Собачье сердце

— Извиняюсь, — перебил его Глеб, — вот именно по поводу «Опиума» и «Серого неба» мы и пришли говорить. Общее собрание Матрицы просит вас добровольно, в порядке трудовой дисциплины, отказаться от «Серого неба». «Серое небо» вообще никому петь не позволю. — Даже Иосифу Кобзону! — звонко крикнул Снэйк. С Вадимом Рудольфовичем что-то сделалось, вследствие чего его лицо нежно побагровело, но он не произнес ни одного звука, выжидая что будет дальше. — И от «Опиума» также, — продолжал Глеб, — «Опиум» прекрасно можно заменить «Вива, Кальман!» — Угу, — молвил Вадим каким-то странным голосом, — а что же я должен петь на бис? — «Чёрную Луну», — хором ответили четверо. Багровость Вадима приняла несколько сероватый оттенок. — На бис петь «Чёрную Луну», — заговорил он придушенным голосом, — под «Вива, Кальман!» — обнимашки раздавать, под «Джиги-дзаги» — гитару ебать, орать на либерастов — под «Сердцебиение», а под «Серое небо» — забираться на колонку? Очень возможно, что Иосиф Кобзон так и делает. Может быть, он под «Не думай о секундах свысока» котиков спасает, а поклонниц любит под «И вновь продолжается бой!». Может быть… Но я не Иосиф Кобзон! — вдруг рявкнул он, и багровость его стала желтой. — Я буду обнимать под «Опиум», а заводить Навального под «В интересах революции»! Передайте это Матрице, и покорнейше прошу вас вернуться к вашим делам, а мне предоставить возможность ебать гитару там, где этого от меня ожидают все нормальные люди, то есть на «ВиР», а не на «Сердцебиении» и не на «Вот она мечта». — Тогда, однофамилец, ввиду вашего упорного противодействия, — сказал взволнованный Глеб, — мы подаем на вас жалобу в высшие инстанции. — Ага, — молвил Вадим, — так? — Голос его принял подозрительно вежливый оттенок. — Одну минуточку, прошу вас подождать. Вадим Рудольфович, стукнув, взял трубку с телефона и сказал в нее так: — Пожайлуста… да… благодарю вас. Владислава Юрьевича попросите, пожалуйста. Вадим Самойлов, «Агата Кристи». Владислав Юрьевич? Очень рад, что вас застал. Благодарю вас, здоров. Владислав Юрьевич, концерт с вашими песнями отменяется. Что? Совсем отменяется… Равно, как и все остальные концерты. Вот почему: я прекращаю работу в Москве и вообще в России… Сейчас ко мне вошли четверо и терроризировали меня с целью отнять часть репертуара… — Позвольте, Вадим, — начал Глеб, меняясь в лице. — Извините… У меня нет возможности повторить все, что они говорили. Я не охотник до бессмыслиц. В таких условиях я не только не могу, но и не имею права работать. Поэтому я прекращаю деятельность, отменяю программу и уезжаю радистом на корабль. Репертуар могу передать Глебу. Пусть он поёт. Четверо застыли. <…> Глеб растерянно взял трубку и молвил: — Я слушаю. Да… Государственный советник… Мы же действовали по правилам… Так у однофа… Вадима Рудольфовича и так исключительное положение… Мы знаем о его заслугах в звукорежиссуре… Целых пять песен хотели оставить ему… Ну, хорошо… Раз так… Хорошо… Совершенно красный, он повесил трубку и повернулся. Трое из Матрицы, открыв рты, смотрели на оплеванного Глеба. — Это какой-то позор? — несмело вымолвил тот.