По-другому

Санеми продолжает жить, хотя вокруг больше ничего нет. Нет демонов. Нет воли. Нет смысла. Нет Геньи. Нет Геньи. Горящая боль в руках – в его глазах. Яркие алые капли, падающие на хакама. Он точит лезвие для врага, который больше не придет. Чтобы защитить кого-то, кого больше нет. Причина жить? Что это. ~ Глаза, что так похожи на поверхность озера: стеклянные, спокойные, красивые, и намного глубже, чем он когда-либо мог представить. Что всегда испытывали его. Что всегда заставляли что-то гореть под кожей. Что-то новое, но так ли это на самом деле? Он думает: он может вспомнить – время от времени казалось, что сейчас все совсем по-другому – мимолётные взгляды или любопытные пристальные. Неважно. Ему нужно это прекратить. – Уходи, – Исчезни. Просто уйди, как это сделали все остальные. – Шинадзугава-сан. – Уходи, я сказал, – Скалит зубы, Как ощетинившийся, загнанный в угол зверь. Он жалок и сам это знает, но не хочет, чтобы кто-то его жалел. Особенно Томиока Гию. И Томиока уходит, просто уходит, только вот не совсем. Он задерживается. Маячит где-то в поле зрения, в глубине мыслей. Хочет, чтобы он сдался. ~ Спустя три месяца после победы над Музаном он перестает спать, но Томиока еще не сдается. – Убирайся отсюда, – он устал. Он просто устал. Он больше не злится, он больше ничего не говорит. Теперь есть только холодное равнодушие. – Почему? Петлей на шею. Томиока никогда не сомневается, слова в любой момент готовы сорваться с его губ. – Я не хочу тебя видеть, – и это не особое отношение. Он правда не хочет никого видеть. Никогда. – Почему? Вот оно, что-то знакомое горячее и красное просыпается в груди. – Потому что я, блять, всегда ненавидел тебя, Томиока, – и переходит на громкий крик. – Ясно, – голос Томиоки редко выражает какие-либо эмоции – он всегда… холодный и ровный. Как покрывало нетронутого снега – но, может быть, даже оно примечательнее. Хорошо. Было бы хорошо, если бы он однажды смог хоть что-то почувствовать. Санеми бегло оглядывается, но Томиока уже ушел. И, фыркнув, продолжает точить свой меч. ~ Еще рано. Настолько, что ни один нормальный человек и не подумает так рано вставать, но Санеми нельзя назвать нормальным человеком, не так ли? Он никогда им не был и становиться не собирается. Уже две недели, и, вешая на веревку недавно выстиранное белье, он думает о том, что можно бы и попытаться уснуть. Старой униформой охотника за демонами больше никто не пользуется, и нет причин ее хранить, но он все равно цепляется за нее. Две недели с того момента, когда он сказал Томиоке, что ненавидит. Возможно, так в конце концов прогнал его навсегда, он должен сам знать, что ему лучше, но знает ли он? Даже специально издеваясь над ним в своих мыслях, он смог почувствовать Гию. Санеми не слышал его походку, но эта аура… он просто не мог ошибиться. Слишком гордый, чтобы признаться себе в том, что переполняющее его чувство чем-то похоже на облегчение. – Слов было недостаточно? Разве ты не понял, что я не хочу тебя видеть?– Санеми не понимал этого парня, никогда не понимал. Он берет еще один комплект, чтобы повесить, даже не повернувшись, чтобы высказать это в лицо. – Ты не ешь, – ответил он, полностью игнорируя все, сказанное раньше. Впрочем, как обычно. – Блять, Томиока. Лучше позаботься о себе, – что ему здесь надо? Какое ему дело до того, что он тут сидит и готовится умереть? – Я собирался отдать это тебе, – отвечает тихо. Что бы там ни было, ему это не нужно – и он решает, прежде чем проверить, что же там – оборачивается и смотрит в глаза. То, что он видит в чужих руках, выбивает из легких воздух, разрывает сердце, заставляя что-то вытечь из его груди и медленно затопить. Одежда Геньи. Все, что от него осталось. – Это всё, что от него осталось. Я подумал, тебе будет нужно. Санеми сжимает руку в кулак на груди, убеждая себя, что все всё хорошо, что