзя, и ещё несколько человек, с которыми Саша играл и разговаривал на сцене. Они расселись в креслах и с любопытством уставились на Рейстлина; в одежде, извлечённой Сашей из шкафа, и с волосами, завязанными в хвост («чтобы цвет не так бросался в глаза») Рейстлин был похож на них, они, конечно, ничего не заподозрят и примут его за обитателя их мира, но… С ними нужно говорить. Отвечать на вопросы. Улыбаться им, делать вид, что он – такой же, как они. А Рейстлин, хоть был мастером притворства, почему-то растерялся и не сумел сказать ни слова. За него говорил Саша. – Ну что ж, позвольте вам всем представить Ярослава, моего давнего друга из Тагила. Вместе росли, вместе играли в театре… и всё такое. – Привет, Ярослав, приятно познакомиться! – Тебя можно называть Яриком? – Или Яром? – Александр, почему вы прятали от нас Ярослава так долго? – И как ты с Казьминым столько лет дружить умудряешься, он же невыносим… – Вот я, например, раздружиться с ним хочу. Надоел он мне. – Давай-давай, нам больше Казьмина достанется. – А в каком театре ты играешь? Может, к нам, в Музкомедию? – А что, Саш, давай его в Бал вампиров запишем, будет новым Альфредом! – Альфредов, по-моему, у нас более чем достаточно. – Ну, тогда Гербертом? – Не-а, Гордеев и Колпаков – вне конкуренции. – Может, Сарой? Участие Рейстлина в разговоре как будто совсем и не требовалось. Он кивал, выдавливал из себя короткие фразы: «Да», «Хорошо», «Может быть» и так далее, но на него не смотрели искоса, не насмешничали, не удивлялись такой нелюдимости. В конце концов Рейстлин замолчал и стал просто слушать, как эта пёстрая компания перебрасывается словами и шутками, а Саша чувствует себя в ней легко и спокойно. Ну, а как иначе. Они же его друзья. Люди, с которыми он работает, которых знает, наверное, давным-давно. По-настоящему близкие и дорогие ему люди. И снова что-то кольнуло внутри. Резко, неожиданно, больно. И снова Рейстлин отмахнулся от непонятных – и совершенно бессмысленных – чувств. – Какие у тебя… хорошие друзья, – сказал Рейстлин позже, когда они с Сашей пробирались сквозь морозный осенний ветер к машине. – Да, славные ребята. Бесят, конечно, иногда, особенно КирБорисыч, но… я тоже их раздражаю, вон, некоторые вообще от меня избавиться хотят. – Почему они так… спокойно приняли меня? – А почему бы и нет? – Ну… я же совсем не… – Не похож на них? Ага. Так я же их предупредил, что мой давний друг Ярослав из Тагила – немного странный, замкнутый в себе интроверт, стесняется больших компаний, и докучать ему разговорами не следует. И с посохом он ходит. И линзы с песочными часами носит. Да ребят таким не удивишь, в театре к любым чудакам привыкли. А что, они понравились тебе? Рейстлин не ответил на этот вопрос. Он и сам не знал, что ответить. Понравились… едва ли за столь короткое время незнакомцы могли ему понравиться, да и никакого определённого впечатления о них у Рейстлина не сложилось. Но в чём не было сомнений, так это в том, что друзья Саши, их тесный, дружный, весёлый кружок пробудили в Рейстлине воспоминания. Утеха. Последний Приют. Пляшущий в очаге огонь. Карамон, Танис, Стурм, Флинт, Тассельхоф, Китиара. Тарелки с ароматной картошкой Отика. Смех и болтовня обо всём на свете. Рейстлин уже тогда сидел чуть в стороне от остальных, прятал лицо в складках мантии – красной – и смотрел на них, своих «друзей», с насмешливым презрением, но… он ведь был спокоен тогда. В душе у него царили тишина и мир. Не счастье, нет, Рейстлин вообще не помнил, а был ли он счастлив в своей недолгой жизни, но – почти счастье. Почти.*
Я хочу быть один! Все оставьте меня! Пылающие, как драконов огонь, глаза. Низкий, тёмный, завораживающий голос. Неотступный зов. Иди ко мне… иди ко мне… Холодные руки, что тянутся к нему, обвивают, словно бы залезают под кожу. Иди ко мне… И слабый, почти неразличимый голос матери: сынок, не бойся, она не причинит тебе зла. Боль. Страх. Тёмный маг Рейстлин Маджере ничего не боится, кроме своих снов. – Тише. Тише. Это всего лишь сон. Мы прогоним его, Рейст, слышишь? Карамон? Совсем иной голос – не матери, не Тёмной Госпожи, голос ласковый, тёплый, настоящий – звучит словно бы издалека, пронизывает кошмар лучом слепящего света. И страх схлынул, уносимый этим голосом, и руки на горле разжались, и сразу стало спокойно, тихо, хорошо внутри. Карамон, это ты? Вот так же много лет назад, когда Рейстлин был ребёнком, брат отгонял от него мрачные тени – просто сидел рядом и держал за руку; может, тени боялись рослого, сильного, уже