Удивительной красоты закат, разносящий сладкий аромат цветочного нектара и разбавляющий густую, как кровь, духоту жаркого августа, омрачился мерзким событием.
Молодая девушка в скромном платье, которую бесцеремонно тащили парочка грязных громил, знала, почему местные власти выбрали именно это время. Беззаботность послеобеденной субботы притягивала на главную площадь города бродяг в лохмотьях, пьяных матросов и попрошаек. Мимо рыночных шалашей и навесов медленно сновали состоятельные мещане и ремесленники, возвращаясь с цехов, оставив трудовые будни позади. Пожалуй, никогда на площади нельзя было собрать большую толпу, чем в этот приятный субботний вечер августа, когда основная масса народу никуда не торопилась, блаженно улыбаясь навстречу отдыху. Так почему бы этой самой толпе зевак не прийти и не посмотреть на продуктивный труд магистрата, дабы возвысить в глазах общественности чиновников города?
Здесь были все. Добросовестные родители приводили посмотреть своих неряшливых, грязных малышей и детей постарше, в рваной поношенной одежде, на то, как сжигают ведьму. Своего рода бесплатный билет в жестокий театр жизни. Пекари так же искали выгоду в грядущей казни, волочась по пощади с необъятными подносами булочек и плюшек. Особенно любопытную категорию зрителей составляла небольшая группа состоятельных господ, что стояли в почетных первых рядах у постамента. Верхушка общества редко посещала столь сомнительные мероприятия, особенно, когда преследования перестали удивлять и десятилетиями длились по территории всей Западной Европы.
Было что-то, что объединяло эту группу господ. Трусость и мелочность. Эти жалкие мерзавцы, трепещущие перед первым властным человеком, безрезультатно пытались заглушить яростный рев кризиса самореализации, упиваясь чужими бедами и жестокими расправами над местными преступниками. Они, состоятельная публика в первых рядах, весть о злодеяниях зеленоглазых красавиц-ведьм встретили изначально неоднозначно. С одной стороны, природная трусость и подобие богобоязненности заставляли их дрожать при одной только мысли относительно мистики, которая, по утверждению инквизиции, вполне могла происходить здесь по вине самого дьявола. Но, с другой стороны, насилие над обвиняемыми девушками и женщинами доставляло им какое-то неописуемое душевное упоение, глубоко извращенное удовольствие. Иногда люди с любопытством подмечали их постоянное присутствие на каждой казни, что благоговейно обосновывалось чувством гражданского долга.
В этот раз не было исключений, о нет. Последующие несколько часов размеренным ходом пройдут по старому, как мир, и однотипному, запланированному еще в далекие времена первых казней сценарию. Очередная жертва инквизиции, очередной костер, очередное прочтение приговора и все та же площадь.
Измазанный сажей и пеплом постамент, с навеки въевшимися пятнами запекшейся человеческой крови и жира, огромный, притягательный в своей опасности, вызывал в сердцах мирных жителей благоговейный ужас. Еще на прошлых выходных служители церкви на этом постаменте разыгрывали полюбившиеся детям христианские мистерии, посвященные религиозному празднику. За эти дни сердце площади опустело, неспешно начались приготовления к грядущему правосудию, отпугивая горожан, заставляя детей не покидать дома по вечерам.
Оружие инквизиции — страх. Когда виновную приговорили к наказанию, страх жителей за собственную жизнь утих, уступив место обыденной субботней суете.
Началось.
Люди поворачивали головы в разные стороны, перешептываясь, пытаясь разобрать источник всеобщего волнения. Сквозь толпу зевак в сторону постамента волокли совсем еще юную девушку с загнанными, как у зверя, широко раскрытыми глазами. Была какая-то притягательность в ее строгом мещанском платье из грубой ткани цвета мокрой глины, в маленькой хрупкой фигурке и беззащитных руках. Даже жаль было эту нежную загорелую кожу, которую так грубо обхватили огромные и шершавые, огрубевшие от тяжелой работы, руки ее приставов.