он все еще цел. В его глазах загорается что-то горячее, влажное, и пустое отчаяние сменяет яркая злость. Томиока увидит его слезы. Томиока увидит его слезы, и Санеми его убьет. – Шинадзугава-сан- Когда на его спине оказалась чужая рука, и когда, черт возьми, он оказался на коленях? И этому парню хватило наглости – специально пихнуть ему это дерьмо Геньи. Он все еще не может на него смотреть. Он все еще не может. Ему так и не удалось. Не удалось защитить то последнее, что имело хоть какое-то значение в его бессмысленной жизни. Лишь осознав, что это Томиока трогает его, он реагирует мгновенно. Бьет по руке, рычит: – Да отстань ты блять уже от меня! – Шина- – Просто уйди! – выходит куда более подавленным и разбитым, чем ему хотелось. По щекам катятся слёзы, и эта смесь смущения и боли – ужасно противная смесь – в конце концов вызывает в нем только стыд. – Просто уйди, Томиока… Даже не нужно поднимать взгляд, чтобы понять, что он ушел, хотя и ощущается где-то поблизости. Санеми долго еще стоит на коленях, прежде чем подняться. Одежда Геньи аккуратно сложена на соседнем стуле, и Санеми долго спорит с самим собой, возьмет ли ее внутрь, в итоге решает, что это будет позором и для него, и для брата – выбросить. Он кладет форму в ящик и закрывает, там он точно ее не увидит. Санеми думает лечь, но что это даст? Он все равно не сможет заснуть. Это и так ясно. – Шинадзугава-сан, я… я принес еще. Этот голос пугает его достаточно, чтобы заставить потянуться за мечом, которого на месте нет. – Гребаный Томиока-! Он матерится, чертовски странно. Гию смотрит с тем же нечитаемым выражением, с которым ходит всегда и что это у него в руках? Что еще он может ему отдать? Он протягивает что-то дрожащими руками. – Ты не ешь, поэтому… Санеми вырывает упаковку из рук и разрывает, прежде чем тот заканчивает свою речь. Это… охаги. Он моргает, уставившись с недоверием. – Ты реально странный, ты знаешь об этом? – Просто поешь. И с некоторым вызовом ставит прямо на комод. – Просто убирайся отсюда, а? – Санеми не знает, что имеет дело с навязчивой идеей Томиоки, но не собирается ни о чем спрашивать. Не то чтобы он смог получить сейчас внятный ответ. – Ты умрешь, если продолжишь в том же духе. Это начинает действовать на нервы. Иногда кажется, что Томиока по-настоящему в этом хорош. – Какое тебе к черту до меня дело? Мы никогда не были друзьями, и нет смысла пытаться стать ими сейчас, так в чем дело? Взгляд Томиоки смягчается, становится мрачным – он даже не смотрит, когда отвечает: – Я такой же, как и ты. – Ты? Такой же? Не смеши меня, Томиока, – он резко откидывается назад. За всю свою жизнь он не слышал ничего интереснее. У них с Томиокой никогда не было ничего общего. Томиока не больше, чем просто самодовольный ублюдок, ведущий себя так, будто он лучше всех. – Такой же, вот почему я- – Отвали! – и хватает за воротник юката и толкает – вынуждает сделать несколько шагов назад. Санеми не хочет сейчас ни совета, ни тем более этой проклятой жалости. Гию смотрит в ответ ледяными, прищуренными глазами. Возможно, Санеми сейчас заставит его выйти из себя, возможно, попытаться дать отпор. – Убивая себя, ты его не вернешь. Дыхание Санеми – перерывами, в голове – короткое замыкание, на мгновение в комнате – полная тишина. Кажется, он краснеет, впервые чувствует себя живым с тех пор, как брат рассыпался пеплом в его пальцах. В голове пустота – рука на шее Гию, и в следующее мгновение они падают вместе на татами. Санеми фиксирует коленями бедра Томиоки, одной рукой удерживает его запястья над головой, другая – еще на шее. Он все еще может кого-то подавить. – Кем, черт возьми, ты себя возомнил? – он уже рычит, слюна капает, попадает на лицо Томиоки, рука сжимает его горло. – Шинадзугава… – слабо выдыхает он, хватаясь за руку, сжимающую его шею. Его щеки кажутся порочно красными, и Санеми думает, что