тогда крепкого не по годам Карамона, а может, пугались его присутствия и понимали – нет, с Рейстлином, который не один, им не справиться. Карамон? Рейстлин чуть приоткрыл глаза, выныривая из липких сновидений, как из глубоких, накрывших с головой волн. Да, надёжная рука сжимала его пальцы, да, обеспокоенное лицо склонилось над ним… только рука и лицо не принадлежали Карамону. Это был Саша. Незнакомец из странного мира. Чужой человек. Тот, кому уж точно нет дела до теней, тревожащих разум Рейстлина, его судорожных вздохов и всхлипов во сне. Так почему же он?.. У Рейстлина не было сил отнять руку. Да и не хотелось, на самом деле. Наоборот, хотелось лежать так, в благословенной тишине, в полудрёме, не слыша ни матери, ни Такхизис, не думая о Бездне, Вратах, давным-давно минувшем детстве… не думая ни о чём. Магии в этом мире не было – как же удаётся Саше одним лишь голосом развеивать призраков в пыль? Бессмысленными, нелепыми словами («тише», «всего лишь сон», «мы прогоним его») – действительно прогонять тьму? Рейстлин устало закрыл глаза и позволил волне – теперь уже спокойной и тёплой – унести его за собой. – Что тебе снится? Рейстлин в недоумении взглянул на Сашу; может, ему послышалось? Нет. Саша действительно сказал то, что сказал. Он бросил свои дела, остановился перед диваном, на котором сидел Рейстлин, и смотрел пронзительно, встревоженно, испытующе. Ждал ответа. В самом деле хотел узнать ответ на свой вопрос. – Что тебе снится? Расскажи мне. Ты бормочешь… ну… разное, и я не совсем понимаю, почему… – Брось, – сухо перебил его Рейстлин. – Не о чем тут говорить. Это всего лишь сны. – Нет. Не всего лишь. – Кошмары. Тебе тоже наверняка снятся кошмары. – Да, снятся. Как я стою голый перед самым суровым преподом театрального института. Или убегаю от неведомой твари о трёх головах, которая хочет меня сожрать. Но я не… не кричу так. Не плачу. Не болтаю о всяком, не понимая, на каком я вообще свете. А ты делаешь всё это, и я, чёрт возьми, хочу знать, по какой причине! Рейстлин не уловил момент, когда в голосе Саши, всегда спокойном, невозмутимом, ровном, прорезались странные нотки… то ли тревоги, то ли злости. В чём дело? Да, Рейстлин знал, что порой (не каждую ночь, конечно, но всё-таки) он просыпается от собственного крика, или от холодных пальцев, сжимающих ему горло – реальных, по-настоящему холодных пальцев, – и не сразу может отделить сон от яви. Знал, что Саша в эти моменты сидит на краю постели, держит его за руку и нашёптывает глупости. Именно эти глупости помогали Рейстлину заснуть снова – без сновидений. Но, вспоминая о случившемся на утро, он старался поскорее обо всём забыть. Сделать вид, что ничего такого не было, никто не кричал, никто и никого за руку не держал, не успокаивал, как ребёнка малого… Саша поступал точно так же. Обходил кошмары Рейстлина молчанием. А если и говорил о них что-то – вскользь, мимоходом, без всякого интереса. Что изменилось сейчас? Почему Саша так хочет узнать?.. – Незачем тебе это. Ты… просто не поймёшь. – А ты пробовал объяснить мне? Пробовал рассказать? Я же помочь тебе хочу, идиот! – Не нужна мне твоя помощь! Рейстлин сам не заметил, что вскочил с дивана и стоит, до боли стискивая кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Он не собирался кричать. Не собирался вообще продолжать этот бессмысленный разговор. Карамон, если бы затеял подобную беседу, после одного-единственного слова брата – резкого слова – потерял бы охоту расспрашивать и отступил бы, но Саша… Саша не отступал. Да почему же, во имя Бездны?! – Не нужна мне помощь, –- тихим, шипящим голосом повторил Рейстлин. – Я не слабак, чтобы самому не справиться с кошма… – Я, по-твоему, совсем дурачок?! – Саша подступил к нему на шаг, сверкая глазами. – Это не просто кошмары, Рейстлин, иначе ты не задыхался бы так, словно от зверей бешеных убегал, не говорил бы такие страшные вещи, не закатывал глаза, не… Не умирал бы заживо! А ты умираешь! Я каждый чёртов раз боюсь, что ты… не выдержишь это и откинешься! «Кошмары», ага, так я тебе и поверил. Кошмары такими реальными не бывают. – А даже если так? Пускай они реальные, пускай я умираю… тебе-то что за дело? Ты, наверное, забыл, что в моём мире есть магия, а я – самый могущественный маг из всех когда-либо… – Да-да, могущественный, всесильный, и все трепещут перед тобой. Но тут твоя магия не работает! И ничего ты с этими снами поделать не можешь, я видел! – Ничего ты не видел! И ничего… ты… не… понимаешь. Рейстлин захрипел, проглатывая