Drawing days

— Гокудера-кун, иди сюда. И Хаято бежал, едва ли не спотыкаясь, вытянув вперед руку, готовый ухватиться за толстовку распахнувшего свои объятья Тсуны. Прижимался сильно, утыкался носом в пахнущую шоколадом шею, обхватывал тонкую талию. И чувствовал себя самым счастливым человеком на земле. А Джудайме улыбался. Дышал в макушку, поглаживая плечи, и улыбался. Так, как умел только он — тепло и ласково, точно солнечный лучик. Хаято любил его больше своей жизни. Невозможно было не любить этого человека в полосатой толстовке и шортах по колено. Без причины. Просто потому, что он был. Просто потому, что он существовал и находился рядом. Многие считали его наивным мальчиком. Бесполезным Тсуной. По сути, он таким и был. Не бесполезным, нет, наивным и добрым, но уже тогда, с пятнадцати с хвостиком лет, в нём начали зарождаться стойкость и расчетливость, присущие каждому боссу мафии. Однако замечал это только он, Гокудера, и то только потому, что Джудайме пустил его ближе, чем других. Очень близко. Слишком близко. У него было хрупкое, худощавое тело. Острые плечи, выпирающие ключицы и рёбра, тонкие ноги-тростиночки. Когда он кошкой выгибался, спрятав пылающее лицо в подушку и сжимал простынь до такой степени, что белели костяшки пальцев, Гокудера целовал все семь его позвонков, слизывая, как дар божий, капельки пота с нежной кожи. Также Тсуна любил сидеть в парке, между разведенных Гокудеренных ног, и есть мороженое. Его это умиротворяло, Хаято же приводило в неописуемое по своей силе чувство восторга и благоговения. Им было по пятнадцать, и вся планета казалась крохотным пятном на карте их мира. Не существовало ничего невозможного. Того, что они бы не прошли вместе. Так говорил Джудайме, смотря на Гокудеру своими большими, широко раскрытыми глазами цвета молочного шоколада. Держа за руку и сжимая его пальцы в своих, катастрофически тонких. А потом появился Занзас. Сознание Хаято в то время помутилось и рухнуло. Он сидел у ворот школы, идти было некуда, да и не особо хотелось, смотрел вдаль, и сердце его разрывалось. Тсуна увлёкся, и это заметили все. Именно тогда Гокудера пристрастился к алкоголю. Выпивал много и часто, прогуливал школу, за что получал тонфами по хребту. Синяки не проходили неделями. И как-то раз, как-то само по себе, он оказался под бесящим его своим вечным оптимизмом Ямамото. Видел его лицо, сосредоточенное, с небольшим румянцем на щеках, вполне симпатичное, и откидывался на подушки, представляя вместо крепких рук с мозолистыми ладонями, снующих по телу и старательно обходящих синяки, нежные пальцы Джудайме, больше щекочущие, чем вызывающие возбуждение. Такеши брал его нежно, шептал на ухо какие-то глупости, а Гокудере в какой-то момент стало слишком всё равно, чтобы различать что-либо. Им было по семнадцать, Гокудере почти исполнилось восемнадцать, когда Джудайме вновь взял его за руку своими до ужаса худыми пальцами. Просто взял, приложил палец к губам, и повёл за школу. Его шоколадные глаза озорно горели, и Хаято невольно почувствовал возбуждение, охватившее всё его существо. С их последней встречи такого характера Джудайме многому научился. Гокудера не знал, смеяться ему или плакать, ощущая нежные умелые прикосновения Тсуны и смотря сверху на его покрытое румянцем лицо. Но всё было по-другому. Они выросли, вместе с ними изменилось и что-то между. Выросло, окрепло, мутировало. Гокудера сдержано кивал, когда Тсуна его о чём-то спрашивал, вежливо улыбался на предложение сходить в парк, и не чувствовал должного эмоционального удовлетворения, целуя в уголок приоткрытых губ разомлевшего под ним джудайме. — Ты всё ещё обижен на меня? — Тсуна катастрофически худ, что странно, и совсем не тот стыдливый мальчик, каким был почти пять лет