что-то в нем погибло в тот момент, когда у Томиоки почти незаметно дернулись ноги. Он понемногу сходит с ума. – Ты правда больной, Томиока, – буквально выплевывает он с неприязнью в голосе, сжимая руку немного сильнее. Звук, который издает Томиока, такой красивый и отвратительный одновременно. В голове будто щелкает переключателем: – Ты же всегда таким был? Что-то странно живое и теплое удерживает все одиночество и боль. Томиока красивый, и это почти больно признавать, и смотря на него сейчас – чужая ладонь, сдавливающая горло, покрасневшие щеки и абсолютная беспомощность – его гордость не настолько сильна, чтобы не признать, как же ему нравится то, что он видит. – Н-нет, это… – начинает он, но это все неважно. Выражение лица, твердый член, упирающийся Санеми в бедро – этого достаточно, чтобы понять. – Не ври, – практически выплевывает он, перебивая. Ослабляет хватку на шее, выпускает запястья и кончиками пальцев скользит под ткань юката. Гию не двигается, даже не пытается сопротивляться. Он просто смотрит. Следит своими красивыми глазами через черные густые ресницы. Но Санеми не тратит впустую время, срывает юката, обнажает мускулистую грудь. – Шина… – Санеми закрывает его рот, не позволяя договорить. Ведет ладонью по светлой коже, которая так не похожа на его собственную. Сжимает пальцами розовый сосок, выкручивает, заставляя Томиоку всхлипнуть в ладонь. Он дрожит. – Шлюха, – стон заглушается рукой, когда Томиока закрывает глаза и совсем немного прогибается в спине. Господи, что он вообще творит. Он не знает, но ему это нужно. Он наклоняется ниже, к Томиоке, прижимается губами к шее, кусает. Сильно. Он хочет увидеть, как легко он сможет сделать гладкую кожу багровой. Томиока молчит, а Санеми поражается тому, насколько сильно хочет услышать его крик. Он убирает руку, и с губ Томиоки срывается тихий стон. Санеми срывается, когда вонзает зубы в шею настолько, чтобы ощутить во рту железный привкус крови. Томиока громко выдыхает, руки крепко сжимают его плечи – но не пытаются оттолкнуть или остановить. Его член трется об одежду, разделяющие их слои ткани только раздражают. Шинадзугава поднимает голову и сталкивается с нечитаемым блеском синих глаз. Их взгляд прожигает, задерживается на каждом шраме, каждом движении мышц груди и живота. Напрягает. Санеми не хочет, чтобы на него смотрели так. Поэтому хватает за бедра и переворачивает, вжимает грудью в пол. Томиока удивленно мычит, но не протестует. Он и правда собирается лежать здесь и позволить Санеми делать все, что он хочет. Довольно неплохо. – Какая же ты сука, – хрипло смеется Санеми, сжимая чужие ягодицы, гортанно рычит. Томиока молчит, его глаза закрыты, брови сведены. – Что случилось, Томиока? Больше нечего сказать? Томиока вздрагивает, выдавливает из себя: – Са…неми… Черт. Он низко стонет, чувствует сквозь ткань штанов свой ноющий член. При любых других обстоятельствах он выбил бы из Гию его имя, но здесь и сейчас он хочет услышать снова. Хочет вытрахать из него все, пока это имя не станется единственным, что он будет помнить. Санеми грубо срывает юката, тянет на себя. Томиока напрягается и резко выдыхает. У него действительно хорошая подтянутая задница – Санеми почти злится за то, что не видел ее раньше. Хочется смотреть снова, как краснеет идеальная фарфоровая кожа. Санеми сжимает чужое бедро. – Санеми-! – тот стискивает зубы и пытается не показать, как это имя из уст Гию действует на него. – Просто заткнись и расслабься, Томиока! – говорит он, хватает под бедрами, тянет к себе, заставляя встать на колени, его лицо все еще прижимается к полу. Санеми бросает на него взгляд и впервые видит страх, плещущийся на глубине темных глаз. – Шинадзугава-сан…я никогда не… Санеми вскидывает бровь. Нет. Нет, блять. – Никогда не что? Томиока жует губу, отказывается встретиться с ним взглядом. Санеми хочет, чтобы