слова, и содрогнулся от кашля; слабое тело опять, в который уже раз, подводило его, словно бы подчёркивало правоту Саши: немощный, больной, жалкий… и совершенно не способный справиться со своими же снами. Вот, значит, каким он выглядит в Сашиных глазах? Саша сделал к нему резкое движение – хотел, наверное, помочь, но сразу же одёрнул себя и остался на месте. Он дышал тяжело и рвано, весь покраснел, как-то беспомощно теребил край свитера и смотрел на Рейстлина с непривычной, совсем ему несвойственной смесью чувств в глазах. Злость. О да, Саша злился, выглядел так, словно хочет придушить Рейстлина и понаблюдать за его мучительной смертью. А в то же время – тревога, беспокойство и страх. Страх. Неподдельный, искренний, да такой сильный, что казался близким к панике. Рейстлин, как ни пытался, не мог понять причин. Со злостью всё понятно, но это… – Не поймёшь, – выдохнул он, когда боль наконец-то ослабила хватку. – Да тебе и не надо. Я справлюсь сам. Эти… кошмары… ничто по сравнению с моей силой, и я легко преодолею их, если понадобится, ведь мне нужно… – Не нужно, – неожиданно тихим, слабым голосом ответил Саша. – Не нужно. Ты не должен всегда быть сильным, Рейст, понимаешь? И больше слов не нашлось ни у него, ни у Рейстлина. Не о чем было говорить. Рейстлин снова присел на диван и отвернулся в сторону, а Саша уставился в «компьютер»; тишина повисла в комнате, вязкая и неприятная, засасывающая в себя, словно болото, но эти слова – последние слова – отголосками так и звенели в ней. Наутро они не разговаривали. По утрам – может, из-за ночных кошмаров – Рейстлин обычно бывал не в духе, с Сашей бесед не заводил, а на вопросы отвечал сквозь зубы, сухо и коротко; но Саша на этот раз ничего не спрашивал, не напевал свои дурацкие песенки, пока собирался в театр и готовил завтрак, не корчил рожи перед зеркалом… он вообще был сам на себя не похож. То ли обиженный, то ли сердитый, взгляды на исподлобья бросал совсем недобрые, а в целом старался делать вид, что никакого Рейстлина рядом нет. Выходя из квартиры, он хлопнул дверью намного сильнее, чем нужно. Получаса хватило Рейстлину, чтобы понять – он не сможет заниматься привычными делами (поиском ответов в истрёпанной книге, перебором всех известных ему заклинаний); внутри сидела и неприятно колола неотвязная мысль, некое смутное чувство, мешавшее сосредоточиться. Чтобы разобраться в этом чувстве, времени понадобилось чуть больше. И Рейстлин сам себе не поверил, когда осознал, что покоя ему не даёт вчерашняя ссора с Сашей. А ведь сколько было в его жизни подобных ссор. Они с Карамоном, правда, не ругались – Карамон никогда не повышал голоса на Рейстлина, никогда по-настоящему не спорил с ним, хотя сам Рейстлин говорил много злых и, быть может, несправедливых слов, делал ему – он знал это – больно. Но не вспоминал об этом на следующий день. Забывал тотчас же, увлечённый более важными и насущными проблемами. Если Карамон и обижался на него, Рейстлин попросту этого не замечал. Но Сашина обида висела в воздухе ощутимо и зримо, хотя самого Саши тут и не было. Рейстлин вспоминал всё, что сказал ему, перебирал одно за другим эти слова в памяти… и против собственной воли чувствовал стыд. Да, ему было стыдно. Неловко и неуютно при мысли о случившемся. Глупо, конечно, Саша же сам полез с непрошенными расспросами, но… почему-то легче не становилось. В конце концов Рейстлин в ярости зашвырнул книгу в дальний угол и невидящим взглядом уставился в стену. Я, чёрт возьми, хочу знать, по какой причине! Это не просто кошмары, Рейстлин. А ты пробовал объяснить мне? Ты не должен всегда быть сильным, Рейст, понимаешь? Может, и в самом деле… не стоило так резко отвечать Саше? И что теперь, Саша с ним вообще разговаривать не будет? Эти мысли были такими изматывающими и назойливыми, что Рейстлин запустил в угол комнаты ещё и посох, а потом решительно направился на кухню. Сковородка, пять картофелин, нож, бутылка с маслом, баночка со специями… Он ни раз наблюдал, как Саша готовит, и процесс казался понятным и предельно простым: положить, размешать, обжарить; на деле было немного сложнее – Рейстлин понял это сразу же, когда, неловко схватившись за нож, чтобы почистить картошку, порезал палец. Не сильно. И почти не больно. Но какая-то странная злость на самого себя всколыхнулась в нём – да что же он, еду приготовить не может? Он, великий маг Рейстлин Маджере? Не может сделать то, с чем любая женщина в два счёта справится? Сколько прошло времени – Рейстлин не знал. Кухонная