О комплексах и самолюбии

Под слоями одежды Освальд скрывает болезненно тощее тело, тонкую бледную кожу с лабиринтом костей и узорами белесых шрамов, оставленных городом. Кобблпот не любит смотреть на него в зеркале: он оставляет недовольный взгляд на угловатых плечах, покрытых россыпью нелепых веснушек, острой ключице и череде ребер. Освальд бесполезно проигрывает в голове мягкие слова матери о том, что он особенный мальчик, и скрывает режущие глаза недостатки за дорогой тканью, подводит глаза и маскирует въевшийся запах крови неприлично дорогим парфюмом. Под крепким укрытием из лощенности он похож на потрепанное жизнью животное даже повадками. Смотрит таким же диким взглядом побитой собаки и жалобно ластится к протянутой руке, готовый чуть что — сразу цапнуть. (он чувствует дикое желание сломать шею каждому, кто обратит внимание на его минусы, и готов пройтись по чужим костям) С Джимом они проходят все возможные этапы недоверия и предательства прежде, чем разорвать друг друга на куски в яростном желании обладать и диком накале чувств. Нежность отступила, отдав права болезненным укусам, налитым кровью синякам и тонким полосам царапин на спине. Гордон кажется тем самым примером идеального человека, старательно вырезанного мастерами из редкого минерала, пока сам Пингвин, как он уверен, переработка мусора в попытке сделать нечто стоящее для этого мира. С этой всей нескладностью, щуплостью и больной ногой он выявился браком на фабрике жизни. Поэтому это был первый и последний раз, когда он согласился заниматься сексом с возможностью Гордона хорошо его рассмотреть. «Джим красив», — в который раз подмечает Освальд, наблюдая за ним через темное стекло автомобиля, и невольно касается кончика своего острого носа — очередного изъяна. Еще одной причины, из-за которой ему дали его прозвище. То самое прозвище, преследующее его вместе с длинной кровавой дорожкой из мертвых тел. Поэтому, пока в один момент он уверен в уровне хреновости стандартов Джима в выборе партнера, в другой — он убеждает себя в своем великолепии, от которого не смог отказаться даже самый честный коп Готэма, пока вышибает молотком суставы одного мудака, посчитавшего себя слишком крутым, чтобы занять его место. Освальд чувствует себя королем этого города, властвуя над чужой жизнью. Гребанным предводителем и мессией дрянных шаек бандитов до тех пор, пока нарциссизм не трещит по швам. Рядом снова оказывается незаконно чудесный Гордон. Он смотрит уверенно, гордо и невольно вкладывает в каждое движение ту самую красоту, на которую и Освальд не смог не положить глаз. Кобблпот проникается своей паршивостью, старается расправить ссутулые плечи и в принципе перестать выглядеть, как пожеванное улицей ничтожество. Этим же вечером пострадавшая самооценка заштопывает свои раны за счет жизни нескольких должников, не признавших превосходство Пингвина. И справляется она с этим чудесно, позволяя позже за бутылкой виски подумать о том, насколько же он, блядь, восхитителен. — Твоих рук дело? — разъяренно шипит Гордон, прижав криво усмехающегося Освальда к стене. Он тычет практически ему в лицо фотографии бедолаг, найденных сегодня в доках. Вывернутые конечности, переломанные кости. Джеймс не хочет этого признавать, но понял кто убийца из-за стойкого запаха французского парфюма с мертвых тел. Он вдыхает его почти каждую ночь с бледной шеи. — Что ты, Джим, как я мог? — в страхе схватить удар ломанно улыбается Кобблпот и от него вместе с нотками цветов несет враньем. — Пингвин, — рявкает Гордон и встряхивает Освальда, прикладывает его затылком о стену. — Может быть, я и разбил о чью-то голову один стеклянный флакончик, — лукавит он. — Но, Джим, — проникливо говорит Пингвин, положив ладони на его кисти, — эти люди заслужили небольшую трепку. Джеймс от него отшатывается. Смотрит настолько зло, что бог его знает, как он сдерживается, чтобы не набить птичий клюв. Потому что жалобные взгляды Пингвина не приносили должного эффекта уже очень давно. — Убирайся. Освальд не спешит спорить: поправляет смявшийся пиджак и хромает в сторону недалеко припаркованной машины. В итоге они стараются не пересекаться месяц, чтобы при случайной встрече недалеко от места расследования, почти что уговорить себя не закрыться в туалете местного кафе. Освальд скривил нос, когда понял на какие паршивые условия для секса почти что подписался, и кокетливо помахал визиткой ближайшего вип-клуба. И пошло все по новой. Они продолжили действовать по обжитой и облюбованной со всех сторон системе: Освальд ищет удовлетворение в чужих болях и страхах → Гордон набрасывается на него с обвинениями → Расставание на продолжительный срок → Бурное примирение. И в этом безбашенном круговороте событий Джим почти что упускает несколько немаловажных деталей. Настолько часто пребывая в бредовом накале чувств, адреналине и лавине эмоций, он практически не замечает, что Освальд не дает коснуться своей ноги и никогда не позволяет рассмотреть свое тело при нормальном освещении. Хотя Гордон знает каждый его изгиб и неровность, вслепую находит чувствительные места и идеально ориентируется в чужих вздохах. — Он не может стесняться, — хмурится Джеймс, помня, насколько может быть его партнер самодовольной сукой. Вывод кажется по-тупому нелогичным. Мозг настойчиво отрицает такую возможность и