It will pass

О, он знал с самого начала. Он знал, что Мориарти абсолютно точно снесёт его голову, вырвет, сердце — оно, как оказалось, всё-таки было у полковника, и он, блядь, это ненавидел, эту бесполезную мышцу, — и заберёт себе, как очередную интересную и увлекательную игрушку, а потом сожжёт до тла, как сжигают бесполезный хлам. Слегка мешающийся, по большей части надоевший. Как долго она будет сохранять статус увлекательности? Вероятно, чуть дольше, чем взлом трёх самых охраняемых мест в Англии и чуть меньше, чем чертов Холмс с его бесконечной гениальностью. Только вот Моран не грёбаный Холмс, и если тому почти всё равно, если не давят на тех, кто Шерлоку дорог, то в случае Себастьяна давят на него самого и это вызывает гремучую смесь бессильного гнева и презрения. К себе, конечно. Умелый кукловод безжалостно и бессовестно, даже как-то насмешливо связывает невидимыми нитями руки-ноги своей марионетки, а Себастьян бездействует. Позволяет себя связывать и дальше, потому что не может. Ни вперед, ни назад. Вот она — ёбаная точка невозврата. Его собственная. Джеймс Мориарти. Просто, черт возьми, замечательно. Джим Мориарти просто не мог не переворачивать жизнь с ног на голову. Из тех личностей, что делят её на пресловутое «до» и «после», не оставляя никаких шансов на победу. Да хотя бы на то, чтобы выйти живым — ментально или физически, тут уж как пойдет. Джим априори в выигрыше, до его слабых мест не добраться, его не прижать, ему не страшно, потому что у него просто-напросто нет слабых мест. Неуязвимо-ускользающий и это раздражает. Раздражает даже не из-за того, что хочется сделать ему больно, а из осознания собственной беспомощности перед ним. Да и бывает ли ему вообще больно? Безусловно, полковник может уйти, уехать, скрываться, но сколько потребуется Джеймсу времени, чтобы найти игрушку? Сколько потребуется времени Себастьяну на то, чтобы его же спасение стало невыносимым? Эта полумера бесполезна, легче сразу пустить себе пулю в голову. А решить окончательно и бесповоротно, радикально, Моран не может. Не может — и всё. Наотрез. Возможно, единственное, что ему непосильно, так это отказаться от Мориарти. Не чувствовать, как тот сбивчиво говорит что-то, возмущаясь, пусть снайпер даже не вслушивается в смысл сказанного, а лишь в сам голос, лишь всматривается в ранее нечитаемые эмоции на лице, сокрытые от всего и всех вокруг, раскрывшиеся не сразу, а лишь когда Джим понял, что наемник не уйдет и не переметнется из личной выгоды на сторону противников, а сам подставится под пули, защищая, если это будет нужно. Возможно, понял это даже раньше самого Себастьяна. Не слышать плавное, в привычной манере перекатывающееся «Ба-астиан», не слышать срывающийся с искусанных в кровь губ протяжный стон, когда Мориарти, Джим, его — хотя бы в бессмысленной надежде его, — Джим прижимается всем телом, содрогающимся в оргазме. В эти короткие моменты, когда Джеймс наиболее всего открыт, полковник правда хочет верить, что, быть может, когда-нибудь Мориарти всегда будет таким. Чуть более понятным, чуть менее скрытным, не прячущимся за бесчисленным множеством масок. Только с ним. Пожалуйста, я хочу, чтобы ты доверился мне, пожалуйста, спаси меня своим доверием. Подпусти меня так же близко, как я подпустил тебя к себе. Не видеть одомашенного криминального гения, сутками сидящего за рабочим столом, позволить тому по-идиотски сдохнуть от износа собственного организма? Абсурд. Что-то из области фантастики. Моран не сможет отказаться от извечной тайны безумных, действительно безумных карих глаз, которая ему, вероятнее всего, никогда не будет раскрыта. Он чувствует, что просто не сможет успокоиться и оставить их просто так. Рано или поздно Мориарти надоест. Всегда надоедает, это не может не произойти, это его личная закономерность. Остаётся лишь ждать. Как всегда. — Джеймс, блядь, где ты? — Он чуть ли не кричит в трубку. Сердце в страхе колотится так, что, кажется, он пробьет к чертям грудную клетку. Машинально, ни капли не сосредотачиваясь на хоть каких-либо дорожных знаках, светофорах и прочем, Моран едет к Бартсу, потому что заранее знает ответ босса, если тот вообще будет. Но верить просто не хочет, не может, а разум истошно кричит о том, что Себастьян не успеет. — Если ты сейчас же не скажешь где ты, то я, клянусь, просто прикончу тебя. — Нет никакого смысла говорить, Себ. Не нужно задавать вопросов, на которые не хочешь услышать ответ. — Холодная отстранённость и усмешка, ну конечно. А чего ещё было ожидать? Внутри всё закипает, сжимается, а страх вызывает физическую боль.— Впрочем, ты и так знаешь. — Джим, нет. Пожалуйста. Не делай этого. — Моран буквально чувствует, как из него вот-вот польется весь тот сентиментальный бред, который обычно выдают персонажи книг в таких моментах, которых, к слову, он никогда не понимал в этом. Нельзя ведь привязываться так сильно, да, полковник? Звучит как самая большая глупость. — Джеймс, я не смогу. Ты знаешь, что не смогу так. Пожалуйста. — Связь слов окончательно теряется, но Себастьян знает, что Мориарти поймет. Он понял бы, даже если бы Моран ничего не сказал. — Это пройдёт. — Снайпер почти слышит эту неуместно спокойную улыбку. — Прощай, мой дорогой Бастиан. — Слышатся равнодушные гудки и окончательное осознание, набатом стучащее в пустой голове. Это конец. Не только жизни Джеймса, а вообще всего, если честно. И смысла в первую очередь.