Навылет

Акааши не нравится, когда суматошно, ярко и восторженно. Нет, ему подавай тихих и отзывчивых мальчиков. Нежных, хрупких и покладистых. Невинных. Бокуто совсем не такой. Он громкий, взъерошенный и невнимательный. Его стройное, крепкое тело никак не назовёшь хрупким. Его девственность потеряна ещё в школе на пару с другом-натуралом (более показательного примера неразборчивости и безвкусия Акааши и нарочно придумать бы не смог). Его ладони грубые и мозолистые от тренировок, его мышцы стальные. Его улыбка дерзкая. Акааши так бы и стёр её своими губами. Но это испортило бы всё. У Акааши есть чёткий свод правил из двух разделов: «Для них» и «Для себя». Правила просты, придерживаться их не составляет труда. Да и запомнить несложно: всего три для обеих сторон. Бокуто методично и последовательно нарушает каждое из них. «Для них»: 1. Принадлежать только Ему. Казалось бы, что может быть проще? Акааши не требует ничего сверхъестественного. Всего лишь верность, преданность делу и самоотдачу. Когда они наиграются — саб может идти на все четыре стороны, трахаться без разбора и без резинки. Акааши плевать. Но если бы он хотел ебать шлюху, то пошёл бы в бордель. Бокуто же… Бокуто заявляется к нему с засосом — сочным, как клеймо. Пестреющим пятном над впадинкой ключиц, принадлежащих только Акааши. — Что это? — Акааши говорит, и голос его как лёд. Как стальное лезвие, приставленное к горлу. — А? Где? — Котаро оглядывает себя, по-совиному распахнув глаза, дёргает футболку, трёт щетину (хотя Акааши приказывал ему бриться строго каждое утро, вот негодник), даже зачем-то нюхает подмышку. Кейджи медленно прикрывает глаза, накрывая ядерное раздражение бетонным саркофагом. Этот мальчишка… Этот мальчишка сведёт его с ума. Вместо ответа Акааши тянет его за шкирку, как нашкодившего щенка, к зеркалу, где грубо впечатывает в гладкую поверхность. Чуть сильнее — и пошли бы трещины. — Ауч! Акааши-сан! — возмущается Бокуто, всё ещё глядя на своё отражение недоуменно. — А, это… Ну, засос. Он произносит это так буднично, так невинно, что Акааши хочется приставить дуло к виску — непонятно только, к чьему. — И откуда он у тебя? — благо, голос ему верен. Голос остаётся властным и чётким, на красивом лице Бокуто даже проступают первые признаки раскаяния. Акааши торжествует. — Ну так… Куроо поставил. — И почему же Куроо ставит засосы на моём теле? Несильный толчок — и Котаро снова придавлен к зеркалу. Дышит глубоко и тяжело, оставляя влажный мутный след. Акааши скользит ладонью под его майкой, оглаживает крепкую грудь, с удовлетворением отмечая, что пульс его мальчика участился: то ли напуган, то ли возбуждён. Акааши устраивают оба варианта. — Акааши-сан… — Бокуто пока не стонет, но это только пока. — Оно случайно вышло. — Чьи-то губы случайно присосались к твоей шее? Рука скользит выше, пальцы невесомо дразнят соски, чтобы через секунду жёстко сомкнуться на вздрогнувшем горле. Котаро прикусывает губу и закрывает глаза. Член Акааши упирается между его ягодиц, и мальчишка не может удержаться, чтобы не потереться об него. — Просто… Акааши-сан… — говорить Бокуто теперь трудно. Ну ничего, пусть помучается. Ему полезно. — Вы вчера… Когда вы меня наказали за то, что я пил без вашего разрешения, и запретили кончать… Это было так нечестно, Акааши-сан… Я не мог сдержаться, я очень вас хотел. Акааши прикусывает мочку его уха. Что ж, он доволен тем, что всё дело в нём. Что даже чужой засос — по сути его заслуга. Быть краеугольным камнем для Бокуто Акааши вовсе не против. — Я наказал тебя по делу. Но ты, как я вижу, урок не усвоил. — Усвоил! — поспешно заверяет Бокуто, умудряясь развернуться. Падает на колени, дрожащими от нетерпения руками тянется к ремню Акааши, но получает по пальцам. — Разве я разрешал? Акааши нравится смотреть на него сверху вниз. Нравится зарываться пальцами в жёсткие пряди. — М… — Бокуто сглатывает. Ага, аж слюнки текут. — Можно, Акааши-сан? Акааши оттягивает его за волосы, чтобы смотреть в глаза — полные обожания и желания. — Ты принадлежишь только мне. Ты понял? — Только вам, — с готовностью кивает Бокуто и, получив скупой кивок в качестве разрешения, расстёгивает ширинку Акааши. 