Девушка молчала и с нервной, неестественной заинтересованностью рассматривала стоявших вблизи людей. Она жалобно и затравленно оборачивала голову, старалась заглянуть этим «зрителям» в глаза, чтобы найти там хоть частицу своей вины, которую ей никак не удавалось понять. Напрасно, ведь эти люди пришли посмотреть на представление, им не было дела до ее обвинительного приговора, мало кто вообще вникал в подробности, пусть даже самые очевидные. Казнят — значит, виновна. Нет, были, конечно, и фанатики, которые верили в поверья о ведьмах, сделках с дьяволом, но количество их было совершенно ничтожным по сравнению с остальной массой, которая, в свою очередь, объясняла подобные расправы какими-то преступными заговорами смертников против короны. Но мало кто об этом распространялся, что продлевало бедолагам жизнь. Не тебя же привязывают к столбу, нет? Значит, молчи.
Десятки противных потных лиц, каждому третьему нужно чихнуть или высморкаться. Брезгливость и презрение основной массы — неграмотного народа. Задумывался ли кто-то из них, как нелепо их высокомерие? Грязные, насупленные лица, все в мелких шрамах и рубцах — последствия оспы, руки в пятнах и лишаях, все, как один, в серых потрепанных платьях и рваных штанах. Неграмотные, никем не воспитанные. Даже они сейчас мысленно возвышались над той, кого обзывали «подстилкой дьявола».
Девушке казалось, что эта пытка никогда не закончится. На тропинку, по которой ее вели, внезапно выскочил фанатик, одетый в строгий изношенный костюм, застегнутый на все пуговицы, впритык доходящий до шеи. Один из громил-охранников быстро оттолкнул его в сторону, но тот все же успел выкрикнуть несколько оскорблений. Девушка не ответила, это ничего не изменило бы. Лишь сильнее распалило бы гнев обезумевшей толпы. Люди в первых рядах начали плевать ей под ноги, где-то над головой просвистел камень.
Последних крупиц самообладания катастрофически не хватало. Она начала задыхаться от обиды и отчаяния. Разум подсказывал ей, что эти глупцы слепы, но сердце обивалось кровью. Ноги ее перестали держать, гордость куда-то исчезла, оставив лишь страх. Девушка больше не могла вдыхать этот запах пота и грязи, ноги раз за разом подкашивались, так что двум «охранникам» приходилось тащить ее.
— Да вы смотрите, она еще и молчит! Признаешь вину?! — где-то прокричала старая женщина сварливым голосом, нахально бросая в лицо позорное «ты».
Часть народа взвыла от этого грандиозного разоблачения, со всех сторон послышались новые упреки и ругательства. Девушка избрала молчание в свои защитники, стоит ли винить ее за это? Кто из этой стаи бесчувственного зверья мог знать о тех кровавых пытках, которые в подвалах проводит святая инквизиция, добиваясь признания у таких ведьм. Догадывался ли кто-то из этих оборванцев об извращенных фантазиях палачей-садистов, состоящих на службе у инквизиции?
Непростой путь к позорному столбу закончился, чтобы уступить место неизведанной дороге на тот свет. Девушку поставили перед самим столбом, по кругу которого были разложены заранее приготовленные сухие ветки. Двое громил, наконец, позволили ей опереться на большую каменную глыбу и отошли. Голова девушки еще немного кружилась, страх затмевал все окружающее с пугающей быстротой.
«Казнь начинается», — в висках стучит, отбивая только ей слышный похоронный ритм.
Наступила тишина. Гул толпы притих, позволяя девушке чувствовать в груди причудливый топот.
Тук, тук, тук.
Высокий мужчина неспешно подошел к ней и крепко взял за руку, чтобы пристегнуть ее ремнями к столбу. Он что-то попытался ей сказать, но она не расслышала, будто находилась где-то под водой.
Тук, тук.
Тяжело пошевелиться. Грудную клетку сдавило широким ремнем. Тяжело дышать.
Тук.
