Письма без адресата

“ Я так бережно хранил любовь к тебе, что, кажется, и вовсе запер ее в себе, окончательно замкнувшись. Едва ли я мог похоронить свои чувства к тебе, да и это попросту невозможно. Мы ведь единственные, кто есть друг у друга в этом мире. Обходя нас стороной, мимо протекают года, столетия, эпохи и великое множество людей. Круговорот событий для нас с тобой не имеющий никакого значения, пусть и бесконечно ценный. Все сменяется, все уходит в забытие, и лишь наша с тобой связь стоит непоколебимым столпом, будто символ вечности. Возможно, мы с тобой – все, что у нас есть друг у друга. Этого так много и так мало одновременно. Я будто вырываю те крупицы твоего внимания, частицы общения с тобой. Каждый раз я чувствуя себя мелким воришкой, который втихую пытается забрать то, что ему не принадлежит. Он проворачивает это с удивительной гнусностью, ведь и сам осознает, что не достоин ничего из того, что украл, но все равно он продолжает делать это. А ты все также по-отечески нежен. Со мной ли, со всеми ли. Твоя любовь всеобъемлима, но когда я говорю тебе об этом, ты лишь отмахиваешься с легкой улыбкой, и смотришь на меня так тепло. «Так положено», - говоришь ты. Твои глаза – символ рассвета. Голубые, как небо. Глубокие, как сам океан. Я бесконечно тону в них, тону, без шанса на спасение и без малейшего делания спасаться. Мне это незачем. Мне не за что цепляться, ведь единственное, что меня удерживает – это мои чувства к тебе. Но раствориться в них, раствориться в тебе – это не самое страшное, что со мной может произойти. Это ведь, кажется, уже произошло. Ты никогда меня не осуждал. Я уверен, что осознаешь мои чувства к тебе, что ты видишь их. Ведь они слишком очевидны для того, чтобы они укрылись от твоих глаз. Не видеть их – либо быть слепцом, либо быть полнейшим идиотом. Но ты не идиот, нет. Ты просто игнорируешь то, что видишь. Специально или нет, потому что не хочешь или потому, что боишься – не столь важно. Ты ведь продолжаешь делать это так долго, до бесконечного долго, что я уже не знаю, могу ли претендовать хоть на что-то. Имею ли я право просить твоего внимания, твоего времени, если не любви? Впереди у нас еще вся жизнь, но имею ли я право занимать в ней место или же я задерживаюсь в ней? А может, ты просто оставляешь меня рядом с собой от скуки и осуждения одиночества в чужом месте, ведь для тебя, так же, как и для меня, нигде нет покоя, нигде нет дома. Это ведь чуть ли ни единственное, чем мы с тобой похожи, правда?» Кроули застывает в дверях неподвижной статуей. Он молчит, смотрит в одну точку, и, кажется, вовсе не дышит. Демон избегает смотреть на Азирафаэля. Минуту назад его взгляд метался по разным объектам комнаты, но теперь же он замер. Кроули смотрит вникуда, ни о чем не думая и думая обо всем одновременно. Он чувствует теплые пальцы ангела на своем запястье, ощущает на себе его ласковый взгляд, но молчит сам, не смея прервать эту тишину. Ему хочется сжаться до размеров пылинки, убежать, закрыться в своей квартире и в своем собственном сознании на тысячу замков, после того, как правда так глупо раскрылась. Как глупо он ее раскрыл. Но Азирафаэль… Азирафаль, черт бы его побрал, просто не дает ему капитулировать. Сквозь большие окна магазинчика на них падает свет фар проезжающих мимо машин. Мокрый снег бьет по стеклу, разбиваясь уродливыми кляксами, растекаясь жирными каплями, скатываясь вниз. Тысячи невидимых лиц случайных прохожих мелькают мимо: туда-сюда, туда-сюда. Только в самой книжной лавке время будто остановилось. Клубья пыли от старых изданий зависли в воздухе, вместе с молчанием двоих. Кроули кажется, что конец выглядит именно так. Все застыло и ничего не происходит. Ни хорошего, ни плохого. Они как бы есть, но их как бы нет. Он не замечает, как Азирафаэль начинает говорить, он не слышит, что ему говорят, до него доносятся лишь отрывки фраз, случайные, оборванные реплики. Кажется, о том, что все будет как прежде, что ничего не изменится. И в этот момент Кроули думает, что улыбка навсегда сходит с его лица. Он слышит мягкое и несколько нервное: «Я боюсь, что если ты уйдешь сейчас, то потом ты будешь меня избегать». С каждым новым словом Кроули лишь чувствует, как земля уходит у него из-под ног. Кажется, будто за один вечер он стареет на тысячу лет. Нет, это естественно. Он ничего другого и не ожидал, но почему-то тупая боль глушит его, заставляет задыхаться в собственных словах и путаться в собственных мыслях. У него кружится голова, в горле встает мерзкий ком, его тошнит, и он не может ничего сделать. Кажется, сделай он сейчас лишний вдох – и он сломается. Расколется на миллиард маленьких осколков, закричит, оттолкнет от себя, при этом так отчаянно и болезненно цепляясь. Нет, он не хочет этого. Он хочет, очень хочет для ангела счастья, не хочет, чтобы тот даже подумал о том, что может быть виноват хоть в чем-либо. Демон просто пытается набраться мужества. Набраться мужества и попрощаться, уйти, пока слова, доносящиеся до него, как сквозь толщу воды, не раздавили его. У него больше нет сил ни на что. Он не сопротивляется, когда его тянут по улице, не сопротивляется, когда слышит чужие истории ни о чем, хватает только на то, чтобы создать кривую маску на своем лице – уродливую гримасу с трещиной, похожей на улыбку. Хватает на то, чтобы что-то отвечать. И когда они наконец, прощаются, в этот бесконечно-долгий, чудовищно-долгий вечер, единственное, что слышит Кроули, уползая зализывать свои раны, – это звон, с которым разбивается часть его сердца.