Время шло, плыло, скакало, топталось на месте, ползло, бежало, летело. Оно всегда неумолимо, слушается только своих законов. Ему никто не господин, оно вольно идти в ногу с настроением, когда заблагорассудится и ни у кого не спросит мнения. Ему все равно, что кто-то умоляет его быть медленнее, ведь он побежит. Он специально замедляется для тех, кто просит быстроты.
Такой искусный скрытый садист, наслаждающийся мучениями других. Он ведь один в своем роде, и никто ему не ровня. Ведь именно его будут слушать, именно ему будут ровняться и идти по его расписанному графику. Он господин всего бытия, а этот статус никто другой занять не в силах.
И великое время дошло до тех, кто надеялся на вечность. Они хотели верить в то, что оно до них не дойдет, но так не бывает. И вот обе «вечности» еле сидят на пустынной, почти мертвой и промерзлой почве. Вокруг нет людей, большинство погибло, меньшинство умерло от осложнений и последствий, и остатки сейчас где-то прячутся и пытаются выжить в суровейших условиях. А есть ли вообще эти остатки?
Ну, раз эти двое еще видят друг друга, значит, да.
Приземленный воздух намного холодней того, что над облаками. А облака серые, бесконечно-тучные. Неба не видно уже несколько…лет? Дышать почти больно, леденит полость носа и рта, ловить кислород можно только маленькими глотками. Помимо мороза легкие задыхаются от пыли и сажи, часть которой осела на землю, смешавшись с тогдашней грязью и сегодняшним снегом. Пасмурный день, который больше похож на зимний вечер, показательно демонстрирует депрессию мира. С туч не падает снег, стоит долгий мороз и на душе тяжело от однообразной разрухи мира и цивилизации, даже некому выговориться о своих переживаниях.
И императоры этого одиночества находятся в разрушенном здании без крыши. Одной стены и вовсе нет, как и намеков на окна.
Почти полностью разрушенный огрызок человеческого труда. А ведь когда-то это построение было жилой многоэтажкой. Сейчас ее жители или стали тенями силуэтов на разрушенных стенах, или их мумифицированные трупы утрамбованы где-то под промерзлым слоем снега, земли и сажисто-пепельной пыли. Есть, конечно, шанс того, что они оказались в бункерах, но оптимизм граничит с глупостью. Он не конкурент всеобщей проблеме и остатков
горечи.
Один был сутул и бледен, его общий цвет напоминал пепел или прах, а второй сливался со снегом и прозрачным льдом. Эти выжившие мертвецы не смотрят друг на друга, им противно видеть единственного собеседника, с которым нет ничего общего, кроме горя и громкой тишины с немыми криками. Они выжили, но их нормальная жизнь закончилась уже вовремя травли вражеских наций путем биооружия, влияющий на генофонд.
Обратный путь был безвозвратно отрезан еще вначале ядернохимической бомбежки.
Хотели ли они выжить, зная, что все их близкие погибли или быстро, или мучительно, а они останутся на разрушенной планете с 0,005% выживания? Сначала да, мало кто хочет идти за погибшим человечеством вслед, ведь каждый по-своему эгоист. А потом, когда их коснулась правда конца, когда их глаза видели, как выжившие занимались каннибализмом, когда днем ультрафиолет выжигал еще часть «остатка», ведь озоновый слой давно разрушен, как и растения, когда надеяться на что-то просто глупо и бесполезно, эти двое поняли, что лучше была бы быстрая смерть, чем такое псевдосуществование.
Только им не страшен голод, холод, жар или простое самосохранение, ведь их не видят люди. В общем, императоры тоже не видели человеческий род в течении года. Даже намека на что-то живое не было. Возможно, он и прячется где-то, но надежды уже давно нет, ее даже не было, когда начался этот быстрый сброс паразитов планеты.
Каждый из них пережил свой пик популярности, доживая остатки жалкого существования. Их глаза видели знаменитый гриб огня в середине июля, ударную волну и пожары,
много-много пожаров. Все происходило быстро и до одури
медленно. Буквально за неделю сажа и пыль охватила всю Евразию и часть Северной Америки, а за 2 недели температура упала ниже нуля, ведь две самые главные королевы вздора отправили друг другу телеграммы в виде ядерных бомб. Спустя месяц все Северное полушарие на 2 недели потеряло солнце.
Резкие контрасты температур между сушей и океаном, начались жесткие засухи, погибли все растения, кроме Южного полушария, там что-то да осталось. Во всяких тропиках растительность погибла мгновенно из-за узкого диапазона температур и освещенности. Сохранилась только часть рептилий и, кажется, какие-то гроши зверей. Птиц не стало сразу. Огромные площади мертвых лесов стали причиной вторичных пожаров, а большое количество углекислого газа от разложенной органики разрушили глобальный цикл углерода, началась активная эрозия почвы.
