* * *
Даже когда она сидела за столом, было видно, какая она высокая и тонкая. Людям с ней было жутко: в её присутствии они непроизвольно напрягались, словно при начальстве. Сигма была чужда ненужной суеты, неизменно лаконична, неспешна и последовательна. Вот и сейчас, уловив сквозь скрип пера мелкие шаги, она дописала до точки, отодвинула стул и направилась по коридору к чёрному ходу. Её незваным гостем был Кэрри, девятилетний газетчик с Флит-стрит. Сегодня, пронюхав, что в доме есть большое богатство, никем почти не охраняемое, он решился украсть хоть небольшую стекляшку. Кэрри уже взялся за ручку двери, собираясь ускользнуть, когда на другой руке почувствовал ледяные пальцы, длинные и сухие, как лапы паука. Мальчик рванулся, но схватившая его рука не дрогнула. Он обернулся. Это была высокая красивая женщина, но Кэрри почему-то показалось, что она стара, очень стара. Он хотел было поискать пути отступления, но не мог отвернуться: хозяйка дома железным, не терпящим сопротивления взглядом держала его на месте. По спине мальчика пробежал холодок. Она молчала, но Кэрри и так понял приказ: отдать Санси. Сам удивляясь своему бесстрашию, он медленно помотал головой. Тогда Сигма не глядя взяла со стеллажа тонкое лезвие и быстро перехватила Кэрри за горло, так что мальчик не успел даже взбрыкнуть. Сиплый крик заметался и погас. Кэрри заёрзал, завертел головой, как птичка, взятая за горло, но не смог освободиться. Упершись большим пальцем в подбородок, Сигма осторожно протолкнула тупую грань лезвия через сжатые губы Кэрри, деликатно провернула скальпель и разжала мальчику зубы. Он вздрогнул всем телом, точно от удара током, забился — Сигма быстро убрала скальпель. Кэрри хватался за её платье, за стены, за воздух, хрипел; глаза покраснели и перепуганно таращились. Сигма плашмя приложила лезвие к щеке мальчика, мокрой от испарины. Холод помог: Кэрри стал дышать глубже, с выдохом вырывался тяжёлый хрип. Он облегчённо прикрыл глаза, а когда открыл, то встретился взглядом с Сигмой, и волосы на затылке встали дыбом. До того, как Кэрри успел понять, что происходит, шприц вонзился в шею, в глазах потемнело, и он выбыл из игры.* * *
- Мне нужен большой кабинет. Человек унёс бриллиант Малый Санси во рту. Я пыталась достать, но не получилось - мальчишка его проглотил. Буду извлекать. - Да, конечно, - чёрный человек и Сигма обменялись взглядами, и она зашагала в лабораторию. Горничная уже перевезла туда Кэрри. - Бриллиант в желудке? - Да, хозяйка. - Славно. - У тебя всё получится! - Спасибо, солнышко. Она надела повязку, вымыла руки, приняла у Лаафи прокипячённые инструменты и принялась за дело. - Лаафь! - Да, хозяйка. - Очнётся — говорить будешь ты. Выяснишь, как именно он его проглотил, расспроси про эффект. Это может пригодиться. Потом я подчищу память. До того пусть полежит в изоляторе. - Ага. - И обработай ранку, у тебя ладонь кровоточит. Береги себя, пожалуйста. - Хорошо! Солнечно улыбаясь и мурлыкая себе под нос, горничная порхала по кабинету. Было сложно не улыбнуться, глядя на неё, но Сигме это удалось.* * *