тумба и плита оказались забрызганы маслом, половинки картофелин слегка почернели с боков, специй, наверное, было слишком много… или слишком мало… но готовое блюдо в конце концов украсило стол, и запах от него шёл приятный. Можно рассчитывать, что Саша, по крайней мере, не отравится, когда придёт домой. Рейтслин ощутил смутное довольство собой. Он никогда не занимался приготовлением пищи, и это блюдо было его первым кулинарным экспериментом. А ещё, видимо, последним: кропотливое изучение заклинаний и смешивание магических ингредиентов – куда более интересная работа, Когда в замке зазвенели ключи, Рейстлин сидел на диване, делая вид, что крайне увлечён пролистыванием книги, наугад взятой с Сашиных полок. Он слышал, как Саша скинул с себя плащ под названием пальто, прошагал прямо в уличной обуви на кухню, а там издал удивлённое восклицание и мгновенно загремел тарелками, чашками, вилками. Он, правда, ничего не сказал Рейстлину, когда вернулся из кухни. И в комнате снова воцарилась та же тягостная, непривычная и совершенно невыносимая тишина. Саша пел в самых разных местах – в кухне, пока готовил ужин, в ванной, в прихожей, на тех немногочисленных прогулках, которые они с Рейстлином совершали, в «торговых центрах»… да повсюду. Пел всё, что мог: арию из спектакля, случайно подхваченную мелодию, что-то без слов, звучащее у него в голове. Но таких песен Рейстлин от него ещё не слышал. Кто пчёлок уважает, Кто к ним не пристаёт, Того они не жалят, Тому приносят мёд. – Новинка в твоём репертуаре? После долгих часов мрачного молчания Рейстлин не ожидал, что Саша ему ответит, но попробовать стоило. Саша, со своей стороны, явно не ожидал вопроса; оборвал танцующий переход от стола к шкафу, удивлённо посмотрел на Рейстлина и точно задумался на пару секунд… а потом улыбнулся и сказал: – Ну. Это лучшая песня всех времён и народов. Ничего прекрасней ещё не придумали. И словно тяжёлый груз, о котором Рейстлин даже не подозревал, рухнул у него с плеч. Исчезло непонятное чувство тоски, свернувшееся в груди со вчерашнего вечера, дышать стало легче… Рейстлин посмотрел на Сашу, весёлого, улыбающегося, как прежде, и чуть было не улыбнулся сам. А Саша внезапно сделал к нему резкий шаг-рывок, навис над ним, уперев руки в бока, и замогильным голосом произнёс: – Рейстлин Маджере, ты уважаешь пчёлок? В хриплом, срывающемся, больше похожем на воронье карканье звуке Рейстлин не сразу опознал смех. Свой смех. Он вообще не мог припомнить, когда смеялся в последний раз… происходило ли такое, даже в детстве, до магии, Испытания, войны с Такхизис и Врат в Бездну? – Ну вот, я же говорил – лучшая песня, – Саша с размаху плюхнулся на кровать рядом с Рейстлином. Кровать при этом жалобно скрипнула, но хозяин нисколько её не пожалел – попрыгал для верности, устраиваясь поудобнее, и хитро прищурился на Рейстлина. – Споём? – Что? – от неожиданности Рейстлин подавился смехом и закашлялся, а после, придя в себя, поглядел на Сашу как на полоумного. – Позволь напомнить, что певец и актёр у нас ты, а я… – А ты величайший чёрный маг всея Кринна. Да-да, помню. Но неужели ты ни разу в своей жизни не пел? Как без музыки вообще можно жить? – Ну, выжил, как видишь. Не пел и даже не собираюсь на… Саша его не слушал. У него опять включилась странная, непонятная и безумно раздражавшая Рейстлина манера пропускать все его слова мимо ушей и гнуть своё. Никто так не поступал с Рейстлином. Даже Танис, предводитель их разношёрстного отряда во время войны, замолкал и слушал советы Рейстлина, да не только слушал, а следовал им. Но Саше порой то, что говорил Рейстлин, было, как сам он выражался, «до фонаря»; вот и сейчас этот невыносимый человек повернулся к Рейстлину, набрал побольше воздуха и затянул детским, чуть писклявым голоском: Им каждая ромашка Нальёт нектара в чашку. И даже одуванчики Нальют нектар в стаканчики. Между строчками Саша умудрялся двигать руками (изображая, видимо, пчёлку, которая машет крыльями) и вставлять что-то вроде «вжух-вжух-вжух». Конечно, участвовать в этом балагане Рейстлин был не намерен. Он хотел даже отодвинуться от Саши на другой конец кровати – на всякий случай, если безумие заразно; оно и правда оказалось заразно, чем иначе объяснишь, что Рейстлин вдруг, ни с того ни с сего, услышал свой тихий, неуверенный, кое-как поспевающий за Сашей голос: Кто пчёлок уважает, Кто к ним не пристаёт… А может, дело было ещё и в том, что Саша снова превратился… в Сашу. Он пел, энергично жестикулируя, до слёз смеялся над неуклюжими попытками Рейстлина петь, улыбался своей счастливой и такой уже привычной улыбкой; в глазах у него вместо обиды и гнева сияло веселье, волосы растрепались, щёки раскраснелись… Саша снова был собой – лёгким и радостным, как ребёнок, и живым, таким необыкновенно живым. Ради того, чтобы снова видеть такого Сашу, снова говорить с ним, стоило и опозориться, выводя надтреснутым голосом нелепые строчки про пчёлок. Всё равно, когда Рейстлин вернётся на Кринн, ни единая душа об этом не узнает. Закончится работа, Нальются мёдом соты, И вечером на пасеке, Сыграют пчёлки в классики. Кто пчёлок уважает, Кто к ним не пристаёт, Того они не жалят, Тому приносят мёд.*
