В этом мире

Круглый полированный язык маятника расплёскивал секунды — влево-вправо, влево-вправо, — иногда ловя солнечный луч, и тогда ржавые блики слепили глаза. Обычно шторы плотно сдвигали, но Корасон умудрился одну сдёрнуть с креплений и поправлять не стал. Такая ерунда, ещё одна в череде многих, и как же она бесила Дофламинго. И звуки, и свет, и этот сучий запах табака, и, и… Он скривился, пытаясь нитями поддёрнуть штору, но только срезал её. Вместе с солнцем и сигаретным дымом извне клубами ворвался душок застарелой крови. Почему его брат, зачастую воняющий лишь куревом, вином, горелыми перьями и иногда ещё порохом и потом, смердел как самая распоследняя блядь, Дофламинго не хотел принимать очень долго. На первый раз решил — его братец трахнул какую-нибудь не очень грязную шлюшку, чистых шлюх в округе не водилось. И на второй раз, и на третий. А сонный и раздражённый Корасон пиздил детей в эти дни чаще, чаще проливал на себя чай и выглядел изнурённым. Отвратительно живым. Вызывающе-соблазнительным. И совершенно не терзающимся вопросами своего статуса. Дофламинго не мог это принять. Это — рушило всё. Всё. — Доффи, Доффи, представляешь, твой брат — омега! Этот слабоумный умудрился кому-то просрать. Требол хихикал, всё повторяя «слабоумный», «омега». Омега. — Сейчас омегой у меня станешь ты, — огрызнулся тогда он. — Страшный ты, Доффи, жуть! У меня от испуга аж сопли потекли, — продолжил кривляться Требол, но донимать перестал. Лишь иногда подъебывал на собраниях: — Давайте отправим Корасона к Колченогому подписывать договор. Говорят, он любит омег-блондинок. — Нужно забрать посылку, их человек будет ждать в борделе мамочки Сэн. Кто, кто пойдёт, ну? Корасон, тебе не предлагаю, а то украдут. У них как раз недобор блядей в ассортименте, хи-хи-хи. Семья смеялась и косилась на Дофламинго. — Закон крови, — напоминающе цедил он. Корасон не реагировал никак, непринуждённо курил и идеально выполнял поручения. В команде Дофламинго собрал одних альф. Дети пока были нейтральны: рано им, но уж что выбрать, эти поймут и так. Они зубами дрались за выживание до, будут и после. И лишь Корасон… Роси… На Мариджоа не было омег и альф, никто не принуждал к этому. Для потомства гормональный фон смещали в нужную сторону, а потом возвращали в нейтральный. Дофламинго узнал об этом слишком поздно. Тенрюбито были выше всех и поэтому. Они, Боги, подчиняли себе всё. В мире снаружи работали допотопные законы, и только сокровище Мариджоа могло разорвать этот круг, уравнять всех — или уничтожить. Но, даже заполучив, Дофламинго не мог его активировать. Нужен был Опе-Опе, чтобы достичь уровня бога. Или наследник, чистый по крови тенрюбито, не омега и не альфа — как запасной вариант. Тот, кто активирует оружие за него. А пока в мире, как в бездонных глубинах у древнейших плоских червей: кто первым смог ткнуть хуем, тот и альфа, женщина ты или же мужчина. Один раз проиграл — и заклеймён до конца жизни. Кому ты проиграл, Роси? Как?! Почему не уберёг себя?! Ты же мой брат. Мой! Дофламинго стиснул в пальцах бутылку, которую опорожнил в один долгий глоток, и отшвырнул. Ящик, служивший тумбочкой, взлетел в воздух, хрустнул от напора нитей — и опрокинулся в окно с грохотом и звоном. — Кора-сан ёбнуло ящиком! — завопил Буйвол снаружи. Тоненько запричитала Детка Пять. Дофламинго сжал зубы; заныла челюсть, и за ухом болезненно свело. — Так