2. Не пытаться проявить инициативу. Это правило кажется Акааши ещё более лёгким, чем первое. Действительно: только и знай себе, что подчиняйся. Позволь Акааши-сану вести тебя за собой. Сдайся. Бокуто умудряется испортить и это. И даже не тем, что приволакивает на встречу ужаснейший букет роз — пошлый веник, который Акааши без сожалений отправляет в урну. Не тем, что постоянно написывает ему в личку: «Как дела, Акааши-сан?», «Спокойной ночи, Акааши-сан», «Лол, зацените сову, которая выглядит как вы, Акааши-сан», «Можно сводить вас на ужин, Акааши-сан?», «Давайте я вас с друзьями познакомлю, Акааши-сан!». Нет, он осмеливается нарушить прямой приказ. Он осмеливается его поцеловать. Это случается на их полугодовщину. Акааши понимает: отчасти он сам виноват. Следовало заподозрить, что этот сентиментальный мальчишка учудит что-то из ряда вон. Следовало проигнорировать его мольбы устроить встречу именно в этот день. Но ведь и Акааши не железный. Он не может отказать себе в удовольствии побаловать своего мальчика, разрешить ему эту маленькую блажь. Особенно, когда Котаро умоляет его так: на коленях и с поводком в зубах. Ну да, Акааши согласился. Как оказалось, зря. Мало того, что Бокуто сияет весь вечер начищенной монетой, так ещё и на редкость покладист. Сразу понятно: что-то выкинет. Поэтому Акааши предпринимает все меры предосторожности: связывает его крепко и надёжно. Он гибкий, его мальчик. Акааши — как самый авторитетный в Японии спортивный агент — настоятельно советует тренеру следить за растяжкой Бокуто. Так что с шибари у них проблем нет. Многочисленные узлы чёрных верёвок живописно смотрятся на бледной коже подтянутого тела. Котаро лежит на широкой кровати, руки стянуты за спиной, ноги связаны пятками к ягодицам и развратно разведены в сторону. Открыто и уязвимо. Приглашающе. Его глаза завязаны атласной лентой, губы, уже искусанные, чуть приоткрыты. С них жаром срывается томное дыхание. Акааши ведёт по ним кончиками пальцев, и Бокуто с готовностью берёт их в рот и посасывает, возбуждаясь до предела. Умилительно. Свет в отельном номере приглушён, абстрактные картины смотрят на Акааши сотней жаждущих взглядов, в воздухе всё ещё чувствуется аромат шампанского и фруктов. Бокуто пропитан им с ног до головы: смотреть на то, как с шипением струится по его телу игристое вино, оказалось до ужаса завораживающим. Акааши входит в него медленно, постепенно, но зато сразу целиком. Бокуто стонет только для него. Дышит только для него. Существует только для него. Он сейчас такой красивый, что Акааши чувствует себя пьяным. Может, это всё шампанское. Может, его ведёт от фантомного ощущения приставленного к виску дула. — Акааши-сан… — шепчет Котаро на грани слышимости. Из-за повязки на глазах его состояние можно понять лишь по раскрасневшимся скулам, ходящему вверх-вниз кадыку и запёкшейся на губах крови. Акааши этого мало. Акааши хочется смотреть. Он погружается в него до предела, выбивая из лёгких Бокуто очередной стон, наклоняется, вжимаясь грудью в верёвки, стягивающие тело парня. Шея Котаро на вкус сладко-солёная, с винными нотками, сводящими Акааши с ума. Он ведёт языком по горячей коже, издевательски-медленно стягивая с глаз повязку. А под ней — янтарная бездна. Гипнотизирует. Наверное, Бокуто его гипнотизирует. Иначе никак не объяснить то, что Акааши замирает. Всего на секунду, но этого Котаро хватает, чтобы извернуться, податься вперёд и впечататься губами в его губы. Контрастирующая с происходящим невинность, которой обладает это отчаянное касание, теряется в первый же миг. Бокуто с решимостью человека, которому уже ничего не страшно, проталкивает свой язык внутрь, ласкает умело, но как-то лихорадочно. В уголках его глаз скапливаются горячие слёзы от болезненного понимания: это первый и последний раз. Стонать в поцелуй у Бокуто каким-то образом выходит ещё развратнее, чем в пустоту. Он кончает шумно и ярко, как и всегда — вздрагивает, замирает, плавится, сжимает член Акааши внутри себя, отчего тот резко толкается в него, комкает пальцами простынь и вжимает Котаро в матрас. — Блять… — выдыхает раздражённо. Пытается отдышаться, пока Бокуто бесконечно громко молчит. Акааши выходит из него, отбрасывая в сторону наполненный презерватив. Ударяет по лицу наотмашь — Котаро заслужил, сам знает. Поэтому нет никакого обиженного «Акааши-сан» следом, только дрожащие губы и влажные ресницы. Бокуто отворачивается, утыкаясь в подушку, и ни словом, ни делом не мешает Акааши его небрежно развязать и уйти в душ. Когда он возвращается, Котаро уже нет. Сбежал без разрешения. Паршивец. 