Вот так и закончилась жизнь человечества. Остатки людей как-то где-то искали еду, как-то выживали, убивая себе подобных, даже не жалея и не глумясь. Их можно понять, но наблюдать за их выживанием было мерзко, горько и жалко. Они все были жалкими, хотелось помочь, но…никто не верил в какие-то детские сказки.
Даже дети, которые каким-то чудом появлялись в это время.
Они сидят на полу, слушают свои пустые мысли и уже давно перестали задумываться о завтрашнем дне. Каждый день однообразен, особенно для воплощения ужаса, которая питалась страхом людей.
Для нее нет понятия жалость.
А вот для блондинистого духа…любой день был маленькой моральной пыткой. Он боролся с собственной болью, видя несчастных детей и взрослых. Он хотел помочь каждому, спасти, заставить поверить в лучшее, но каждый раз его преследовала неудача и горстка заледеневшей надежды в густом соусе разочарования.
Эта пара – контраст цветов и морали. Как ни странно, но когда-то-королева-кошмаров была в более-менее живом обличии. Да, она стала меньше в росте, бледнее, но…эта женщина имела преимущество. Сейчас люди боятся почти также, как в древности. У нее есть хоть
какие-то силы на то, чтобы сидеть и улыбаться.
У блондина глаза давно стали помутневшим льдом. Серость кожи так надоела, что стало почти безразлично. Он смотрит только в пол, подперев слегка прозрачное тело о стену. У него нет сил на что-либо. Посох давно лежит просто рядом, почти не используется. Нет сил создавать снежные бури в мире, где ядерная зима.
– Странно, что ты слаб, ведь вокруг зима. – вдруг подает голос Кромешница. Почему они вообще стали проводить время вместе?
От одиночества не хотелось сойти с ума.
Джек мысленно закатывает глаза. Слушать эту женщину тоже нет сил. Как у нее только хватает наглости на такие слова?
– Я хранитель веселья. – остро процеживает блондин, хмуро смотря на женщину с орлиным носом.
Точно, она же сама стала его преследовать.
Насмехалась, когда парень страдал из-за чьей-нибудь смерти. Она говорила, что нужно быть проще, что смерть – нормальное явление, которому не должно быть посвящено столько почестей.
Питч гордо и довольно улыбалась, видя боль этого духа. В ней нет чего-то доброго.
– Это вторично. – подпирает голову рукой с черным маникюром.
Она слишком живая для апокалипсиса.
Ледяной дух раздраженно стискивает зубы, но молчит.
Ей всегда было трудно что-то доказать. Нет сил спорить с этой…просто с этой. У Джека закончился арсенал оскорблений и кличек для нее.
– Так…
чего же ты никого не веселишь? – Джеку ее улыбка кажется мерзкой. Она настолько солнечная, что…Ледяной понимает,
почему иногда у него возникает желание ударить ее кулаком в лицо. – Чего молчишь? Это же, по твоим словам, твоя прямая обязанности.
Мерзкая, черствая, надменная, жестокая, бессердечная. Почему Луноликий своими руками создал зло? Без него мир был бы счастливей.
Без зла не было бы ускоренной смерти.
Питч улыбается, смотря прямо в глаза. В ее дегте нельзя найти зрачка. Почему Джексон вообще смотрит на нее? Лучше никак не реагировать. Голубоглазый уже знает реакцию этой злодейки,
хотя до последнего не может предугадать со 100% точностью.
– Ты будешь помнить их? – поинтересовалась брюнетка с короткой, даже мужской, стрижкой.
Именно в этот момент женщина смотрела куда-то в сторону. Ее голос с ноткой улыбки, хотя на лице нет эмоций.
Или Джексон просто не смотрит, не пытается вглядываться в неродное лицо. Зачем ему это? В этой женщине нет ничего, за что ее можно хотя бы уважать.
– Да. – без особого желания, с явным раздражением отвечает Фрост, смотря на то, как серокожая улыбается, смотря в его бледные глаза.
Наивный, мягкотелый, покорный, добронравный, сердобольный.
У нее найдется еще как минимум Грэма слов, которые прекрасно опишут этого жалкого молокососа.
Его бледные глазенки так сейчас сверкают, желая как-то задеть ее, что становиться до смеха умилительно. Если бы не его детское разделение мира на цветное и черное, то…было бы явно
приятней.
– А меня? –
это как азарт, остановиться было трудно.
Питч так искренне и чисто улыбается, что даже становиться мерзко. Зачем вести себя как ребенок? Может, из-за того, что она
общается с ребенком?
– Меня помнить будешь? – старается заглянуть как можно глубже,
в самую душу. Возможно, ему тоже страшно, как и его
любимым людишкам?