он это сказал. – Никогда не что, Томиока? – он спрашивает снова, резче, чем раньше. – Не делал… этого. Этого всего, – шепчет он и, черт, Санеми не должен жаловаться на то, что Томиока такой. Он больше не может терпеть – в паху физически больно. Он срывает свой хакама слишком резко, настолько, что Томиока сразу же чувствует его член, трущийся о ягодицы. И нервно облизывает губы. – Расслабься, Томиока, если ты этого не сделаешь куда трудней, – Гию дрожит и испуганно втягивает воздух. Томиоке повезло, что рядом стоит комод – Санеми думает, он не смог бы остановиться, чтобы найти то, что ему нужно. – Не двигайся, – говорит он, чтобы наклониться назад и достать из ящика нужный пузырек. В следующий же момент, Санеми садится обратно и наклоняется ниже, кусает Томиоку за щеку. Тот дергается, пытаясь его избежать. Санеми торжествующе хмыкает, когда ему удается снять крышку. Если бы это был не первый раз, он бы даже не напрягался, но Шинадзугава не настолько подлый. Хотя это его все равно раздражает. Он прижимает скользкий палец к еще не разработанному входу, когда слышит шумный выдох Гию, и, наслаждаясь густым напряжением, витающим вокруг, проталкивает его целиком. Томиока в ответ шипит, эфемерный и отчаянный, и сводит Санеми с ума. И ему требуется немного времени, прежде чем добавить к первому пальцу второй. Томиока ломается, сжимает в руках выброшенную юката, капелька пота стекает по лбу. Санеми ухмыляется. Когда Санеми задевает пальцами простату, из губ Томиоки вырывается удушающе громкий звук. Он больше не может терпеть. Санеми убирает пальцы, заставляя Томиоку вздрогнуть. Наклоняется и жалко шепчет в ухо: – Ты дрожишь, Томиока, – выдыхает он, чувствуя как, под руками дрожат бедра, проводя языком по ушной раковине: – Тебе страшно? – Нет, – отвечает тихо, но твердо. – Ты хочешь меня? – ему нужно, чтобы Гию признал, чтобы сказал это вслух. Он хватает Томиоку за волосы, тянет на себя: – Скажи, что ты хочешь, Гию, – имя скатывается с его языка, и Санеми чувствует, как Томиока напрягается. – Что? – он крепче сжимает волосы Томиоки, кусает за ухо, на что тот шипит. – Н-х… хочу, – слова такие тихие и мягкие, что Санеми едва их слышит, но этого достаточно. Он низко стонет, хватает Томиоку за бок достаточно сильно, чтобы остался след, и одним резким движением входит. Томиока едва не кричит, сжимается внутри, а Санеми останавливается, дает себе время привыкнуть. Он прикусывает губу и чертовки пылает, он не хочет ничего, кроме как трахнуть Томиоку, кроме как сделать его своим. Санеми не может остановиться. Санеми даже не пытается. Он выходит почти полностью, прежде чем снова толкнуться под рваный шум Томиоки. Санеми трахает его быстро безжалостно, впиваясь ногтями в светлую кожу на бедрах, там можно заметить сиреневые синяки в местах, где хватка слишком крепкая. Санеми мог бы утонуть в шлепках его бедер, в быстром темпе, в ломаных стертых стонах. Его тело реагирует слишком остро, и если бы Санеми знал, что Томиока так просто подставит ему задницу, то может быть и не ненавидел его так сильно. – Это все, на что ты годишься, Томиока. Отличная шлюха, только для меня, – говорит он сквозь стиснутые зубы, и, кажется, слышит, что Томиока пытается что-то ответить, но получается лишь набор бессвязных звуков. Это неважно. Санеми только набирает темп, чувствует, как повышается температура собственного тела. Он тянется, сгребает черные волосы Томиоки в ладонь и тянет вверх – от губ тянется дорожка слюны, слезы текут из глаз в неумолимом темпе. Санеми никогда не видел ничего лучше. Санеми спал со многими женщинами, даже с несколькими мужчинами. Но это было не то. Раньше это были незнакомцы, люди, которые ничего о нем не знали и больше не увидят. Но несмотря на то, планировал он или нет, он показал все свои грубые эмоции, чтобы Томиока увидел. И это намного больше, чем видел кто-то