приходит к ошибке 404, когда вечером он, не погасив привычно лампы, с явными намерениями упирается в подлокотники кресла Пингвина, нависая сверху. Тот шепчет в поцелуй сбитое «подожди» и тянется к выключателю. Он опешивает, когда Джим перехватывает его и отвечает томным «я хочу видеть тебя». — Н-но, Джим, — Освальд прочищает горло и совершает новые попытки добраться до лампы. И все впустую. Джеймс настойчиво держится за свое. Кобблпот выглядит, словно перепуганный птенец с быстро-быстро бьющимся сердцем. Забитый в угол, прижатый голодными хищниками, попавший в совсем безвыходную ситуацию. Он широко раскрывает глаза и в них заметно, как в панике мечутся мысли в попытке сконструировать план побега, чтобы избежать неприятной участи. — Джим, — предупреждающе говорит Кобблпот и хватается за запястье Гордона, когда тот оглаживает бедро больной ноги. Он не привык к такому. Он отводит ее в сторону каждый раз, чтобы предмет его воздыхания не наткнулся на то, что среди людей считается уродливым. Несовершенным. — Джеймс, — зло цедит он, словно это может подействовать на Гордона. Будто бы это вообще когда-либо с ним работало. Мужчина вырисовывает кончиками пальцев непонятные узоры до его острого колена и обводит чашечку. Джим трется носом о его щеку и очерчивает путь второй рукой по груди, через солнечное сплетение и к впалому животу. Он опускается все ниже, пока не садится перед ним на колени. Освальд не сводит с него напряженного взгляда. Все внутри него кричит об опасности. О том, что некий коп GCPD рывком собирается вытащить его из привычной зоны комфорта и окунуть в ледяную реальность. Реальность, в которой нельзя выдрать брак своего тела из чужих рук и сменить тему разговора, чтобы собеседник не зацикливался на его недостатках. Здесь невозможно за счет убийства пары-тройки сволочей утвердить свое положение. Тут есть только прикосновения горячих рук и раскаленного взгляда. И никаких путей к отступлению. Гордон ласково оглаживает голень и забирается в штанину брюк, чтобы обвести форму косточки чувствительной щиколотки. Мужчина оставляет поцелуй. Мимолетный, он плохо чувствуется сквозь ткань, но Освальд уверен, что даже так его прошибло током. Жар от такого интимного момента окутывает все тело. Кобблпот отворачивает голову в сторону не в силах смотреть на ластящегося к его главному в жизни изъяну и нехотя поддается Гордону, который сжимает его подбородок и возвращает взгляд к себе. — Это не обуза, — припечатывает Джеймс так, чтобы в голове Освальда не проскользнуло и тени сомнения по поводу его слов. Глядит настойчиво и уверенно, жмется щекой к колену и чувствует, как под рукой еще сильнее напряглись мышцы. — Это не недостаток или изъян. Это твоя особенность. Освальд крупно глотает воздух, зажимает ладонью рот и опускает подрагивающие ресницы. — Твою мать, детектив, — шипит он, ссутулив плечи. Словно сжавшись в клубок, чтобы чертов Гордон прекратил растаскивать стену его вечного комплекса по камушкам. Джим снисходительно улыбается и тянется к пряжке ремня Освальда. Тот позволяет Гордону снять с себя брюки только потому, что тот повторяет свое треклятое «особенный», и скрещивает голени, уводя сокровенную конечность под защиту здоровой ноги. Он не любит быть обнаженным при свете и ловить на себе долгие взгляды этого человека. Даже если это просто ноги. Тем более если это они. Витало чувство, будто Джим однажды хорошенько присмотрится, оценит всю непрезентабельность своего партнера и решит, что подобная деталь достаточно сильно не вписывается в идеальную картину его жизни. Он же не чудесная Томпкинс, в самом деле (она настолько распрекрасна, что от нее начинало тошнить). — Ты красивый, — говорит Джеймс, и у Освальда невольно вырывается нервный смешок. — Прими мою благодарность за лесть, — щетинится Кобблпот и уголки его губ саркастичной улыбки опускаются, когда он ловит искренне оскорбленный взгляд детектива. — Черт бы тебя взял, Джеймс. Пингвин складывает руки и только сильнее отводит больную ногу от мужчины. Но тот не дает этого сделать и разводит ноги в стороны, чтобы ничего ему не мешало оставить еще несколько поцелуев на бледной коже. Она тут же покрывается мурашками. — Красивый, — упрямо повторяет он и ощутимо прикусывает кожу на голени. — Изящный, — Джеймс проходится горячим языком вдоль бедра, оставляя за собой влажную дорожку. — Я люблю тебя. Кобблпот крупно вздрагивает и недоверчиво косится на уверенного в своих убеждениях Гордона. Раньше они не признавались друг другу так открыто. Проявляли заботу и нежность через прикосновения и в те самые моменты, когда персонажи в фильмах роняли слова о любви, молча расходились в разные стороны. — Береги себя, — на прощание говорил Гордон. — Ты тоже, — отвечал Освальд, и оба обменивались понимающими взглядами. Но теперь негласное табу было нарушено, и щеки Кобблпота полыхнули ярким румянцем. Пунцовые пятна неровно покрыли острые скулы, расцелованные солнцем щеки и заползи на кончики ушей. Алебастровая кожа ласкается под легкими, словно прикосновения лепестков, поцелуями, мышцы расслабляются под осторожными пальцами, и Пингвин понимает, что больше не нужно пытаться показывать себя ему с высоты птичьего полета. Для Джима он и так чудесен, словно звезды. Освальд считал себя потрепанным мешком, набитым изъянами. Гордон видел в нем прекрасное.