***
Александр осторожно перелил содержимое бутылька в свою фляжку, что практически всегда таскал с собой. Закрутив крышку, он глянул на наручные часы. — Ну и где он? — Пушкин поднял глаза к небу, которое заволокло тучами. — Не уж то из-за погоды не пришёл… — Саша…! Александр обернулся. Гончаров неспешно шёл к нему по мягкой траве, выстилающей поляну и легко махал ему рукой. За спиной у него была большая тяжёлая сумка, обязанная ремнём. — Пойдём. Иван зашёл во тьму пещеры и облегчённо вздохнул — так было всякий раз, когда он вновь прятался от мира и суеты в каменных породах, настолько же ему родных, как собственная кожа. В отличие от Пушкина, что практически не переносил пыль, Иван ею дышал. Это был его личный воздух. — Иди сюда, — Гончаров взял друга за руку и подвёл к центру пещеры, возвышающей над ними свой массивный потолок. Александр непроизвольно отметил настолько хрупкие и холодные у него ладони. — Держись крепче. — Ай, что это такое?! — вскрикнул от неожиданности Пушкин, с перепугу схватившись за Гончарова ещё сильнее, когда камень прямо под ними вдруг вдруг отделился от земли и обрёл форму большой гранитной ладони, которая потянулась ввысь, поднимая их к сводчатому потолку. Висящие многовековые сталактиты расступились, как лепестки цветов и между ними образовалось большое отверстие, выходящее наружу, к небу. Рука осторожно высадила их на «крыше» каменного укрытия и вновь скрылась под слоями гранита. — А я не знал, что тут трава растёт, — Пушкин осторожно присел на зелёный ковер. — - Типа… Снизу ж камень. Он слишком твёрдый. — А ты посмотри, что под ней, — ответил Иван, копаясь с сумкой. — Под травой. Александр вынул из-за пазухи складной ножик и подковырнул слой дёрна. Из-под земли с тихим шуршанием вырвалось облако белоснежной пыли. Пушкин уронил челюсть — оно приобрело форму молодого и стройного оленя, что игриво заскакал вокруг него, гладясь и прыгая. — Ух ты ж чудо какое, — засмеялся Александр, погладив чудного зверя по острой мордочке. — А что это? — Мел, — спокойно ответил Иван, неспешно водивший пальцем в воздухе. Пушкин наконец понял, что олень — не более чем каменная пыль, которой Гончаров управлял. И по щелчку пальцев обладателя «Обрыва» волшебный зверь рассыпался без следа. — Аааааа, я понял. Мел мягкий, поэтому на нём хорошо трава растёт. — Не только поэтому. Но да, так и есть… — - Гончаров грустно, но настолько очаровательно улыбнулся, что Пушкин не мог не засмеяться в ответ. — Хоть мел и мягкий, он хранит в себе один из самых крепких камней — известняк. На ладонь Александру опустился небольшой угловатый камешек с дырочкой у края. Он отблёскивал в редком свете луны. — А теперь подойди. Я обещал показать тебе звёзды… — махнул рукой Иван, подзывая Пушкина к разложенному и уже настроенному телескопу, что тот притащил с собой. — Так ведь тучи, не видно ничего. — Я это исправлю. Просто подойди. Саша пожал плечами и остановился рядом с ним, спрятав кусочек известняка во внутренний карман. — А теперь смотри. Гончаров переплёл тонкие пальцы и закрыл глаза. Каменная порода под их ногами пошла рябью и из вскрывшихся в ней разрывов вокруг Ивана закружилось белоснежное облако мела с мелкими бусинками известняка. Парень издал тихий вздох. Пушкин ждал. Он никогда не был эстетом и ценителем прекрасного. Но сейчас он, похоже, начинал немного понимать эту каменную красоту… Меловая пыль ещё покружила над Гончаровым и наконец сложилась перед ним в несколько высоких ступеней. Иван шагнул вперёд, осторожно поднимаясь по этой «лестнице» к тучам. — Боже… Очисти небо и дай нам шанс лицезреть сияющие звёзды… Аминь, — еле слышно прошептал Иван. Его серебряные волосы качнулись вокруг его лица. Внезапно белоснежная пыль ускользнула из-под его ног и вновь закружилась стремительным вихрем, взмыв в небеса. — Осторожно! — вскрикнул Александр, боясь, что друг сейчас рухнет на землю. Но нет, Иван стоял на микроскопических кусочках известняка, безупречно держа равновесие. Стремительный поток каменной пыли наконец достиг туч и закружился, завертелся… — Вау..! Поток мелких частиц закружил в танце лапы грязных облаков, с каждым разом всё больше рвя их в клочья. Наконец тучи над поляной поспешили потесниться в стороны, словно боясь окончательной смерти. Пред ними распахнулась яркая небесная лазурь, усыпанная бусинами звёзд и с изящным серпом луны, а пред всей этой красотой, на самом воздухе, развивая серебряные кудри по ветру словно ангельские крылья, парил Гончаров. Пушкин так и замер