Палач отвесил девушке легкую пощечину, заставляя прийти в себя. Голова ее откинулась в сторону, растрепав волосы. Она снова слышала балаган, словно он никуда не исчезал. Шум и крики толпы унижали, призывали бежать. Она подалась вперед, но быстро отлетела обратно, больно ударяясь спиной о столб. Большая часть ремней была затянута. Конец.
Какой-то панический страх пронзил девушку с новой, невероятно мощной силой. Она безумно переводила взгляд со своих прикованных рук на мужчину, пыталась выдавить из себя хоть слово, но ее язык словно парализовало, пересохшие губы шевелились в неясном танце. Хотелось закричать, но горло сдавил ком. В какой-то момент девушке показалось, словно кислород к ней больше не поступает. Она начала безумно глотать ртом воздух, не в силах ощутить его приток в легкие. Чувство, будто она задыхается, не проходило, продолжая усиливаться. Палач не успел среагировать, когда ее хрупкое тело начало трястись в жуткой судороге, отчетливо напоминая припадок одержимой. Пальцы рук причудливо изогнуты, голова запрокинута назад, зрачки спрятались, оставляя белизну глазных яблок.
От этого неожиданного жеста публика взвыла с новой волной восторга, крики «Сжечь ведьму!» стали еще громче и настойчивее. На устах у многих неотесанных работяг из толпы прорезался хищный оскал.
Если бы не сила мужчины, с которой он удерживал запястья девушки, и его ловкость, сцена этого безумия выглядела бы еще более зазывающей для зрителей. Когда все ремни были туго застегнуты, девушка стала понемногу приходить в себя. Судороги прекратились, превратившись в грохот сердца, грозящего вырваться из груди.
Барабанная дробь сотрясла всеобщее пространство, заставляя каждого затихнуть и застыть в предвкушении. Лица были устремлены в одну точку, наперед зная, куда нужно смотреть. Казнь, несправедливо напоминавшая дешевую пьесу. Через пару секунд последний удар прекратился, одиноко отзвучало эхо и утонуло в зловещей тишине. Девушка заворожено, как жертва на змею, смотрела на зажженный факел в руке представительного старика, словно из ниоткуда появившегося в центре площади. Она не могла расслышать его торжественной речи, смысл самых простых слов бесследно уплывал. Речь тянулась вечность, окончательно уничтожая ее здравый рассудок. Старик все говорил, говорил, без намека на манеры тыкал пальцем в ее сторону, и единственное, что удавалось распознать смертнице в этой веренице слов, — бесконечное множество одного и того же обвинения — «ведьма». Никаких аргументов, никаких доводов, никакого зачтения обнаруженных во время следствия фактов. Здесь у инквизиции свои привилегии.
Но вот факел задвигался, неторопливо приближаясь в ее сторону. Ужас достиг апогея, со скоростью света щелкая в сознании картинами прожитой жизни. Перед ее глазами в последний раз мелькнул небольшой огонек, после чего все разразилось ярким пламенем. Во все стороны летели искры, слышался музыкальный треск веток, а девушка с ужасом чувствовала, как плавится ее кожа. Долго ли она останется в сознании или Бог дарует ей быструю смерть?
* * *
Адам нервно сглотнул, увидев вдалеке загорающийся хворост. Его среднего роста тело рядового подмастерье удачно терялось в беспорядочных скоплениях толпы любопытных зевак. Казалось, здесь все были увлечены казнью ведьмы, но Адам пришел сюда за другим.
Адам продвигался ближе к центру площади, смешиваясь с толпой, но все же чувствовал себя на виду, словно он был сейчас привязан к столбу. Страх быть обнаруженным будоражил, как запретный плод, разжигал азарт. Мужчина едва сдерживал возбуждение.
Он выбрал более укромное место, откуда открывался отличный вид на дрожащую от ужаса девушку. Острое зрение позволяло Адаму с жадностью рассматривать клочок разорванной ткани платья, приоткрывающий любопытному взору упругую кожу девичьей ножки.
Рука Адама, облокотившегося тем временем на угол ветхого здания, скользнула в грубую ткань просторных штанов.
