Please don't leave me

Земфира – Хочешь

- Ты с ума сошел?! – Кричит Мину, когда узнает о диагнозе Донхена. – Как ты вообще мог допустить такое?! Чем ты думал?! – парень кричит, размазывая по лицу злые слезы. Кричит так громко, что к концу фразы срывается на визг и испуганно замолкает. Все мысли словно залиты отвратительным красным цветом, как окрашивается изображение на экране каждый раз, когда ранят героя одного из шутеров, в которые Мину играет все свободное время, игнорируя лекции Донхена о том, что нужно беречь зрение. В голове без остановки слышится «У меня рак!» Словно внутренний голос издевается, напевая эту отвратительную фразу на разные мотивы. -Мину! Я… Все не так плохо… - Донхен пытается успокоить любимого. Или успокоить себя. Он сам еще не осознал эту новость. Еще не понял, как ему реагировать. Должен ли он готовиться к неминуемой смерти или он в числе тех счастливчиков, кого спасет всего одна небольшая операция. Надо было внимательнее слушать врача. И он не может придумать ничего кроме каких-то дурацких шуток о химиотерапии и угрозе облысения. Поэтому просто молчит. Впивается ногтями в ладони, до боли закусывает нижнюю губу и молчит. Нужно просто переждать эту истерику. А потом они вместе поедут в больницу и еще раз узнают о подробностях диагноза. «И уберем осколки» - отрешенно думает Донхен, когда в паре сантиметров от его головы пролетает стакан и с грохотом разбивается о стену. Парень не пытается повернуться и осмотреть масштабы трагедии. Но он чувствует, что стакан влетел ровно в то место, где висела их с Мину совместная фотография. Донхен лишь закрывает глаза и мысленно просит Бога, чтобы это не означало начало конца. –Ты это специально! Ты просто решил со мной порвать и не придумал ничего умнее! Я тебя ненавижу! – Это только в дорамах герои, узнав о болезни, грустно вздыхают, красиво плачут, а затем, взявшись за руки, идут к добрым волшебникам врачам. В реальности все далеко не так красиво. В реальности Мину стоит посреди комнаты и методично разбивает все, что попадает под руку. В реальности кажется, что Донхен прямо сейчас перестанет дышать и исчезнет, что рак – это приговор и любимого хена уже не спасти. – Это все моя вина! Я не должен был… Нужно было больше уделять тебе внимания. А я… игры.. Ты ведь говорил… Я такой дурак… Я не смогу… - Мину падает на пол, словно марионетка, у которой неожиданно перерезали нити, благодаря которым она похожа на живое создание, а не на груду тряпья. Мину будто одержим: речь несвязная, проклятия в адрес Донхена перемешиваются с упреками самому себе. Спустя некоторое время слова заканчиваются, и Мину просто воет, как раненый зверь, и отчаянно тянет себя за волосы, надеясь, что так он сможет вытянуть все эти кровавые мысли из головы, из жизни. Донхена словно парализовало. Он с отвратительным равнодушием наблюдает за чужой истерикой и не может пошевелить и пальцем. В голове совсем неуместно возникает мысль о том, что, наверное, так себя чувствуют проштрафившиеся должники, когда мафия закатывает их в бетон. *** - Хен! Хен! – дверь в палату Донхена распахивается и являет взору радостного Мину. – Доброе утро! Хорошо спал? – младший ураганом носится по палате, ни на секунду при этом не замолкая. Ставит в вазу новый букет, на этот раз тюльпанов, не забывая при этом рассказать о том, что эти цветы означают признание в любви. Донхен улыбается и делает вид, что не замечает, как Мину пытается незаметно засунуть в щель между тумбочкой и стеной желудь – символ жизни и бессмертия в скандинавской мифологии. Он в больнице уже две недели и за это время его палата превратилась в логово оккультного маньяка: на двери маркером нацарапаны непонятные закорючки, как чуть позже выяснил Донхен, руны, призванные защитить от негатива и обеспечить крепкое здоровье; под кроватью приклеены листы с молитвами, на подоконнике пылится веточка, каких-то засушенных трав. И, конечно же, неизменная ваза с апельсинами – больным ведь всегда приносят апельсины, значит, чем больше апельсинов, тем крепче здоровье. - Я