Блондин молчит, специально опускает взгляд, всем видом показывая, что ему все это неинтересно.
Кромешница не моргает, продолжает наблюдать за любым движением молодого духа…хотя по-настоящему он уже давно не юнец, и давно не «последний, кого выбрал Луноликий для помощи стражам детей».
Нет.
Громкое непроизнесенное слово застыло в морозном воздухе. Даже если Джексон ничего не сказал, все равно это слишком очевидно, слишком понятно и…слишком
клишированно.
Улыбка на серых губах становиться больше. Бывшей королеве действительно весело.
Она победила собственный спор, победила у самой себя.
Брюнетка другого и не ожидала, не хотела ожидать. Так что все идет правильно, так, как заведено с создания мира, с клише и однотипных романов.
Она знает, что Джек будет помнить каждого из стражей: нового, старого…
не-очень друга и недо-неприятеля. Это раздражало до
песочной крови из несуществующих ран на ладонях от коротких ногтей.
– А я – да. – удивительно…мягко произносит черноглазая, коснувшись затылком стены. Возможно, стало бы легче, если бы она почувствовала холод…
или смогла бы разбить череп об нее.
Она продолжает смотреть на Джексона, который даже не посмотрел в ответ.
Какое счастье, что он не видит ее слишком мягкой улыбки.
Молчание затягивает. Оно обволакивает сознание, туманит остатки разума. Духи перемалывают слова, сказанные ранее, слова, не высказанные в слух, слова, до которых не дойдут их мысли.
Ее глаза замечают, как взгляд Фроста становится расфокусированным. Он, наверное, просвечивал бы, если бы солнце светило ярче. Кончики его волос потеряли свой цвет, но не очертание.
Возможно, именно так люди видят духов.
– А если бы тебе дали шанс, то ты бы сделал такой же выбор? – легко спрашивает Кромешница, смотря с улыбкой на грузного Джека.
Обычно было наоборот. Интересно меняются ролями люди по стечению обстоятельств…причем тех, которые они не контролировали.
Фрост поднял взгляд на женщину, чувствуя раздражение, которое не смывалось даже общей усталостью. Он помнит такое чувство…тогда, когда он стал терять сознание от долгого пребывания в проруби. Сознание было
мутным-мутным, голова болела, было немного холодно.
Сейчас почти тоже самое, только…немного по-другому. Ему не было холодно, голова не болит, но сознание туманное, тело наливается свинцом, а связь с конечностями почти пропадает.
Голубые глаза смотрят на побелевшие пальцы с шелушащейся кожей. Кончики вовсе пропускают сквозь себя свет.
Он через них видел пол.
Глупый вопрос. И ответ на него уже никому не нужен.
Только полуживому самолюбию. А разве оно сейчас в тренде?
Только собственному хозяину.
Для них нет «другого шанса». Их бессмертие заканчивается, буквально через столетие их точно не станет. Так зачем тратить силы на что-то такое ненужное, как мнение уже-не-врага-но-и-не-приятеля.
Джек до сих пор не мог дать статус королеве ужасов. Она хорошо знакома с психологией, прекрасный манипулятор, но…
не такой прекрасный, раз Фрост не пошел с ней.
– Я уже умирала. – спокойно, без явной улыбки произносит женщина, нарушая громкую тишину.
Когда она
замолчит? Почему ее понесло на общение? Хотя…она всегда была балаболкой.
Ледяной смотрит, но не рассматривает чужой силуэт.
Он, кажется, знает его наизусть.
Питч смотрит будто в свои воспоминания, не спешит говорить, безэмоциональное лицо, обычный голос…без преукрас,
как в ее любимом стиле победителя.
Самоуверенная.
– И в этом нет ничего. – поднимает взгляд на Джексона. Ее глаза впервые за долгое время ни о чем не говорят.
Эти чернильные пятна не пытаются насмехнуться, унизить, убить. Они почти как у человека…
если бы не отсутствие бликов.
– Ты просто отключаешься, а после просыпаешься в совершенно новом месте. – королева замолкает, смотря в пол какое-то время.
Ей не хотелось развивать эту щепетильную тему.
Особенно когда она дышит в затылок. Питч заглядывает в бледное лицо, которое всегда смотрело на нее с любой эмоцией, кроме искренности. От презрения до безразличия. Не было уважения, сострадания, понимания…да всего человеческого по отношению к ней.
Только брюнетке такое не нужно. Она давно не человек –
или вовсе не человек – так зачем строить иллюзию? Ее мораль тоже усохла…или не рождалась? Так что зачем этот лишний фарс?
Джек тает на глазах. И он это тоже знает. Возможно, дух еще не догадался, почему Кромешница так много болтает…она ждет ответа. И женщине плевать на содержимое, ведь Фрост должен просто говорить. Что угодно, хоть белиберду, но говорить, не засыпать,
не отдаваться туману.