Думай обо мне Днём и ночью. Помни обо мне. Иди ко мне, Я – твоя цель. – Слушай, может, я попрошу Алину с тобой посидеть? Она вроде бы тоже на спектакль собиралась, у Жени спросить надо… – Нет. Всё будет в порядке. Мне нянька не нужна. – Но ты же… не бывал в таких местах ни разу, не знаешь, что там и как, мало ли случится что-нибудь… – Оставь. Не случится. – Но всё-таки… – Забыл, с кем говоришь? – Да помню я, помню. С величайшим чёрным магом. Ладно, проехали, я поверю тебе на слово. Саша и Рейстлин собирались в театр. Это был день того самого спектакля, который вот уже несколько недель (или месяцев – Рейстлин потерял счёт времени в этом мире) Саша и вся его обширная компания друзей репетировали. С того, первого и последнего, раза Рейстлин на репетициях больше не бывал, но, узнав, когда состоится спектакль, неожиданно для самого себя решил пойти. Нужно было видеть изумлённое, недоверчивое лицо Саши, когда Рейстлин сообщил ему об этом. – Ты… хочешь на Бал вампиров? Ну… окей, билет я тебе достану, конечно. Только не пойму, зачем оно тебе. Рейстлин и сам не очень хорошо понимал. Точнее, причину-то осознавал вполне ясно, но объяснить её себе был не в состоянии – себе, а уж тем более Саше, поэтому от неудобного разговора избавился испытанным способом (молчанием). Да, ему хотелось посмотреть, как играет Саша. Не одним глазом, случайно, ненадолго, взглянуть на Сашину работу в театре, а увидеть результат… то, ради чего Саша с утра пораньше мчится на репетицию, расхаживает по квартире с листами текста в руках, ложится за полночь и распевает песни везде и всюду, куда бы ни пошёл. И вот Рейстлин сидел в зале, забитом людьми самого разного толка, в нарядных одеждах, с весёлыми улыбками на лицах. Сам он их приподнятого настроения не разделял – наверное, потому, что тот самый зал, в котором он уже бывал на репетиции, переменился, стал шумным, тесным и полным незнакомцев. И хоть Рейстлин уже понял, что от обитателей этого мира угрозы ждать не приходится, он всегда, с ранних лет, чувствовал себя в толпе неуютно. По обе стороны – в первом ряду, куда торжественно водворил его Саша, – сидели люди, волны голосов и смеха прокатывались по другим рядам. Лампы над головой ослепительно сияли, над сценой висел экран, очень похожий на тот, что Рейстлин видел в кинотеатре. Саша убежал за кулисы – видимо, репетировать и облачаться в костюм. Они пришли в театре задолго до начала спектакля – кроме служащих и других актёров, никого ещё не было. На сцене происходило какое-то движение – устанавливали декорации, бегали, болтали, смеялись, – Сашу окликнула по имени одна из тех девушек, что Рейстлин смутно помнил по прошлому посещению. Она позвала и Рейстлина – «Ярослава», – махнула им рукой и почти сразу скрылась за кулисами. Туда же ушёл и Саша, но предварительно снабдил своего «давнего друга» подробными инструкциями – что делать, чего не делать, как себя вести, если… – Оставь, –- чуть более резко, чем хотел, сказал ему Рейстлин. – Я вполне способен просидеть на одном месте… сколько ты там сказал – три часа? Он с трудом сдерживал гнев. Да за кого, в конце концов, его принимают? Саша, видимо, почувствовал опасные ноты в его голосе, потому что пожал плечами и, перепрыгивая через ступеньки, взлетел на сцену, где забурлила ещё более активная подготовка к спектаклю. Рейстлин сидел и наблюдал за ней, а потом зал начал постепенно заполняться людьми. Незнакомыми. Чужими. Совсем уже позабытое чувство неловкости и смущения шевельнулось в Рейстлине… почти такое же, как в детстве, когда он стоял, не зная, куда деваться, среди толпы играющих ребятишек. Правда, он давно уже вырос и по виду совсем не отличался от этих людей (даже посох Саша уволок с собой в подсобные помещения театра, уверив Рейстлина, что с ним всё будет в порядке). Глупые, бессмысленные чувства. Рейстлин ощутил