Память и прошлое

      Память никогда не была ко мне благосклонна. У меня она была слишком хорошей и слишком «возвратной». Я столько раз мечтала засунуть свои нежелательные воспоминания поглубже в свой «сейф», закрыть на десять сложных паролей, которые я плохо запоминаю и поэтому ставлю свою дату рождения или дату принятия конституции, никто не подумает и не догадается. Да, лучше бы я запоминала пароли, а не ужасные ситуации, которые леденят душу или заставляют опустить покаянно голову.       Я хотела бы, чтобы мои воспоминания детства были всегда счастливыми. Ведь детство – это по-настоящему счастливый миг, потому что дети счастливы по умолчанию. Я помню, как я каталась на каруселях в городском парке, помню, как с воодушевлением качалась на сделанных моим братом собственноручно качелях, как рядом была мама и сестра. Но моя память услужливо подкидывает мне в эту чудесную подборку тот момент, когда я другими глазами взглянула на свою семью, когда громкие голоса стали не свидетельством прихода гостей и больше меня не веселили… Когда я это вспоминаю, я пытаюсь отогнать эти кадры: сильно зажмуриваю глаза, перескакиваю с темы на тему, сразу же хочу что-нибудь сделать по части уборки, чаще всего иду на кухню, чтобы яростно соскрёбывать несуществующую грязь с кипельно-белой плиты.       Я хотела бы, чтобы перед моими глазами не стояли моменты разочарования людей во мне. Но меня об этом никто не спрашивает. Я могу сидеть и писать конспекты, готовить есть, гулять с друзьями, сидеть на занятиях и вспомнить тот леденящий душу момент, когда во мне разочаровались. Могу с явственной точностью увидеть глаза матери , сестры, брата, в которых сокрылось ужасное чувство презрения. Потом я уже не могу прийти в себя, это не выходит у меня из головы, и я с великой печалью понимаю, что с тех пор не смотрела им в глаза. В тот раз я сумела выдержать их взгляд, а теперь за обеденным столом, или за просмотром телевизора, или когда мы дурачимся и красим друг друга удивительно сумасшедшими оттенками теней из моей палетки, я не смотрю им в глаза, даже на их лицо я смотрю украдкой. В момент осознания всей трагедии ситуации меня захлёстывает небывалая волна величайшей печали и я понимаю, что теперь ничего уже не изменить. Это чувство невозвратности похлеще цунами, штормов, ураганов, это чувство не только сбивает тебя с ног, но и убирает почву под ногами, и тебе приходиться падать в пропасть. Тогда у меня уже не хватает душевных сил, чтобы заставить себя сильно зажмурить глаза или идти яростно тереть плиту, но иногда я могу несколько раз подряд закрыть и открыть глаза, смахивая с уголков глаз несколько слезинок, проглотить горечь во рту и через несколько мгновений прострации сделать вид, что ничего не было.       Я хотела бы, чтобы в моей голове не было воспоминаний о тех многих мгновениях, перевернувших мою жизнь и мировоззрение. Я хочу думать, что все эти моменты жизни произошли сами по себе, что все они случилось по моему желанию, а не принуждению других.       А еще я снова хочу пить какао, когда-то ещё в далёком детстве его вкус меня по-настоящему пленил. Но с того времени много воды утекло, а моя жизнь стала более горькой, что вкус какао стал мне казаться слишком приторным на её фоне. Горький вкус высокогорной лабуды, заваренной в мамином заварнике или крепкий кофе, вот что мне теперь по вкусу. Но я снова хочу держать в руках большую пузатую кружку дымящуюся сладостным паром, а не маленькую чашку из тонкого фарфора. Фарфор действительно тончайший, потому что я всегда обжигаюсь держа в руках чашку с крепким чаем и кофе, запахи которых по утрам ударив по носу, на минуту вызывают рвотный позыв. Но высокогорный дарджилинг горчит у меня во рту, я снова обжигаю руки о тонкий китайский фарфор и совершенно некстати вспоминаю, что моя пузатая кружка была из толстого слоя керамики и лишь согревала мои ладони, горечь во рту увеличивается и вовсе не из-за высокогорного дарджилинга.       Моя память – моё проклятье. Мои воспоминания – мои раны. Но я как гребаный оптимист пытаюсь верить в лучшее, получается с трудом, но я стараюсь. И надеюсь, что все это не зря, что я закалюсь от боли воспоминаний, что смогу посмотреть в глаза своим близким и почувствовать себя не отходом вредного производства, а равной им, что когда-нибудь смогу даровать прощение и чтонаконец-то когда-нибудь вместо высокогорного дарджилинга в тонком фарфоре утром смогу с удовольствием обхватить пузатый бокал с дымящимся какао, который заставит горечь у меня во рту навсегда исчезнуть.