Доктор Аллегретто, вопреки ожиданиям, обнаружил по указанному адресу не многоквартирный дом и не лачужку, а богатый особняк. Обычно его услугами пользовались рабочие или средний класс. Дверь открыл дворецкий, он взял у доктора пальто и проводил к пациентке. Та стояла спиной, положив на плечо скрипку. Царственные звуки окутали Алегретто, едва он вошёл в залу. Прекрасная акустика делала голос инструмента волшебным, проникающим в мозг и в сердце. Однако с доктором такой фокус провернуть было нелегко. - Прошу меня простить, - послышался хорошо поставленный, но словно скованный голос, - как только закончится увертюра, можете начать приём. Всё это время хозяйка дома не прекращала неспешно наигрывать. «Любопытно, - подумал д. Алегретто, - она так напряжена? Странный голос. Никаких эмоций. Но осанка расслабленная… Неплохая работа, неплохая». Мелодия коды улеглась в потолочных арках, и, снимая скрипку с плеча, женщина обернулась. Доктор сразу подметил странный эффект её глаз, которые, казалось, были старее самой пациентки. - Ещё раз извиняюсь, - вежливо проговорила хозяйка, кивком указывая Доктору кресло и садясь напротив. - Итак, - Доктор поправил очки и придал лицу обычное для приёмов доброжелательное выражение, - как вас зовут? - Сигма. - Ох, прошу меня простить, но мне нужно настоящее имя. - Вам придётся называть меня именно так, доктор "Алегретто". Я настаиваю. - Что ж, ладно. Что заставило вас ко мне обратиться?* * *
- Мой диагноз? Доктор Алегретто и сам хотел бы знать ответ на этот вопрос. Он вглядывался в мимику Сигмы, пытаясь уловить хоть какие-то признаки известных ему расстройств. А расстройства, несомненно, были, хотя пациентка — он готов был признать — на порядок умнее его. Гармоничность речи вызывала его немое восхищение, но в интонациях, в полутонах было что-то отталкивающее. Доктор видел, что каждое слово тщательно подобрано, а ответная реакция просчитана заранее десятками возможных вариантов. Видел, что Сигма не даёт его словам подействовать на неё, но изучает их мотивы и всё запоминает. Ничего из вышеперечисленного само по себе или в сумме не являло собой дефекта. Болезнь скрывалась глубже. И, очевидно, была смесью разных синдромов. - Что же, - он потёр гладко выбритый подбородок. Мягкая желтоватая кожа от этого собиралась складочками. Щурясь на внимательный взгляд Сигмы, он выдавил: - Точно я могу сказать только одно — укоренившаяся мизантропия. Если позволите, я подумаю над терапией до следующего визита. На грядущей неделе, стало быть? - Если вам несложно. Они вышли из залы. В прихожей им встретился человек, обменялся взглядами с Сигмой, после чего та сказала «Да», и он, дрогнув губами, удалился. «Любопытно, снова любопытно! Сколько загадок! - почти ликуя, думал доктор, - они явно не супружеская пара и не родственники, однако их взаимопонимание выходит за все рамки! Этот случай готовит множество сюрпризов.» Он вежливо раскланялся с хозяевами и покинул особняк. Когда дворецкий закрыл за ним дверь, из комнаты прислуги выскочила Лаафь. - Хозяйка, он оправился. Я всё выспросила и задоме... Задоку... ментировала. Можно отпускать. - Спасибо, дорогая. Он в дальней палате? - Да, хозяйка. - Хорошо.* * *
Кэрри, на третье утро нашедший возле постели свою одежду, был окончательно сбит с толку. С того дня, когда он обнаружил себя в белом халате в пустой комнате с койкой, всё было как-то странно. Сначала он заметил шрам на животе. Потом — подозрительное головокружение. Попытался вспомнить предыдущий день, и его передёрнуло. Следом принесли еду. И так до вечера. И опять. Однажды пришла миловидная девушка и стала расспрашивать как раз про те мгновения, от воспоминания которых Кэрри до сих пор делалось нехорошо. А едва она ушла… У него вырывается слабый вскрик. - Не бойся. Сигма становится так, чтобы их глаза оказались друг напротив друга. Кэрри замечает, как падает блестящая красно-рыжая прядь с чёрного плеча. Мальчик не может ни пошевельнуться, ни вдохнуть, ни даже подумать — мысли наполняет тугой серый туман. Кэрри становится так хорошо и легко, как никогда прежде - он не замечает, как одно за другим из него высасывают воспоминания. Проходит минута, Сигма молча уходит. Кэрри вздрагивает, судорожно вдыхает и… понимает, что ничего не было. Но что-то будет впереди. Из особняка вприпрыжку выбегает мальчонка без прошлого.* * *