новый, более сильный укол раздражения – на Сашу, за то, что заставлял его испытывать их. Наконец мельтешение в зале прекратилось, зрители разошлись по своим местам, свет над головой погас, зазвучала музыка. Начался спектакль. Он был… совсем не похож на то, что видел Рейстлин в своём мире – в Утеху, например, порой захаживали бродячие менестрели и актёры, – да и на ту единственную репетицию тоже. На сцене были декорации – мрачный, очень похожий на Палантасскую Башню замок, почти как настоящий; горы с заснеженными шапками; деревенский домик, сильно напомнивший Утеху. И сами исполнители ролей были в костюмах, на удивление искусно сделанных. Рейстлин не совсем понимал, кто такие вампиры – люди-нелюди, пьющие кровь, чтобы пролить своё бессмертие, – но их чёрные с красным подбоем плащи выглядели внушительно и пугающе. Ему казалось, что у него перед глазами открылись Врата в какой-то иной, третий, мир, и люди, говорящие со сцены, действительно живут там, а не играют свои роли. Когда появился Саша, Рейстлин не узнал его. И дело было не только в странной одежде и чуть изменившемся голосе. Саша стал… совершенно другим: мальчишкой, невинным, без памяти влюблённым в рыжеволосую девушку Сару, беспомощным перед этими древними, жестокими вампирами. Он действительно стал другим, и даже Рейстлин, знавший Сашу, почти верил в каждое его слово, в любовь к девчонке, в страх и отчаянную храбрость: роль не была маской для Саши – а уж в масках-то Рейстлин разбирался превосходно, – она была его жизнью, его реальностью, его подлинным настоящим. Так вот, значит, что делает Саша на сцене. Вот каким он становится. Вот что такое для него театр. Спектакль кончился слишком быстро, хотя и прерывался в середине, хотя и шёл, по словам Саши, три часа. Последние ноты музыки смолкли, зажглись лампы над головой, люди стали с шорохом, топотом и гомоном вставать с мест… Саша велел ждать в зале, пока он сам не избавится от костюма и грима, но Рейстлин не успел даже опомниться после увиденного – внезапно Сашина рука схватила его за плечо и оттащила чуть в сторону от бурлящей толпы. Саша был взлохмаченный, красный, в чёрных кожаных одеждах, с полусмытой бледностью на лице, с клыками во рту; он весь лучился радостью и улыбался широко и счастливо. – На минутку, – выдохнул он, – только на минутку выскочил… бежать надо, там ребята ждут, да и вот это снять и смыть бы… Просто хотел убедиться, что в порядке всё. – В порядке, – эхом отозвался Рейстлин. Больше он ничего не успел сказать –люди вокруг стали поворачиваться и смотреть в их сторону, Саша заметил это, подмигнул Рейстлину и потащил его за сцену. Рейстлин остался ждать в какой-то маленькой комнатке, пока Саша приводил себя в порядок, а потом вместе с ним и другими ребятами из труппы стоял возле специального выхода для актёров, содрогаясь на ветру. На улице собралась толпа. Поменьше, конечно, чем в театре, но такая же восторженная. Все эти люди окружили Сашу плотным кольцом, протягивали прямоугольные кусочки бумаги, а Саша писал что-то на этих прямоугольниках, болтал с теми, кого видел впервые в жизни, как со старыми друзьями, даже обнимался. То же самое делали другие актёры. Рейстлин замер у дверей, за их спинами, смотрел и думал о том, какая же яркая, весёлая, наполненная событиями жизнь у Саши, как легко он общается с людьми, как много людей он знает, как эти люди уважают его, восхищаются им… любят его. И всё-таки Саша после спектакля пошёл не к ним, а к Рейстлину. И даже сейчас о нём не забывал – оглядывался на него, улыбался ободряющей улыбкой, подмигивал. Саша почему-то выделял Рейстлина, пришельца из чужого мира, ущербного, больного, с невыносимым характером, золотистой кожей и зрачками в форме песочных часов. Даже те, кого Рейстлин знал с ранних лет – Танис и компания – никогда не относились к нему так. Почему?*