Только она никогда этого не признает. Питч знает, как умирают хранители…
примерно также, как и рождаются. У них схожий путь, в котором помогает Луноликий. Он дает людям шансы, а после кидает в шторм, чтобы новый дух сам понял собственное предназначение и построил себе судьбу.
За это она ненавидела этого Лунного человека.
Ненавидела, но молчаливо благодарила за то, что он дает жизни тем, кто действительно в этом нуждался.
О своем желании жить Питч вспомнила только после смерти этой причины. Поиск дочери занял тысячи лет, а она всегда была рядом: в озоновом слое, растениях, кислороде…теперь же ее
нет. Ее малышки нет, и женщина только-только вспомнила, почему стала воплощением Ужаса.
Она не горевала, к тому моменту сердце атрофировалось. Но ее преследовало ведение этого ребенка…которое до ужаса похоже на блондинистого духа, который сидит поодаль. У этих детей нулевое сходство – даже минус бесконечность – но что-то делало их похожими для Питч. Возможно, это одинаковые чувства…
или просто непонимание. Скорее всего последнее.
Джек действительно
глупый. Он мог спокойно выбрать ее сторону, и…был бы счастлив.
Только обратную сторону медали никто не выбирает. Питч привыкла, мир считает это нормой.
Конечности блондина постепенно становятся бесцветными, этот эффект распространяется дальше, на голень, коленки и локти.
Наблюдать за чужой смертью не страшно. Только внутри что-то неприятно тянет,
будто острые щипцы пытаются разорвать сухожилия.
Джек знает, что с ним происходит. В него окончательно перестают верить. Да, верно, зачем веселье в ядерную зиму? Это просто глупо. Он умирает, а она живет. Эта брюнетка выедает своей густой чернотой его чувствительные глаза.
Почему в последние часы жизни Джексон должен видеть именно ее? Ни Санту, ни Песочника, ни Кролика, ни Фею, даже Луноликий бы сгодился! Почему именно
она?
Бледные глаза почти сливаются с белком. Они смотрят на Кромешницу, которая впервые не улыбается чьим-то мучениям. Это какой-то нонсенс, остановите планету…
теперь эта фраза приобрела почти реальный смысл.
Возможно, Питч изменилась…но слишком поздно. Уже ничего не исправить, поздно просить прощения…возможно,
Джексон ее даже простил. Только кого это волнует?
Почему-то в ушах только ее голос и смех.
Такой надменный, с привкусом презрения. Он видит ее могущественные образы…королева всегда любила форсить перед публикой. Для нее жизнь была театром. Поплатиться ли? Жалеет ли? Конечно нет. Зло всегда выигрывает.
Блондин улыбается...только
мысленно. Он напоследок смотрит на извечного соперника, с которым никогда особо не общался…только после апокалипсиса они смогли почти поговорить по душам.
Запомни меня тем, кто не поддался.
И Питч его обязательно запомнит. Такого наглого мальчишку она давно не встречала. Он был одним из немногих, кто не пошел с ней. Но он был
первым, кого Кромешница звала из интереса, а не желания одержать полную победу над стражами.
Женщина смотрит на пустующее место, где несколько минут назад был ее недовраг. Что же тогда ощущалось в ее темной душе? Возможно радость или успокоение, но все это фарс. Внутри что-то постоянно тянуло, изнывало и болезненно стонало.
Тихо-тихо, но ужасно
раздражительно!
Она берет в руку изогнутую пастушью палку, которая когда-то ее
победила, затолкала в пучину ее мира. Абсурдно и даже как-то гадко это осознавать.
Совсем легкая, даже легче обычной палки. Рассматривает потемневшее древко, не зная, что нужно чувствовать.
Что-то точно было, но вот что это? Королева
знает, но
не скажет этого.
Жилы, по которым раньше струилась сила Джексона, стали полыми, как и сам инструмент.
Его будто погрызли термиты. Теперь он полностью бесполезен. Возможно, она бы даже плакала, если была человеком.
Женщина проговаривает что-то одними плоскими губами, грустно улыбается. Брюнетка сжимает посох чуть сильнее, желая почувствовать тот холод, который был в первые встречи с этим духом, но ничего. Ее руки не покрываются инием, нет фантомной боли…только воспоминания.
Брюнетка обнимает колени, утыкается щекой в них и продолжает анализировать. Ей впервые за много времени хочется встретится с Песочником…чтобы
уснуть до нового возрождения, до новых хранителей, до нового плана Луноликого…до
нового Ледяного Джека.
Ее дегтевые угольки отражают солнечные блики.
Солнечные ли? Кончено да,
Кромешница же не имеет человеческой души.
Это была явно не их история, зато определенно их конец.