Длинные ноты зарождаются вдоль струн, легко отрываются и воспаряют над нею. Это одна из её любимых мелодий. Смычок рассекает воздух, как узкий челнок — гладь озера. Сигма почти видит, как по воде, по светлым отражениям тянутся, расширяясь, волночки. - Чудесно, - выдыхает она и улыбается. Незыблемое одиночество в клубах ароматного скрипичного дыма. Что может быть лучше? - А ты не догадываешься? Досадливо хмурится. Звуки становятся чуть тише. - О чём ты? - Лаафь. - Нет, нет, только не это, - она с раздражением надавливает на смычок сильнее, чем нужно - ударяется в фальшь. Опускает инструмент. - Лаафь. Эль, а, а, эф. Неужели такая незамысловатая уловка способна тебя обмануть? Она обессиленно роняет голову на грудь, осанка исчезает, и сутулая чёрная тень просит: - Уходи. - Думаешь, сможешь сбежать? Молчание. Проходит шесть или семь минут, прежде чем Сигма снова берёт скрипку и начинает негромко наигрывать. Постепенно музыка помогает ей забыться и впитывает яд, которым было отравлено уединение.* * *
- Добрый день! - Мне жаль, но вы пришли раньше, поэтому придётся подождать; хозяйка разговаривает. - Ничего страшного. Модерато снимает пальто, подчёркнуто отказываясь от помощи служанки, и вешает его на крючок, а сам уже по ниточке собирают информацию о владелице дома. Доктор подмечает старинную вешалку дорогого красного дерева, дубовые панели и устаревший наряд служанки. «Наконец, «хозяйка»! - размышляет он, идя по гулким коридорам, - интересно, она сама просит так себя называть?» - Она скажет, когда входить, - улыбается горничная и, как приснившийся ангел, исчезает. «С кем говорит эта «хозяйка»? - доктор прислушивается и улавливает почти неслышимый звук, тяжёлым туманом вытекающий сквозь дверные щели, - что… скрипка?» Мужчина морщится, чувствуя лёгкое недомогание. Перемена погоды, давление... От величественных скрипичных нот немного кружится голова. Скрипка молчит, а доктор наслаждается послевкусием, когда щёлкает задвижка двери. Он поспешно встаёт. - Прошу меня простить, - пациентка слегка кивает, - присядемте. * * * Лицо Сигмы — безупречная маска. Доктор Модерато схватывает движение малейшего мускула, ища если не ключа к разгадке, то хотя бы намёка. Ничего. Чистый лист. Пустая нотная строка. Впрочем, через четверть часа Модерато убеждается, что строка не пуста, она исписана невидимыми чернилами, без катализатора не прочесть. Доктор рассеянно прощается и в задумчивости шагает к штабу, мыслями оставаясь в особняке. Может быть, болезнь как-то связана с загадочной служанкой? Но не может же считаться недугом единственное явное отклонение хозяйки — мизантропия?..* * *
Она отправляет Лаафь отдыхать и сама разливает чай. - Синидис передавала тебе благодарность. - Надо же! - с неуловимым сарказмом отзывается Сигма, - за что? - За «обработку вражеской организации». Думаю, она про «Свободную Психологическую Помощь», - чёрный человек усмехается. В его глазах пляшут язычки пламени, - сколько у тебя их? - Сегодня пришёл пятый. На этом пока хватит. Мне и мечтать не приходится о большей свободе эксперимента. - Что ты собираешься с ними делать? Сигма опускается в соседнее кресло. - Как следует изучить самоубийство, чтобы применить на… Но для начала нужен алгоритм, хотя бы примерная схема раздражителей и мотивов. Начну с самого простого варианта: самоубийство как способ облегчить боль. Тот малец с бриллиантом подал идею. Испытуемые подходят как нельзя лучше, они неплохо знают людей, это приближает их к полуфейри. Кроме того, они непростительно мне сочувствуют. Это их и убьёт. Человек откидывает гол6ову на спинку кресла и задумчиво произносит: - Тебе не кажется, что такие поступки изучать невозможно? Они вроде мятежа против судьбы... Бога. Столько исключений. - Вот это важно! Почему самоубийство - грех? Я сейчас не про Орден, а про христианство. Если истязания очищают душу, то разве смерть — не высшая их форма? Почему боль принимать можно, а смерть - нельзя? Разве это не странно? А вот ещё — Гамлет считает, что нормальный человек не может убить себя из-за трусости, страха перед местом, откуда не возвращаются, а иначе никто не мучился бы в... юдоли плача. Хорошая трактовка, не правда ли? Либо... либо это всего лишь часть заповеди «не убий», и всё немного проще. Чёрный человек закрывает глаза. - Я бы не смог так, как ты.* * *
Морозный воздух лукаво покусывает щёки. По полупустынной улице идут двое мужчин в пальто с высокими воротниками, пересмеиваясь и звонко что-то обсуждая. - ...а куда ты сейчас? - Я — к одной женщине со сложным случаем... Даже имя не говорит. Ни в какую! Кустистые брови доктора Модерато взлетают вверх. - Правда? Я к ней в двенадцать. - А я слышал, что её из штаба почти все посещают. Пойми тут, что у неё на уме… хе-хе… Что думаешь, дружище? - Вот уж не знаю! Она словно разочарована в... Вообще во всём. Сначала это меня удивляло, но на четвёртом приёме стало как-то не по себе. - Верно… Что же с ней такого случилось? Сигма, Сигма… Она словно бы и хочет, чтобы мы ей помогли, и не даётся. - Самое тяжёлое. Ну что, скажи мне, делать, сам пациент встаёт между боезнью и нашим братом. - Да… О, мне направо! Ну, хорошего дня! - До встречи.* * *
Доктору Модерато открывает хозяйка собственной персоной. Изумлённый и польщённый, он идёт за ней по коридору. Почему-то Сигма не сворачивает в зал для приёмов, как обычно. Предупреждая вопрос, она оборачивается: - Надеюсь, вы не откажетесь от чашечки чая? - Буду премного благодарен, - отвечает доктор. Ему приходит мысль о том, что общительность хозяйки — хороший знак. - Прошу. Они располагаются за круглым столиком в «футляре» - маленькой комнате с высокими потолками. Доктор замечает на всех столовых приборах отметку элитной компании. - О чём бы вы сегодня хотели поговорить? - О счастье. - тихо улыбается она, - что есть счастье? - О, этот разговор нужно начать с того, что для каждого счастье своё. - Однако у него есть черта, общая для всех. Иначе не было бы слова. - Вы как всегда! - доктор в восторге отпивает из чашки, - можно вас попросить рассказать, когда и каким образом вы, лично вы были по-настоящему счастливы? - Вы едва ли услышите что-то новое. Когда была ребёнком, не замечала счастья. Сейчас для меня это непозволительная роскошь. Но, может, возьмём иной пример? Скажем, вы присматривались к моей горничной? - Она молода и хороша собой. Однако этого мало для счастья. Она всегда улыбается, всегда такая… счастливая. - он прищурился, - Скажите, вам известно, почему? - Причина крайне проста. - Расскажите. - Конечно. Внешне мраморно-спокойная, Сигма болезненно всматривается в лицо доктора, когда он делает глоток. Почти с удовольствием видит, как он неуловимо дрогнул. Доктор поднимает глаза и тем обрекает себя на смерть. - Я расскажу вам о счастье. Безликое, безымянное, тяжёлое чувство стоит в её зрачках. Рядом с ним доктор Модерато задыхается, слепнет. Что-то маленькое гранями