***
— Паршиво выглядишь, — Рыжий сел рядом. Леопард потухшим взглядом наблюдал за тем, как колясники во дворе играли в мяч, бросая друг другу. Смотрел и будто не видел. — Краску потерял? — несмотря на шутливый тон, Рыжий был совершенно серьёзен. Леопард, в-детстве-вандал-нахал-наглец, на деле очень депрессивно настроенная личность. Расстраивался, если новая настенная картина выходит «не так», как задумывалось, если забывал, где прятал очередной годовой запас красок, а особенно кислым выглядел, если вся одежда, безбожно испорченная краской, оказывалась или в утиле или в стирке, и он рисковал щеголять голым. Приходилось просить у состайников, а Рыжий прекрасно знал, как он ненавидит просить. — Кажется, я скоро помру, — свистящим шёпотом сообщил Леопард, совиными глазами рассматривая пыль на окне. Он стал ощутимо тоньше. Казалось, что от любого толчка рассыплется. В прах. Рыжий сел на подоконник, спихнув длинные ноги Леопарда в сапогах на толстенной подошве. А тот, кажется, даже не заметил, только подтянул ноги к себе. Рыжий почувствовал тревогу. Но преувеличенно непринуждённым тоном заметил: — Ты уже полгода подыхаешь, Лео, и ещё трепыхаешься. Зря разводишь панику раньше времени. Наверное, от Лэри нахватался. — Тебя послушаешь, я домовская Пандора, — вяло огрызнулся Леопард. Рыжий посмотрел с опаской. Эти художники чистые психи. Не поймёшь, что творится у них в головах и что они сделают через минуту. — Мне стало хуже. Завтра опять в Могильник. Чую, что это будет мой последний визит туда, — Леопард затравленно посмотрел на состайника. Рыжий замер. Он никогда не видел вожака таким подавленным. Леопард в детстве — тогда ещё Родинка — Кошмар. Кошмар с большой буквы. И не меньший Кошмар, чем тот же Вонючка. Пардон, Табаки. С возрастом, разумеется, все меняются. Кроме Слепого. Этот парень такой же, как и пять лет назад. И будет таким и через двадцать. Но Леопард не Слепой. Леопард изменился. Внезапно оказалось, что он ядрёная смесь холерика и меланхолика. Первое во всём, что касалось рисования, второе — в жизни. Любил философски размышлять над вопросами, от которых нездорово тянуло мертвечиной и первобытностью. Любил таращиться в одну точку или, как у него это называлось, «варился в осознании безысходности нашего положения». Любил пугать Крысят, рассказывая страшные истории, и любил заходиться ненормальным хохотом, чуть не падая на пол. Хотя, может, нормальные меланхолики так не делают. Леопард всё-таки художник. А художники психи в самом кристально-чистом значении этого слова. — Врёшь, — вырвалось у Рыжего. Леопард усмехнулся. Болезненно. Неправильно. Через силу. — Нет, Рыжик. Не вру. Даже если бы очень хотел, — покачал головой. Наступила неприятная тишина. В такой тишине хватаешься за любую идею и задаёшь совсем идиотские вопросы, чтобы хоть как-то разбавить гнетущую атмосферу. Рыжий не пытается. — Знаешь, мне сон приснился, — Леопард понизил голос, словно боялся, что их кто-то подслушивает. Рыжий невольно огляделся. В этой части Дома почти никогда никого нет. Домовцы почему-то старательно избегали его. И стены здесь исписаны исключительно картинами Леопарда. Столько во всём Доме не наберётся. — Иду по Могильнику. А вокруг тихо-тихо, ни души. Как в самой настоящей могиле. Или в склепе. Не суть, — Леопард потряс головой. — Я звал кого-то, не помню, кого именно. А никто не отзывается. Ти-ши-на, понимаешь? В самом страшном смысле, — посмотрел безумными глазами. С чёрными полукругами мешков. — И тут начинаю бежать. Бежать и кричать. Наверное, убегал от кого-то. Не знаю, от кого. Но даже когда я кричу, эта