все жду, когда же ты притащишь мне кроличью лапку на удачу, - смеется Донхен, когда младший заканчивает свой ежедневный ритуал и присаживается, наконец, на край кровати. - А что, нужно? У меня есть телефон одного мага! Или нет. Тут неподалеку лес! Там точно есть кролики. Или зоомагазин. Целый кролик ведь надежнее,- Мину уже готов бежать в ближайший лес на поиски самого большого кролика с самыми длинными лапами, но Донхен предусмотрительно хватает того за рукав, опасаясь, что младший действительно побежит отстреливать несчастных животных. - Я пошутил, - старший смеется и тянется к Мину за поцелуем, - Ты мой самый лучший амулет. *** - Сюрприз, - Мину стягивает с головы дурацкую шапку с ненормально огромным помпоном, и Донхен удивленно ахает, когда понимает, что младший подстригся «под ноль». - Я решил, что так будет правильно, - Мину неожиданно теряет всю свою решительность, отводит взгляд, мямлит и теребит в руках шапку, пытаясь оторвать злосчастный помпон. – А еще мне теперь не надо мыть голову, значит, я смогу приходить к тебе раньше. И ты можешь гулять без шапки. Я тоже буду без шапки. И никто не удивится, и… - словно пытается оправдаться, но замолкает, заметив, что у Донхена глаза на мокром месте. – Ну что ты! Я же все придумал! – Мину бежит к оставленной у двери сумке и принимается сосредоточенно шуршать содержимым. - Но Мину, ты такой дурак, - всхлипывает Донхен, когда видит в руках младшего две абсолютно одинаковые шапки. И он более чем уверен, что на той, что предназначена ему, где-нибудь внутри вышита очередная руна здоровья или знак из неизвестно чьей религии. -Дурак, - соглашается Мину, сосредоточенно натягивая Донхену на голову шапку. *** - Я купил перцовую настойку. Будем втирать в голову, от нее растут волосы. Отрастим патлы до плеч, купим косухи и будем косить под рок звезд, - Мину торжественно трясет бутылочкой из темного стекла и до ужаса блеклой этикеткой. - Тогда тебе придется научиться играть на гитаре. Или отгрызать головы летучим мышам. Будешь Оззи Озборном! – Донхен придирчиво оглядывает младшего, пытаясь прикинуть, подойдет ли ему этот брутальный образ. Но уже через пару секунд они хватаются за животы и громко смеются, - А я буду Куртом Кобейном, - кое-как успокоившись, произносит старший. Мину резко замолкает, но тут же старательно заходится кашлем, пытаясь сгладить неожиданную смену настроения. - Лучше ты будешь Элтоном Джоном, - младший немного нервно улыбается. - Но он же совсем не брутальный! – возмущается Донхен и складывает из пальцев «козу». - Зато талантливый, - многозначительно округляет глаза Мину, а затем срывается с места и заключает хена в крепкие объятия – Он работал над музыкой к Королю Льву. У него есть рыцарский титул. И он умеет играть на рояле – парень один за другим выдает лучшие, по его мнению, факты биографии певца. А еще Элтону Джону шестьдесят шесть и он до сих пор жив. А Курт Кобейн умер в двадцать семь. Донхену сейчас столько же, и Мину всем сердцем не желает, чтобы самый дорогой ему человек становился неофициальным участником «Клуба 27»*. *** Мину еще не успевает открыть дверь в палату, как слышит грохот. Испугавшись, что это Донхен опять упал в обморок, парень слишком резко дергает дверь и влетает в палату, неудачно задевая плечом косяк. Но боль от ушиба сразу отходит на второй план, когда он видит что происходит в комнате. Донхен даже не отреагировал на звук открывшейся двери. Он просто сидел и смотрел перед собой. Сидел и методично бросал на пол все, что попадалось под руку. Шаг за шагом уничтожал весь тот призрачный уют, который Мину пытался создать. - Донхен, - когда на пол полетела ваза с апельсинами, младший все же нашел в себе силы хоть что-то сказать. Но никакой реакции не последовало, - Хен. Что случилось? – и снова тишина. - Ненавижу, - тихо шепчет Донхен, продолжая пялиться в пустоту. - Что? – Мину не знает, как ему поступить в такой ситуации. Хочется схватить хена за плечи и хорошенько встряхнуть, в надежде, что парень как старенький ламповый телевизор, заработает