Не поздно! Послушай! Я так не хочу быть один… в пустоте. – Всё ещё пытаешься, да? Рейстлин поднял голову и в недоумении посмотрел на Сашу. Они сидели за кухонным столом – Саша прихлёбывал чай, отчётливо пахнущий травами, а Рейстлин почти бездумно и без всякой надежды на успех перелистывал свою книгу, уже не вчитываясь в слова – он и так знал их все наизусть. – Ты ведь уже пробовал, – сказал Саша, по-видимому, и не ожидая ответа. – Прочитал эту книгу вдоль и поперёк. Травы смешивал. И с посохом своим разговаривал. Ничего же не помогло. – Не помогло, – согласился Рейстлин. – Но, раз был путь сюда, значит, и обратная дорога существует. Я найду… если не в этой книге, так в какой-нибудь другой. Ты что-то говорил о библиотеках? И книжных магазинах? Ты должен показать мне самые большие из них – может, где-то там, на дальних полках, в старых книгах, отыщется ответ… Саша его не слушал. И даже не смотрел на него. Он аккуратно поставил на стол дымящуюся чашку, сложил руки на коленях и уставился невидящим взглядом в стену; в кухне снова воцарилась тишина. И Рейстлину бы обрадоваться, вернуться к своему занятию, прерванному неуместным вопросом, но… слишком уж неприятной была эта тишина, она тяжёлым похоронным саваном ложилась на плечи. Рейстлин минуту-другую спустя оставил попытки что-то делать. Он не понимал, что происходит, но… что-то определённо происходило. – Баба Катя звонила, –- неожиданно брякнул Саша в этой странной тишине. – Спрашивала меня про «давнего друга». Не хотим ли мы приехать… ты понравился ей… какой-то серьёзный разговор у неё к нам есть… И вот ребята говорили… Ярослав странный, но интересный, приводи его в театр ещё раз… Рейстлин не сразу заметил, что голос Саши дрожит и срывается на шёпот. Не сразу услышал в этом голосе слёзы. Саша на Рейстлина не смотрел, старательно разглядывал стену, но волнение было заметно и в других вещах: в руках, крепко стиснутых на коленях, в губах, сжатых в тонкую линию, в лихорадочном румянце. И голос этот… совершенно не Сашин, чужой, незнакомый. Почему он говорит так? Почему волнуется? Он… неужели он плачет? – Посмотри на меня, – тихо сказал Рейстлин. Саша мотнул головой, но всё-таки бросил разглядывание стены и посмотрел. Глаза у него блестели от сдерживаемых – явно с большим трудом – слёз. – Фильм хороший на днях показывают, – совсем тихо сказал он. – И в аквапарке мы ещё не были… я же обещал тебя сводить… Останься. Вот что звучало в этих бессмысленных фразах про друзей, бабу Катю, кино и аквапарк. Не уходи. Забудь о Бездне, забудь о своём мире, всё равно в них нет обратной дороги. Пожалуйста, останься со мной. Но не мог же, в самом деле, Саша думать так. Не мог хотеть, чтобы странный незнакомец из чужого мира остался с ним. Зачем Рейстлин нужен ему? Он только мешает… занимает место в квартире, не даёт заниматься делами, отвлекает от общения с действительно близкими людьми, вынуждает врать отцу и матери, чтобы они не нагрянули в гости и не увидели «соседа». А ещё огрызается без малейшего повода, закатывает сцены, кричит, говорит грубые и полные желчи слова. От Рейстлина Саше никакой пользы, никакой радости, только тревоги и раздражение. Саша обрадуется, если Рейстлин уйдёт. Ужин они доедали в молчании. И так же молча улеглись спать. Рейстлин проснулся, жадно хватая ртом воздух, с бешеным стуком крови в ушах, с колотящимся сердцем – вот-вот выскочит из груди. Он сел на постели, таращась в темноту, и видел – да, действительно видел – перед собой распахнутую дыру Бездны. Такхизис тянула из неё свои когтистые лапы. И мать простирала бледные руки. Обе они звали, одна – шипящим, полным яда голосом, другая – слабым, нежным шёпотом, и обе хотели схватить Рейстлина, вцепиться в него и уволочь за собой, глубоко-глубоко во тьму. Рейстлин зажмурился, крепко, как в детстве, и стал убеждать себя: их нет, это всего лишь сон, тени, призраки, их здесь нет… Не помогло. Они не уходили. И рядом не было Карамона, чтобы прогнать морок, встать между Бездной и братом, защитить, спасти. Никого не было. – Саш, – попытался позвать Рейстлин, но губы едва разжимались, словно сведённые судорогой. – Саша… Он едва слышал свой голос; Саша, спавший в кухне, уж тем более не услышит и не проснётся. Но за стеной что-то зашуршало, задвигалось, и Саша почти мгновенно, как будто и не спал вовсе, возник в дверях. Едва различимый силуэт. Он увидел Рейстлина… и тут же рванулся к нему, сел на край его кровати, вгляделся в его лицо. Саше не нужно было спрашивать, в чём дело. Он видел и сам. Видел намертво вцепившиеся в простыню пальцы, ужас в глазах, плотно сжатые губы – Рейстлин знал, что, если не приложит усилий, то не сумеет сдержать себя и закричит. Саша видел всё это, Рейстлин был перед ним… жалок, слаб, почти обнажён, но Рейстлина это не волновало. Ни единой мысли об этом не было. Хотелось лишь одного – чтобы Саша взял его за руку, сказал что-нибудь бестолковое своим тихим, успокаивающим голосом, убрал мокрые волосы с лица и выгнал прочь всех призраков и демонов. – Саша, – прошептал Рейстлин. Он больше ничего не мог выговорить – одно лишь это слово. Но Саша, кажется, услышал в одном слове то, в чём Рейстлин и себе никогда не признался