Конец или начало?

      Вечер. Ноги, обутые в старые кроссовки, тихо шагают по песку, смешанному с землёй. Эта привычка тихо ходить выработалась ещё в детстве, когда нужно было прийти домой со школы, не потревожив отца, чтобы не ощущать потом тупую боль во всём теле и не видеть наливающиеся фиолетовым и синим синяки на боках и запястьях. Здесь так мрачно и тихо. У обочины то тут, то там валяются черные пакеты и мешки с мусором. Позади прямо посередине дороги лежит одинокая бутылка из-под пива, смятая колесом машины и испачканная в пыли. Дорога не асфальтированная. Дрянное местечко!..       В синие глаза, опущенные в землю, бьёт свет алеющего закатного солнца, придавая им неестественно яркий фиолетовый оттенок. Эти очи, некогда сверкающие весельем и жизнелюбием, сейчас были стеклянными и пустыми, как у куклы.       Мальчик направляется вершить правосудие. Адреналин в крови, появившийся ещё при покупке кухонного ножа, не позволял чувствовать что-то, кроме неконтролируемой злости и… жажды крови. В голове мелькнула воображаемая сцена убийства. Убийства его отца. Хотя сам черноволосый, по правде говоря, обычно не чувствует при мысли о нём ничего, кроме чувства горечи на языке, тошноты и страха вперемешку с оцепенением. Сложно выцепить из этой гаммы эмоций что-то отдельное. Это можно описать, как склизкий ком в горле, который не получается сглотнуть.       Подняв глаза, парень увидел в десяти шагах от себя заветную дверь. На губах появилась сумасшедшая, немного отчаянная улыбка. Наконец-то он сдохнет. Прекратит терроризировать свою бывшую жену и сына. Прекратит отбирать честно заработанные деньги. Наконец-то он сдохнет!       Синеглазый тихо шагает ближе. Медленно, будто бы сомневаясь. Он останавливается в шаге от двери. Уши закладывает, слышится лишь неприятный писк, похожий на шум помех на телевизоре. Никакие посторонние звуки не слышны. Одна из рук тянется к потёртой ручке двери. В другой, опущенной вниз, руке поблёскивает серебром ножик. Он большой, ощущается в бледной ладони тяжестью. Но это всё ничего. Всё это ради поставленной цели… Ради возмездия. Ради мести. Как вдруг…       — Маки! — раздаётся совсем рядом крик. Парень вздрагивает от неожиданности, поворачивает голову и пару секунд непонимающе моргает глазами, глядя на…       — Т… Тома?       — Да… Я… Не делай… этого! — говорит он, упираясь руками в чуть согнутые колени. Он пытался отдышаться, будто бежал сюда так быстро, как только мог.       — Зачем ты пришёл? — проигнорировал просьбу друга мальчик, лишь немного поджав губы.       — Моему брату позвонил с твоего телефона, кажется, друг твоей мамы. Он сказал, что мне нужно срочно идти сюда, потому что ты, по видимому, собираешься сделать что-то плохое. Это ошибка, Маки, не делай этого! — выпалил очкарик, выпрямляясь и сжимая руки в кулаки.       — Сё, значит… — пробормотал Кацураги. — Я не обязан слушать тебя! — потом добавил он, почему-то ощутив, как в груди что-то еле ощутимо кольнуло.       — Не делай этого. Пожалуйста, Маки, никому не станет лучше от этого! Твою маму могут… могут посадить за то, что ты убьёшь его! Есть другие решения этой проблемы.       — Я должен. Эта сволочь должна умереть!       — И он умрёт. Он обязательно загнётся в тюрьме или после неё… — начал Тома, но, увидев, что его не слушают, прервал себя, вздохнул и воскликнул:       — Мне тоже плохо!       Маки, который снова начал гипнотизировать ручку двери взглядом, перевёл глаза на друга.       — Мои родители разводятся. Мама… она сказала по телефону, что я причинял ей страдания. По факту, она меня ненавидит! Она сказала, что мой брат останется с ней, а я буду с папой. Мне… мне тоже было больно слышать это! Она всегда осуждала меня, говорила, что я ужасный. Боялась меня… Но послушай! Я всё ещё люблю её. И я не могу ненавидеть её за то, что она ненавидит меня. Не опускайся до уровня своего отца. Пожалуйста, Маки.       После его слов Маки будто застыл. Из его руки выпал нож, с тихим звоном ударившись об древесный пол пристройки к дому. Глаза, до этого стеклянные и немного посеревшие, будто ожили, в их уголках появились слезинки. Мальчик всхлипнул и упал на колени, сгорбившись и закрыв лицо руками. Хрупкое тельце, сейчас казавшееся ещё более маленьким, пробирала крупная дрожь. Сквозь прижатые ко рту и носу ладони слышались приглушённые всхлипы. На дощатый пол упало несколько хрустальных слезинок. Синие, как вечернее небо, глаза смотрели вниз, на лежащий у ног Кацураги кухонный нож.       — Я… Я… Прости… Прости меня!       — Тише, Маки, тише, — прошептал Синдзё и опустился перед другом на колени. Он потянулся вперёд и мягко обнял брюнета, прижимая к себе и утыкаясь носом в чужую чёрную макушку.       — Я… я чуть не совершил ошибку… Я хотел убить… его! И я бы сделал это… Я бы, чёрт возьми, сделал это! Если бы… если бы не ты, Тома… Мне страшно! Я боюсь себя… — дрожащим голосом говорил Маки. Бледными, трясущимися пальцами он ухватился за чужую футболку и сильно сжал, всхлипывая и прижимаясь к шатену сильнее в поисках поддержки. Тот мягко поглаживал друга по волосам и по подрагивающей спине.       — Всё хорошо. Теперь всё будет хорошо. Мы напишем на него заявление, его посадят, и тогда всё будет хорошо. Ты веришь мне? — мягким и успокаивающим голосом прошептал кареглазый.       — Д-да. Да, я верю… я верю тебе, Тома! — ответил мальчик, утыкаясь холодным носиком в изгиб чужой шеи.       На футболке Томы появились два мокрых пятна от чужих солёных слёз, но обоим было плевать на это. Все звуки: отдалённый лай собак, редкий шум проезжающих машин и крики птиц… Все шумы доносились до них будто сквозь толщу воды.       — Я никогда не оставлю тебя, Маки. Я всегда буду рядом. Я сделаю тебя счастливым.       Это стало концом мрачной семейной драмы Кацураги, концом печальной истории мальчика по имени Маки. И, возможно, именно с этих слов началась новая история. История, полная светлых и счастливых моментов. Моментов, когда Маки был не один. Моментов, когда они были в м е с т е.