назад. Гокудера скользит взглядом по вытянутому телу, всё также растрёпанным волосам и свежему засосу под правой лопаткой. Он садится напротив, в позу лотоса, и пытливо смотрит в лицо подвинувшегося к изголовью кровати Хаято. Говорит что-то про Занзаса, про ошибку мимолётной увлеченности (пусть и длящейся два года!) и в соблазнительной манере подползает ближе, пока не находит под простынёй свою заветную цель. Гокудера сдаётся, перенося разговор на потом. Занзас сидит, закинув ноги на подлокотник, и бесит одним своим существованием. Карие глаза прикрыты, но иногда обращаются на джудайме. Чересчур спокойного и натянувшего на себя добродушную улыбку. Гокудера же смотрит на пришедших с главой Варии Скуало и Ямамото, стопроцентно увязавшегося проводить их до кабинета. Они играют в су-е-фа и выглядят в какой-то мере безобидно. В какой-то момент Хаято оставляет джудайме и Скайрини одних в кабинете. Меняет бумаги с поразительной скоростью и сильно бьющимся сердцем. Спешит к двери, готовый ко всему, однако слышит голос Тсуны и замирает на полпути. Джудайме с издёвкой спрашивает у раздраженного Занзаса, нравится ли ему спать с Леви. Ответ не слышен, но по смеху ясно, что мимолётная увлечённость всё же может длиться несколько лет. Гокудера победоносно заходит в кабинет, прерывает порыв Скайрини убить Тсуну, и лично передаёт последнему важные бумаги, слегка касаясь его руки пальцами. В постели, тем же вечером, когда Джудайме ластится к нему, Гокудера рассказывает про очевидную измену с Ямамото. Тсуна спокойно кивает, выслушивая. Кладёт голову на плечо, сплетает пальцы, вновь извиняется и говорит с улыбкой, что счёт один-один. Дни летят, Хаято, поддерживаемый светом Джудайме, сияет всё ярче. Дела идут в гору, клан процветает. Всё очень даже хорошо. А потом Тсуна умирает, и Гокудера остаётся один. Он ненавидит всё и крушит предметы в радиусе одного километра. Хаято плачет, взрывая стены, плачет, когда видит гроб и положенного в него Тсуну, плачет, когда всё уже закончилось, и Реохей зовёт его с ними, третьим лишним, кладя руку на плечо. Ханна не против, говорит он. Но против Гокудера. От одиночества и простуды его спасает самое неожиданное существо — зеленоволосый ребенок, которого он видел-то всего один раз. Хаято запирается в квартире, и никого к себе не подпускает. Пьёт и избивает себя голыми руками. В дверь периодически ломятся другие члены мафии, сестра. Гокудере как-то всё равно на всех. В один день он решает жить заново. Звонит Хару, надевает свежую, не испачканную кровью рубашку, и идёт на встречу. Миура трагически осматривает его с ног до головы, задерживает взгляд на сломанном носе, берёт за руку, ведёт в кафе. Уже там Гокудера слышит ожидаемо-разочаровывающее: «Прости, Хаято-кун. Ты, конечно, хороший, но я не хочу подхватить какую-нибудь инфекцию. Давай будем просто друзьями? Ну, я имею ввиду иногда встречаться вот так вот.» И вновь приходит Ямамото. Они уже не трахаются, нет, Такеши ведь примерный семьянин, да и Скуало до чёртиков ревнив. Просто сидят на кухне, один веселый по обыкновению, второй ужасно раздраженный моральной невозможностью убить нахала. Такеши говорит, что надо жить дальше, без Джудайме, не расстраиваться из-за таких, как Хару, и посвятить себя работе. Его слова звучат удивительно разумно. Хаято не щадит себя, в отличие от других. Работает на износ, думает о плане мести и тех, кому, собственно, и надо мстить. В один из таких дней, всего на мгновение, он видит Тсуну. Живого, растрепанного, с широко раскрытыми глазами цвета молочного шоколада и с характерной улыбкой, по которой он так скучал. Пятнадцатилетнего Тсуну. Гокудера ускоряется, почти бежит, протягивая руку, но исчезает в дымке, меняясь с собой из прошлого. Счастливым, преданным и любимым...