лучше, если его хорошенько ударить. Но он вспоминает все эти многочисленные обсуждения на медицинских форумах, завсегдатаем которых он стал, о том, что любой неверный шаг и истерика превратится в катастрофу. - Я ненавижу апельсины, - Донхен обнимает себя за плечи и закрывает глаза, - Ненавижу эти чертовы шарики! Такие яркие, красивые! Как издевка… Мне долбанных двадцать семь лет, а я торчу в этой больнице… Я видел статистику… Это как лотерея… Ты вытягиваешь нужный билет и выигрываешь, а потом проигрываешь и снова по кругу… Они каждое утро приходят… Проверяют жив ли я… Я ведь могу умереть. Ведь так?.. Я читал эти идиотские форумы… Просто в очередное утро эта дрянь окажется слишком большой и я, мать твою, умру. Умру и даже не замечу. Просто не проснусь… - сбивчиво шепчет Донхен, с каждой фразой сжимаясь все сильнее, пытаясь укрыться от внешнего мира. - Нет, - Мину решительно прерывает чужой монолог и подходит ближе к кровати, на которой свернулся хен. – Все хорошо. Ты проходишь терапию. Состояние стабильное и… - это все, что он успевает сказать, прежде чем его хватают за ворот футболки. - Стабильное? – рычит Донхен, все крепче сжимая в руках тонкую ткань. – Как же я тебя ненавижу! Ненавижу все эти твои улыбки. Все будет хорошо? Думаешь, я не знаю, что ты к врачу ходишь чаще, чем ко мне?! Думаешь, не слышу, как ты вздыхаешь там за дверью! Думаешь, не знаю, что эта хрень сидит так глубоко, что шансы выжить минимальные?! Я все знаю! Я все вижу! Вижу, как ты смотришь на меня! Как на побитую собаку! Ты ведь мысленно уже похоронил меня?! – последние фразы Донхен уже кричит. А затем словно что-то перещелкивает и вот он уже лежит безвольной куклой и смотрит в потолок. Мину не знает, что ему делать. Поэтому просто садится рядом в надежде, что все закончилось. Что хен успокоился и сейчас заснет. Или изобьет Мину до потери сознания. Да все что угодно, лишь бы не чувствовать этого отчаяния. - Операцию назначили на вторник, - спустя пару минут нарушает звенящую тишину Донхен, - Я буду как лягушка. Как чертова лягушка на чертовой лабораторной по биологии, - из горла вырывается непонятный смешок, - Буду валяться там под наркозом. А куча народу будет во мне ковыряться всеми этими железками. А если они перепутают? Подумают, что это опухоль, а отрежут какой-нибудь важный кусок. Я не хочу шрам. Как метка. Уж лучше эта хрень раскаленным железом. Помнишь, мы видели по телеку? Прямо на заднице. Чтобы видно не было. Обещай, что разбудишь меня… *** -Дай руку! -Зачем? – Донхен недовольно отрывается от изучения противорубцовых мазей и кутается в смешную кофту с жирафами. - Ты мне не доверяешь? – Мину дует губы и настойчиво тянет ладонь. Старший сдается спустя минуту. - Что ты делаешь? – Донхен удивленно следит за тем, как Мину задирает рукав его дурацкой кофты и принимается мелким почерком писать что-то на запястье. В нагромождении кривых линий Донхен успевает разобрать «здоровье» «удача» «200 лет» и «Я тебя люблю!» чуть крупнее, чем все остальное. - Это на завтра, - не отрываясь от своего занятия, поясняет Мину, - Меня не пустят в операционную. А так я словно буду с тобой. Ты же сам говорил, что такого жуткого почерка как у меня нет ни у кого. И к тому же… - монолог прерывает напоминание медсестры о том, что время посещений закончено. Мину, словно испуганный зверек, вскакивает и сжимает Донхена в объятиях. Хочется что-то сказать, подбодрить. Но все, что он может, это вот так вот обнимать самого дорогого на свете человека. – Обещай, что не будешь выглядеть как лягушка на лабораторной, - казалось бы, идиотская просьба, но Донхена она успокаивает. - Обещаю, - улыбается старший и сильнее прижимается к родному телу, словно пытается раствориться в нем, спрятаться от всего и ото всех. – Обещай, что разбудишь меня завтра. - Обещаю. Ты главное, крепко не засыпай… * Клуб 27 — объединённое название музыкантов, сильно повлиявших на становление и развитие музыки стилей рок и блюз и умерших в возрасте 27 лет, иногда при странно сложившихся обстоятельствах.