бы. Посмотрел в глаза – те самые, что отпугивали людей и безупречно скрывали все истинные чувства и мысли чёрного мага – и понял… понял слишком много. Какой-то судорожный стон или всхлип вырвался у Саши; он подался к Рейстлину и, обхватив его за плечи, тесно прижал к себе, уткнулся носом в шею, забормотал, сбиваясь и путаясь в словах: – Рейст… Рейст… тише, я тут, я с тобой, всё хорошо, они все ушли, я с тобой останусь, пока ты снова не уснёшь… Да что же такое тебе снится, почему тебе, почему вот так... я хотел бы помочь, так хотел бы помочь, но я не могу ничего, чёрт возьми, ничего! Карамон обнимал Рейстлина. Он сам обнимал Крисанию перед тем, как рука об руку с ней шагнуть за Врата. Но сейчас… то, что он чувствовал сейчас… Рейстлин застыл, не смея шелохнуться, боясь спугнуть огонь, вспыхнувший внезапно у него в груди. Было в нём кое-что похожее на тот неистовый, всё сжигающий на своём пути, охватывавший Рейстлина рядом с дочерью Паладайна, на тот огонь желания… жажды обладания… Но сейчас было иначе. Тише. Теплее. Странной, совершенно незнакомой нежностью охватило Рейстлина, и он поднял руки, свёл их за спиной у Саши, выдохнул и закрыл глаза. А потом Саша чуть отодвинулся от него, взглянул как-то испуганно, растерянно, но в то же время твёрдо и прижался губами к его губам. Это был долгий, жадный, почти лихорадочный поцелуй, совсем не то лёгкое, мимолётное касание губ Крисании; Саша целовал Рейстлина и прижимал к себе так, словно боялся от него оторваться и отпустить… хотя бы на миг. Рейстлин ответил ему. Неожиданно для себя самого. Не успел ни подумать, ни принять взвешенное решение – как тогда, в Замане, чётко выверяя момент, чтобы подступиться к жрице. Он целовал Сашу, осторожно гладил его волосы, скользил кончиками пальцев по щеке и шее… и в первый раз в жизни рядом с ним не было ни Бездны, ни Такхизис, ни матери. Никаких призраков, только живой человек с тёплыми и чуть шершавыми губами, с быстро и громко бьющимся сердцем. Рейстлин заснул легко и бестревожно в эту ночь. А наутро рассказал Саше всё, о чём умалчивал прежде, старательно избегая любых вопросов или упоминаний об этом. Он рассказал, что каждую ночь видит во сне Владычицу Тьмы Такхизис и давным-давно погибшую мать: они обе зовут его в Бездну, и порой голоса их, такие разные, несхожие, сливаются в один голос. Рассказал всё об Испытании, которое едва не погубило его, бросило тень между ним и Карамоном и навсегда лишило возможности видеть что-то, кроме увядания, тьмы и смерти. Рассказал о детстве, проведённом в тени брата-близнеца, забиравшем всё – друзей, девушек, любовь окружающих… даже здоровье – и то досталось одному лишь Карамону. Рассказал о том, как обманул Крисанию, убедил её в своих светлых, чистых помыслах и своей искренней любви, чтобы жрица согласилась вместе с ним открыть Врата. Рассказал о том, как дал в руки Карамону меч и послал в битву, убедив его, что война – благое, праведное дело, нужное людям намного больше, чем Рейстлину Маджере. Он рассказал обо всём. Саша слушал, накрыв его пальцы своими, и ничего не говорил, но по глазам было видно: понимает. Может быть, лучше, чем кто-либо иной в жизни Рейстлина понимал его. Они долго сидели так, и ни разу у Рейстлина не возникло желания отнять руку. Саша сказал, что в этом мире есть библиотеки и книжные магазины. Рейстлин и сам видел полки, доверху набитые книгами, за стеклянными витринами в «торговых центрах» и прочих местах, где им с Сашей случалось бывать. Что ж, Рейстлин Маджере привык искать ответы на все свои вопросы в книгах. Никогда ещё книги не подводили его. А здесь книг было, кажется, в тысячу раз больше, чем на Кринне, и любой мог открыть их, прочитать… не нужно было проводить дни и месяцы в бесплодных поисках – вот они, большие, маленькие, старые, новые, бери и читай, сколько хочешь. В конце концов в одной из них отыщется нужное заклинание. Или хотя бы указание к тому, в каком именно месте искать Врата, как открыть их, как вернуться домой. А Рейстлин должен вернуться. Такхизис ждёт его. Тьма ждёт его. Он изменит мир и сделает таким, каким всегда жаждал его видеть. Он станет по-настоящему сильным, беспредельно могущественным, бессмертным, непобедимым. Станет Богом. Нужно вернуться в свой мир и спуститься в Бездну. Там он вспомнит Сашу и всё, что между ними было… вспомнит, наверное, с сожалением, с горечью об утраченном и несбывшемся… но его место – там, а не здесь, его цель – там. А может, и в Бездну её, эту Бездну?.. *Король и Шут – В Париж, домой