грёбаная тишина всё равно бьёт по ушам! — стукнул по колену, сморщившись. — Ты же знаешь. Я ненавижу оставаться один. Смерть знал. Даже слишком хорошо. Одиночество действовало на Леопарда, как на дикого животного, перед которым зажгли факел. Крысятник мог расползтись по Дому, а Леопард, как истинный ночной хищник, просыпался позже всех, и не заставал их уход. Как-то раз, Рыжий и Мертвец вернулись из Кофейника раньше остальных, и обнаружили вожака, трясущегося, с глазами, полными ужаса явно нечеловеческого происхождения. Леопард накинулся на них, будто с дерева спрыгнул на жертву, вцепился и ещё долго не отпускал, постоянно спрашивая, где они были и не уйдут ли снова. — А потом оказался в своей палате. Где в полнолуние луна хорошо видна, небо синее-синее и звёзды как белые точки, красиво так… — замолчал и посмотрел куда-то мимо Рыжего. — И пошевелиться не могу, капельниц много и лицо почему-то болит. И тут мне на колени садится кот. Даже не сфинкс, упаси Слепой! Чёрный такой. С торчащей шерстью. И глаза такие, что создатели аниме обрыдаются от зависти, — усмешка. — С головой Анубиса. И этот кото-Анубис говорит: «Немного тебе осталось». Наверное, хотел ещё что-то сказать, но тут я проснулся. Всю ночь не мог заснуть. Знатно перепугался, — стал рисовать пальцем на пыльном окне завитки, которые превращались в цветы, а из цветов в черепа. Пугающие метаморфозы. Рыжий подумал, что сейчас его сердце остановится и, со скоростью падения воды Ниагарского водопада, рухнет вниз. Он ждал чего угодно, и, будем честны, кого угодно, но не Леопарда.Только не Леопарда. — Врёшь, — почти на автомате бросил, поджав губы. Леопард смотрит жёлтыми глазами в пятнышках и грустно улыбается***
Намного позже, Рыжий, теперь уже Крысиный вожак, понял, почему рисунков Леопарда в сотню раз больше, чем всех остальных. Леопард боялся, что его забудут, как забывали всех покойников Дома. Слишком боялся. Проходя мимо подмазанных заботливым Стервятником рисунков бывшего вожака, друга, наставника и ещё множества людей, каким-то чудным образом уживающиеся в одном теле, Рыжий в полной мере осознаёт, кого потерял. Леопард больше, чем друг. Намного больше. Все сокровища — диски с Хоббитами, на которые Леопард так плевался, книги, краски, кисточки и блокноты — он спрятал в один из старых тайников, где Леопард хранил собственные запасы алкоголя и дорогущей краски. Чтобы не исчезли и не растаскали, как это обычно происходит. Чтобы не забыли. — Скучаешь? — рука Мертвеца и бирюзовая из-за линз очков макушка ложатся ему на плечо. Мертвец курит, зажав сигарету губами, и цвет кожи стремительно меняет оттенки зелёного, как хамелеон окрас чешуи. Рыжий усмехнулся. Надтреснуто. Неправильно. Но по-другому уже не умел. Больше не умел. — Пиздёж, — выдавил из себя. — Пиздёж, что после смерти души уходят в мир иной. Он до сих пор здесь. В том коридоре. В котором никогда никого нет. — Человек живёт, пока люди о нём помнят. Если всё забудут, даже если закрасят все рисунки, а диски растащат на сувениры, то ты всегда будешь помнить. Ведь так? Рыжий не отвечает. Уходит, угрюмый и злой непонятно на кого в целом и где-то глубоко внутри на Леопарда. Понимает, что злиться с его стороны будет несправедливостью, но ничего не может с собой поделать. Рыжий злится и очень хочет, чтобы оказалось, что всё это херня собачья и Лео на самом деле не умирал. Но ночь, проведённая у палаты уже бывшего вожака, всё такой же яркой картинкой свербит черепную коробку. Тогда абсолютно все, даже Крысята-новички, выключили музыку. Так непривычно. И тишина.Человек живёт, пока люди о нём помнят