не в силах оторвать глаз от его печального, но в то же время такого прекрасного лица. Нет… Потому и прекрасного. В его печали, в его степенной грусти, наполненной достоинством и некой красотой, Пушкин наконец разглядел эту маленькую сияющую звезду, что ныне затмевала даже свет луны. И похоже окончательно в неё влюбился. Иван осторожно опустился на мягкий ворс зелёной травы и потянулся. — Ну как…? — Офигеть! Ты видел это? Это ж просто круто! — Спасибо, — губы эспера дрогнули в улыбке. — А теперь звёзды. Время шло незаметно. Александр глазел в телескоп, рассматривая то луну, то звёзды, то пролетающие мимо кометы. А Гончаров всё рассказывал, рассказывал и рассказывал ему об этих потрясающих небесных телах своим тихим спокойным голосом, чуть хриплым от частого плача. — Слушай, Вань, откуда ты столько знаешь? — Звёзды ведь тоже, в конце концов, камни. Я должен знать нечто подобное… Иван кашлянул. — Слушай, у тебя есть что попить? Во рту пересохло… — На, держи… — не отрываясь от телескопа, Саша протянул ему флягу с водой. — Только мне оставь. — Хорошо. Гончаров жадно припал губами к носику фляги и сделал несколько глотков. Завинтив крышку, он вытер губы тыльной стороной ладони. — Спасибо. На, возвра… ща… ю… — Ась? Пушкин наконец оторвался от телескопа и посмотрел на друга, который медленно осел на траву. Иван потянулся, сладко зевнул и хлопнув несколько раз своими пушистыми ресницами, упал на бок, провалившись в сон. Пушкина наконец осенило. — Точняк! Снотворное! — эспер хлопнул себя по лбу. Ну конечно, как он мог забыть! Достоевский наверное будет зол. Хотя какая разница, Пушкин же сделал, как было сказано? Наклонившись и тихо кряхтя, обладатель «Пира во время чумы» взвалил спящего друга себе на спину. И стал осторожно прыгать вниз по плоским выступам с обратной стороны пещеры. Благо он научился не подскальзываясь передвигаться по гладким поверхностям (не спрашивайте зачем. Когда хочешь спасти свою шкуру и не такому научишься). Серебряные пряди Ивана спадали ему на плечи. Нет, Александр никогда не имел таких роскошных волос, от природы ограничившись лишь рябым пушком на круглой, как арбуз, голове. В свете луны тени от ресниц Гончарова тянулись по его худым щекам, из-за чего те казались ещё длиннее. — Что ни говори, а ты всегда был чем-то красивым, — хмыкнул Пушкин, оторвав взгляд от лица спящего и предпочтя следить за землёй под ногами. — Не могу сказать чем именно. Но определённо чем-то… Александр осёкся. У входа в дом стоял Достоевский, облачённый в белоснежный плащ. — Я уж боялся, что вы не придёте. — Ты знал, что мы там? — Разумеется, — эспер поманил его к себе пальцем. Пушкин помедлил, а затем осторожно отдал тело Гончарова в руки Фёдора. — Благодарю за оказанное содействие. — Мне за это награда будет? — Несомненно. Я заплачу тебе, как только представится случай. — Не тяни уж там. И это… Сильно над ним не варгань. Он может плохо себя чувствовать после операции… — чуть обеспокоенно сказал Александр. Достоевский лишь равнодушно кивнул. Пушкин зевнул и отправился спать, умяв перед этим бутерброд с баночкой колы. Достоевский, осторожно неся на руках Гончарова, скрылся в своём кабинете. Уложив его тело на стол, эспер включил лампы и достал медицинские принадлежности. — Итак… Начнём пожалуй.***
Пушкин проснулся по звонку будильника. Он никогда не любил эту звенящую, извините за выражение, хрень. Но в этот раз, наплевав на ненависть к железяке, Александр быстро натянул любимую одёжку и галопом помчался из комнаты к кабинету Достоевского. О да, ему настолько было интересно узнать, над чем же всё-таки так колдовал Фёдор. — Эй, Федь! — окликнул Саша главаря «Крыс», спокойно выходившего из кабинета. — Где он? — Здесь, — Достоевский учтиво отошёл в сторону, пропуская Пушкина внутрь. Эспер оказался в мрачной комнате с высоким потолком. На тихий шелест у окна, он резко обернулся и увидел его… Гончарова. Иван стоял и смотрел на улицу, покачивая в такт какой-то классической композиции, мирно льющейся из радио. Его голова была «шапочкой» обмотана медицинским бинтом. Серебряные пряди слегка поблёскивали. Плечи непринужденно расправлены, а не ссутулены как обычно, из-за чего Александр неожиданно отметил, что эспер выше его на десяток сантиметров. — Эй, Вань. Ты как? — окликнул его Пушкин. Иван наконец обернулся. — О, Саша! Как я рад тебя видеть, — произнёс он радостным тоном, посмотрев на своего друга и улыбаясь ему от уха до уха. И вот тут Пушкину стало жутко. Он понял, какую огромную