ему и надо, — ровный голос Ло перекрыл остальные звуки, но почти сразу сорвался: — Да не сопротивляйся, кретин, дай осмотрю! Шагнув к подоконнику, Дофламинго вспрыгнул на него и высунулся наружу, уперев руки в оконный проём. Корасон сидел в обломках досок; кажется, ему рассекло лоб и предплечье. — Какой ты неуклюжий, братец, — Дофламинго ухмыльнулся, покачиваясь с носков на пятки. Дети захихикали, и только Ло глянул неприязненно. Словно… осуждал. Абсурд. Это его брат, что хочет, то и делает! Корасон неожиданно погладил Ло по голове (тот насупился, стал выворачиваться из-под руки и, заметно смущённый, убежал), тяжело поднялся, распугивая прочую детвору. Опять рожи корчил, что ли? Обернувшись, поймал взгляд Дофламинго. В карих глазах, подсвеченных закатом, углями вспыхнули жалость и снисходительность. Камень под пальцами Дофламинго закрошился. Отвращение с гневом всколыхнулись из желудка изжогой и дрянным ромом, обожгли лёгкие и глотку, ослепили глаза, выплеснулись пением нитей. Не убивать. Оттопырив средний палец, Корасон ухмыльнулся и, закинув шубу на плечо, побрёл к себе. Его пошатывало, но Дофламинго был уверен — не от удара. Дымом и течной омегой воняло всё сильнее и омерзительней. Развалившись в кресле, Корасон беззастенчиво дрочил левой, но ему всё равно было неудобно, судя по неловким движениям. Дофламинго смотрел в кое-как умытое лицо, на мягкий изгиб рта и дрожащие длинной тенью ресницы, и обмирал — от нежности, от ненависти. — Бу! — резко склонился над Корасоном. Братишка не дёрнулся, только перевёл мутный и безразличный взгляд на него. Припухшие веки, обкусанные сухие губы, окурок в зубах, испачканных помадой. Волосы растрепались, а дурацкая рубашка в сердечках болталась на одной пуговице. Раздевай не хочу. Вид у Корасона был потасканный. Такого только нагнуть — и трахнуть. Дофламинго медленно выдохнул, давя подступающую горячей змеёй к глотке обиду. — Как ты мог, Роси? Как?! Тупое уёбище! Корасон продолжал водить кулаком по члену и дымить сигаретой. Он мог бы написать в своём дурацком блокноте — вон, валяется рядом. Отстучать улиточным кодом, хоть рожей своей поганой изобразить удивление. Огорчение. Хоть что-нибудь! Но он молчал. Никогда не реагировал на Дофламинго, никогда! Дофламинго схватил его за лицо, запрокидывая голову. Запах, звенящий фортепианной мелодией, немного расстроенной и надрывной, полоснул по всем органам чувств разом. Роси растянул губы в улыбке, отнял руку от члена и погладил Дофламинго по щеке. «Смирись, — беззвучно — оглушающе — вытолкнул его блядски-чувственный рот. — Омегой быть не так уж плохо». Дофламинго отпрянул. «Это мой выбор», — Роси забросил ногу на подлокотник и сунул в себя сразу четыре пальца. Чавкающий влажный звук хлестнул пощёчиной. По длинному, чуть изогнутому члену с припухшей головкой, по бёдрам в выцветающих синяках текла маслянистая, дымная на вкус смазка — Дофламинго неосознанно слизнул отпечаток с щеки; колени Роси разъезжались и напрягались мышцы с каждым сильным движением кисти. Дофламинго смотрел неотрывно и задыхался от осознания: в этот момент, и всё время до, и после — это могли быть его пальцы, его член… Или пальцы и член Роси могли быть в нём. Все природные механизмы пресекали его желания на корню: в этом мире две омеги никогда не смогут понести друг от друга. Они даже потрахаться не смогут! Росинант, сука, всё знал — и сделал выбор.