еще. Бесит. Почему из всех людей именно Томиока? Санеми только сильнее тянет его за волосы – на что Гию может лишь тихо стонать. Санеми не успокаивается, он лишь наклоняется ниже, чтобы трахать его еще глубже, еще быстрей, но длинные ноги сгибаются под неведомым углом. Санеми не дает ему ни секунды передохнуть. Даже в этой комнате он не позволит себе стать мягче. – Са-ах-Санеми! – Томиока стонет его имя так, как Санеми и хотел, чтобы было. Он прижимается к Гию всем телом, практически укрывая собой. Томиока движется под ним, пока Санеми пытается стать ближе и хватает за шею, чтобы повернуть к себе. – Гребанная шлюха, – рычит в ухо, крепче сжимая горло, и Томиока издает самый сухой, самый разбитый звук, какой Санеми только слышал. Томиока под ним дрожит, сжимает его член, и Санеми кончает, напрягается каждой клеткой своего тела, чувствует, как внутри все горит. Буквально пара толчков и он наполняет Томиоку спермой, наполняет Томиоку собой. Он опускает голову, утыкается Гию куда-то в район лопаток, выскальзывая из него. Комнату наполняет тяжелое дыхание. Послесловие оргазма исчезает, на удивление, быстро, теплая эйфория, которую он чувствовал совсем недавно, сменяется холодной пустотой. Он отстраняется. И Томиока поворачивается на бок, опираясь на руку. Санеми смотрит на свою работу – темные фиолетовые синяки, резко контрастирующие с фарфоровой светлой кожей на бедрах, шее, боках, кровь там, где он слишком сильно укусил, пятна спермы на ногах. Черные волосы падают на лицо, и Санеми даже благодарен за это, он не хочет знать, какие эмоции прячутся в глазах Гию, возможно, там совсем ничего нет. Он не уверен, что из этого боится увидеть больше. Санеми достает полотенце и бросает его в Томиоку. Слова пузырятся, застывают в горле – он задыхается. Томиока вытирается. Они одеваются без единого звука и взгляда, брошенного в сторону. – Уходи, – Санеми знает, что жесток, но в груди слишком тяжело и плохо. Ему надо, чтобы это закончилось. – Зачем? – его голос такой тихий и воздушный, что Санеми едва слышит его. – Я уже говорил, что не хочу тебя видеть, – отвечает он, но в этом нет ни капли правды, и Санеми знает, что Томиока достаточно умен, чтобы это понять. – Чего ты боишься? Санеми смотрит на него впервые с тех пор, как он его разрушил. Боится? Он не знает почему, но не отрицает. Глаза у Томиоки такие же холодные и скучные, как всегда. Нечитаемые. Смотреть в них слишком долго – ошибка, которую Санеми все же совершает. Волосы Гию растрепаны больше обычного, шнурок болтается на плечах. Его губы красные, припухшие и искусанные – Санеми почти хочет поцеловать их в качестве извинения, но не может сделать абсолютно ничего. – Просто уйди, Томиока, – повторяет он, отворачиваясь. Он не говорит не возвращаться, он обманывает себя, думая, что такого больше не повторится. Если бы Томиока хотел, он бы отказал. И после паузы, равной нескольким ударам сердца, Гию говорит так же тихо, как и всегда: – Увидимся, Санеми. Шинадзугава поворачивается в сторону звука, ощетинившийся и готовый высказать все, что думает, на такое небрежное использование его имени, но Гию уже ушел. Ублюдок, любящий оставлять последнее слово за собой. Теперь это действительно он, но похоже, что комод, стоящий сзади, прожигает спину, грозя сжечь заживо изнутри. С глаз долой из сердца вон? Кто бы это не сказал – полная чушь. Охаги, что принес Томиока все еще там, и он не ошибался – Санеми почти не ел, аппетита совсем не было – но он заставляет себя попробовать, узнать, насколько плохой из Томиоки повар. Это не что-то из ряда фантастики, но лучше, чем ожидалось. Вкус почему-то напоминает об ушедших счастливых днях, и Санеми думает, есть ли еще кто-то, с кем можно увидеться. Ему придется жить дальше, чтобы это узнать. Санеми не может обещать себе, что станет счастливым вновь, но обязан пообещать Генье попробовать.