ошибку совершил… Гончаров смотрел на него совершенно радостным взглядом счастливого человека, не знающего горя. Но вместе с тем в этом взгляде было нечто грязное, что-то очень скверное и ненормальное, сумасшедшее. Его улыбка была неискренней. Его голос, его тон, были гнилыми, словно лживыми, лицемерными. Не-на-сто-я-щи-ми. Сейчас он отдалённо напоминал Николая со всем его безумием и клоунской улыбкой. Но нет, это просто его жалкая карикатура. Странная, пугающая декорация! Что-то не так, что-то определенно пошло не так! Слишком, слишком наигранно… — Т… Ты что сделал.? — Пушкин обернулся посмотрел на Достоевского. — Ничего. Всего лишь вырезал ему ту часть мозга, что отвечает за страдания и слёзы. — Ч… Что.? — Ты же сам просил, — губы Фёдора медленно расплылись в ухмылке. — Чтобы он больше никогда не плакал. Или я ошибаюсь? Пушкина словно током поразило. Верно, он это просил, но… Но тот Гончаров, пляшущий на фоне луны был другим. Его грустные черты, плачущие глаза были по-своему прекрасны, а теперь… Теперь эта грусть просто никогда не сможет к нему вернуться. Получается… — Что-то не так? Теперь я тебе уже не нравлюсь? — протянул Иван. Получается что… — Но зато теперь я нравлюсь господину! Это же так здорово! Я умру за него, если он прикажет! Срежу себе кожу и глаза вырву! — Иван звонко засмеялся. Получается, что они больше никогда вместе не посмотрят на звёзды… — Верни мне его! Верни мне прежнего Ваню! — закричал Александр на Достоевского. Тот вскинул брови. — Немедленно! Сейчас же! — Это невозможно. — А мне плевать! Хочешь ты или нет, но ты мне его вернёшь! — Пушкин выхватил нож, запачканный в мелу. В этот момент из его кармана выкатился и упал на пол маленький известняковый камешек с дырочкой. Гончаров щелчком пальцев заставил его подняться в воздух и лечь себе в ладонь. — А, я помню это. Это я тебе подарил! — Отдай сейчас же, — процедил Саша, выхватив из его рук камень. — Я ухожу. — Ну и куда ты пойдёшь? — спросил его Фёдор. — К себе в комнату, — гаркнул Пушкин и не оглядываясь отправился к себе, сжимая в пальцах кусочек известняка. — Не смейте за мной ходить. Захлопывающиеся двери комнаты Пушкина, звон ножа о пол и бьющееся в крови бешенство. Да как он мог? Как он посмел? Как он посмел сделать с Ваней такое?! Как Достоевский… А Достоевский ли во всём виноват? Нет, виноват отнюдь не Фёдор. Виноват он, Александр. Это он согласился на всё это. Это он дал другу снотворное. И его беспечность привела к просто необратимым последствиям. Глупо, глупо, глупо! Гончаров теперь лишь бездушная кукла без того печального достоинства и пыльных слёз. Теперь Иван начнёт нормально есть, не будет плакать из-за пустяков, станет слушаться господина… А ещё он теперь готов умереть за Достоевского! И боли больше не боится, не боится абсолютно ничего! А вот Пушкину страшно. Отныне этот страх, этот призрак прошлого будет преследовать его всегда, как только он увидит нынешнего Гончарова. И ничего уже не попишешь… Возможно он к этому привыкнет, но сколько времени должно пройти? Александр вздохнул, отмотал от катушки тонкую бечёвку и продел её в дырочку на камне. Завязав узелок, Пушкин надел самодельный кулон себе на шею и вздохнул. — Вот тебе и «никогда не заплачет». Бред один… Фёдор всегда понимал всё слишком буквально… И теперь всё так и останется… И ничего уж тут не поделаешь. Это как анекдот про собак, знаете? Только про людей. Решил бог слепить новое существо. В одну кучу положил всю степенную тьму, таинственность, разум и церковные верования — получился Фёдор. В другую положил безумный смех, ухмылку, похожую на оскал, светлые косы и живой задорный взгляд сумасшедшего — вышел Николай. В третью положил он тонкие кости, крысиного цвета костюм, самоотверженную, ненормальную преданность господину, полное отсутствие страха боли и приторную улыбку от уха до уха — вышел Гончаров. Ну и из пирожков, пуховой куртки, невежества и ошмётков от всех этих личностей образовался Пушкин. Лишённый достоинства он был не прочь отсидеться за спинами товарищей. И всё же, хоть немного, но о них то тоже думал. Особенно о Гончарове. Только вот… Теперь Иван так же, как Николай и Фёдор мог свести с ума абсолютно любого. Он больше не был ломким и ранимым, как сухая веточка. И, следовательно, никакая забота была ему больше не нужна. А ведь Пушкин только начал влюбляться в прежнего Гончарова… Может и был таков план Достоевского? Непонятно. Александр был слишком малого ума, чтобы это понять… И ничего уж тут не поделаешь.