царапает горло. Доктор хочет схватиться за шею, закашляться, выплюнуть камень, но тело его не слушается. - В три года я вырезала ей ту часть мозга, которая отвечает за боль и страх. Она действительно молода, потому что не знала боли. Она прекрасна, потому что не знает страха. И она счастлива, потому что без памяти любит меня. Сигма встаёт, за её окаменевшими плечами поднимается тёмный шторм, улыбкой полыхает молния. Модерато с отчаянием глотает слюну с привкусом крови. Он хочет воззвать к Господу с молитвой и не может выбраться из плена её слов. - Но нельзя жить без страдания. Лаафь бесстрашна, и с каждым разом мне всё труднее спасать её. Она подставляет себя под пули и удары. А прекрасное… - она с усмешкой отстёгивает с шеи нитку с бриллиантом и бросает на стол, - прекрасное не может жить в этом мире, не ожесточившись и не затвердев. Поэтому, мой дорогой доктор, счастье недолговечно. И именно поэтому перед вами лежит заточенный столовый нож. Налитые кровью глаза доктора опускаются к лезвию. - Вероятность вашего выживания в любом случае стремится к нулю. Не спрашивайте, что это значит. Горловое кровотечение уже началось, и по мере продвижения камня только усилится. Среднее время, за которое алмаз достигнет желудка — сорок минут. Вы можете побыть со мной, за что я буду крайне вам благодарна, а можете сократить свой земной срок. Итак… - она вскидывает руки и как-то неправильно, жалко улыбается. - Решать вам.* * *
- О Небо… - слабо произносит чёрный человек. Сигма разворачивается, гранитные искры пляшут в её глазах. - Всё идёт безупречно. В лице человека отражается лёгкое смятение. - Ты улыбаешься. - Я разочарована, - голос холодит свинцом. Сигма шагает вдоль коек, - я очень давно разочарована в людях. И убеждаюсь, что права! Всё это время - права! - делает резкий, болезненный жест, - Каждый, каждый из них был христианином. И что же? Вместо того, чтобы потерпеть час дискомфорта и уйти чистыми, каждый из них совершил грех, смертный грех! Это не единичный случай. С каждым разом наложить на себя руки было всё сложнее. Выстрел, нож в сердце, вскрытие вен, повешение. Я перестала даже подсказывать. Они сами готовы на всё. - голос сломался, сделавшись высоким и нервным, - О какой праведности может идти речь? О, люди... - Хозяйка? Пришёл последний, Адажио. Её шаги скатываются на лестнице. Чёрный человек остаётся наедине с четырьмя усопшими.* * *
Она почти бежит, неосознанно выбирая самый долгий путь. «Но зачем вы их защищаете? Почему вы не с нами? Лучше бы человечество не существовало, нежели быть… таким… В чём смысл? Грех течёт по их венам. Нельзя изменить их, скорее они вас изменят, как случилось с сотнями и сотнями до вас. Но почему, почему, Аль…» Она застывает у двери, словно врезавшись в невидимую преграду. Из груди вырывается мягкий, ласковый голос, непривычный бесстрастно очерченным губам. - Ты знаешь почему. Конечно, ты знаешь. Сигма закрывает себе рот, с трудом нажимает на дверную ручку. - Добрый вечер! - Доктор Адажио снимает шляпу. - что с вами, мисс? - Беги. - Простите? Она смеётся. - Все мертвы. Передай им, что я всё ещё люблю. И — беги. Доктор застывает на пороге, всё ещё не понимая. Помогает ему не опыт, а сердце. Сигма падает на колени, роняя голову на грудь. - Беги, пожалуйста. Доктор садится рядом с ней, берёт за руку и целует холодные пальцы. Совсем как у подростков, у которых вечно ледяные руки. Встаёт, закрывает дверь и отупело шагает. Снег срывает шляпу, но доктор этого не замечает. Снег путается в седых волосах. Снег заметёт всякие следы. Сигма остаётся одна. В темноте.