Впервые он почувствовал сладкую тяжесть внизу живота еще парнишкой. Он подрабатывал прислугой у одного почтенного ремесленника, помогал убираться в мастерской, выносил нечистоты и отходы. Однажды в окне дома Адам увидел, как жена его хозяина рассматривала Библию. За своим занятием она не заметила, как большая капля горячего воска от свечи упала ей на руку, обжигая красивую чистую кожу. Женщина охнула от боли, прижимая руку к груди. Адам впервые почувствовал, как его сердце начало биться быстрее с приливом сексуального возбуждения. Эта обыденная сцена показалась его неискушенной фантазии невероятно красивой, особенно запомнилась гримаса боли на изящном личике женщины. С тех пор он вырос, но маленькое пристрастие росло вместе с ним, заставляя идти на разные, порой опрометчивые поступки. Такие, как посещение казни молодой ведьмы.
* * *
Жар продвигался какими-то рваными прыжками, то и дело перескакивая с хвороста на толстые поленья. Всепоглощающий огонь подбирался навстречу своей жертве. Девушка прикусила губу, сознание никак не хотело принимать свою тяжелую участь.
Стоя привязанной к столбу, она вынуждена была слушать когда-то приятное потрескивание сухих веток. Возможно, это будет последним, что она услышит. Вздымающиеся вверх волны горячего воздуха обволакивали густыми клубами дыма, заставляя девушку заходиться в приступах кашля. Огонь подбирался ближе, щекотал носки ее старых истоптанных ботинок. Она заходилась бесцельно топтать падающие рядом искры, стараясь отсрочить неизбежное.
И все же это произошло. Пламя подобралось к ней вплотную, смотреть на огонь было больно, а за высокой алой стеной уже нельзя было различить ничего, кроме медленно умирающего солнца в лилово-фиолетовых лучах заката. Еще мгновение и подол платья вспыхнул, открывая путь к беззащитному перед огненной стихией телу.
Последняя возможность запомнить этот мир перед уходом.
Девушка почувствовала разъедающую икры горящую смесь и закричала что есть сил. Ее крик, полный мучений, не стихал, когда жжение уверенно и быстро продвигалось к шее и подбородку, за считанные секунды испепеляя пышные копны волос. Одним из последних ощущений были тающие в огне скулы, извращенный и неописуемый жар, пробирающийся к глазам, обволакивающий их дыханием смерти.
* * *
Адама прошиб пот, когда он услышал ее отчаянный крик. Он восторженно пожирал глазами искаженное страхом лицо, наслаждался выгнутыми в агонии пальцами рук. Хотелось быть ближе, видеть предсмертную эстетику ее лица, поймать последний взгляд. Она была сексуальна, извиваясь, словно змея, танцующая над костром. Каждый изгиб тела, такой естественный сейчас, когда нет смысла притворяться, был совершенным. Горящее платье лишь приоткрывало завесу соблазнительно манящих загадок женского тела, которое никто больше не познает, кроме него.
Его нездоровое пристрастие уже сопровождали плавные волнообразные движения штанов. Возбужденное сознание практически касалось ее горящей плоти, фантазия дополняла то, что было скрыто дымом, создавая желанные картины угасающей жизни.
Прикрытые ресницы Адама затрепетали, когда тело девушки забилось в предсмертных конвульсиях. Ее последний крик застыл на его губах тихим стоном, принося удовлетворительное опустошение.
* * *
В последний раз сознание девушки вспыхнуло нечеловеческим воплем и сразу же потухло. Приговор приведен в исполнение.
Прошло еще немного времени, и по вечерней площади стал разноситься противный и знойный запах прожаренного мяса. Угли еще долго продолжали тлеть, предавая тепло сожженного тела земле. К центру начали сбредаться бездомные собаки в надежде на легкую добычу, а люди, уже насытившись, потихоньку расходились, ведь впереди их ждали повседневные мирские заботы. Обугленное тело, что несколько часов назад было в центре внимания, больше никого не интересовало и быстро предавалось забытью.
Удивительной красоты закат, разносящий сладкий аромат цветочного нектара и разбавляющий густую, как кровь, духоту жаркого августа, в очередной раз омрачился мерзким событием.