3. Не влюбляться. Это правило Акааши не хочется даже комментировать. Бокуто всё равно напрочь его игнорирует. Его любовь очевидна и безнадёжна. Его любовь — приговор для их отношений. Правда, Акааши почему-то не спешит приводить его в действие. Вместо этого он не спит уже вторую ночь подряд, пытаясь понять, в какой момент эта река вышла из берегов. В какой момент он перешёл Рубикон. В какой момент он сам стал нарушать свои правила. Их три, всего три. И они тоже до смешного просты. «Для себя»: 1. Не делать этого с подопечными. Ладно, здесь всё ясно. Акааши облажался. Облажался в тот момент, когда увидел его по телевизору: юную звезду волейбола. Увидел его и сказал: он должен быть моим. Только моим. Так оно и вышло. У Бокуто Котаро не было причин отказаться от попечительства лучшего спортивного агента. У Акааши Кейджи были причины отказаться от мальчишки, звонящего ему в два часа ночи и задыхающемуся от выстраданного я-хочу-вас-так-сильно-хочу-вас-ну-пожалуйста-акааши-сан. Причины были — не было отказа. 2. Не впускать их в свою квартиру. С этим сложнее. Здесь у Акааши не остаётся выбора. Когда Бокуто заявляется к нему на порог с разбитым лицом и спортивной сумкой, Акааши вообще забывает, что такое этот ваш «выбор». Он не хочет вникать в его семейные драмы, но слушает Котаро внимательно, не перебивает, не выдаёт ярости, клокочущей внутри. Он не хочет брать на себя ответственность, не хочет этого «за тех, кого приручили», но строго приказывает Бокуто терпеть, пока обрабатывает ссадины на лице. Сейчас оно опухшее, горячее, заплывшее, но Акааши со всем своим въедливым эстетизмом не чувствует отвращения. Только злость и глубинный вязкий страх. Самую малость — вину за то, что и сам ударил его неделю назад в ответ на тот проклятый поцелуй. Бокуто вертится на табуретке, шипит от боли, то и дело отводит взгляд. Украдкой осматривает квартиру (и где только адрес нашёл?..), и любопытство, сверкающее в воспалённых глазах, успокаивает Акааши. Он даже заваривает Бокуто кофе (чая в этом доме не водится в принципе) по своему вкусу, и парень морщится от прогорклого вкуса, вваливает в чашку пять ложек сахара под осуждающий взгляд Акааши, но всё же допивает до дна. «Надо купить чай», — думает Акааши рассеянно, глядя на него с усталой серьёзностью. Бокуто сжимается под этим взглядом, снова извиняется за вторжение и… становится на колени. Первые несколько секунд Акааши находится в таком замешательстве, что выйти из него уже и не надеется. — Ты… что ты делаешь? — Вы не хотите? — удивляется Бокуто. Кажется, в его голосе даже сквозит разочарование и обида. Идиот. А Акааши вдруг с ясностью понимает: не хочет. Сейчас он его не хочет. Побитого, больного, неумело скрывающего дыру в груди. Не хочет. Но не потому что опухший, жалкий и поломанный. Акааши и сам толком не может это себе объяснить. Он вздыхает и поднимает его с колен — не за шкирку даже. За руку. — Идём, — говорит будто безразлично, но мягко. Только он так и умеет. — Куда? Ну что за идиотские вопросы?.. — В кровать. — Тра… Сексом заниматься? — Спать, — цыкает Акааши. Ошарашенное молчание Бокуто почему-то звучит щелчком взведённого курка. 3. Не влюбляться. Он так волнуется, раздеваясь и забираясь под одеяло, что Акааши опасается: да он ведь и глаз не сомкнёт. — Ваша кровать вами пахнет. Круто, — шепчет Бокуто и так шумно втягивает носом воздух, зарывшись в подушку, что Акааши подумывает постелить ему на диване. Но Бокуто неожиданно перестаёт валять дурака. Замирает словно с опаской, даже не пытается лезть к Акааши с объятиями и прочими глупостями. И это… Разочаровывает?.. Нет, не может быть. Ждать от Бокуто объятий для Акааши равносильно ожиданию расстрела. И засыпает Котаро на удивление быстро: устал. Оставляет Акааши наедине с неправильными, пугающими мыслями. О том, что последняя стена пала. О том, что пуля у виска и курок взведён. О том, что, навылет. О том, что с концами. О том, что по уши.