Summertime

«Я говорил ему», - произносит Ремус с легким оттенком разочарования. - «И он даже не выслушал...» Сириус знал, что так будет, но даже это не помешало ему надеяться. Он должен был попытаться лучше, правда. Все, что он хотел сделать, это сохранить своего любимого в безопасности. Он мог вспомнить Сириуса, когда тот был ребенком, слишком худым для своего возраста, всегда пытающимся защитить Регулуса от гнева своих родителей, пытаясь оправдать их ожидания. Затем распределенным в Гриффиндор, понявшим: "О. Это то, что не понравится семье." Всё это ушло слишком рано, их когда-то постоянная дружба была шелухой того, чем когда-то являлась, которая отделилась в стороне от войны, потери и отсутствия надежды.  Он вспомнил, когда он впервые встретил Ремуса; этот уязвимый и дорогой мальчик, который не сводил взгляда с Сириуса, как никто другой. Он никогда не чувствовал необходимости быть чьим-либо кем-то - главным образом из-за влияния своих родителей - но он чувствовал это с такой силой в тот момент; быть его другом, быть его лучшим другом, быть его гораздо большим, быть его всем. Он притянул своего друга и обнял его, надеясь спрятать от неизбежного, надеясь успокоить его как можно лучше. Сириус пытался игнорировать, больно замечать, как они неуклюже переплетали конечности. Они прекрасно подходили друг другу, но это было в то время, не так ли? Но они все еще сходились друг с другом, как и раньше, Ремус положил голову на плечо Сириуса, также, как он делал это более десяти лет назад, они соединялись друг с другом, как два зубчатых кусочка, которые составляли одно целое.  Сириус не осознавал, как сильно ему этого не хватало, как он хотел этого, пока не оказался в объятиях Ремуса. Знакомые, но неизведанные объятия притягивали его и заставляли никогда не хотеть отпускать.  Ремус похудел, стал более изможденным, и ему казалось, что он нес весь мир на своих плечах; его объятия, которые казались спокойными и утешительными, тогда наполненные дополнительным чувством неловкости, как будто его никогда не обнимали за последний десяток лет. И, вероятно, так и было, подумал Сириус, горло сжалось от вины, хоть он не мог ничего сделать, чтобы помочь Ремусу. Больно было видеть своего лучшего друга таким - и что-то еще, Лунатик, мы всегда будем чем-то большим в моих глазах - слишком разбитыми и заостренным на концах, в мире, который заставил его вырасти быстро, слишком быстро.  Заставил их обоих.  Ремус был первым, кто наконец отстранился от объятий, его лицо необычайно покраснело. «Гарри?» «Дамблдор не хочет», устало сказал он, и, хотя Сириус ожидал этого, знал это, он не мог не чувствовать ненависть, настолько сильную, что он надолго задержал дыхание. «Я рассказал ему о выходках Дурслей; о том, как они запирали в гребаном чулане, и знаешь, что он сказал, Сириус? Он сказал, что знал об этом. Этому ублюдку даже не хватило порядочности сказать, что он не знал, что происходит. Он просто сказал, что есть «важные» кровные подопечные, которые будут обеспечивать ему безопасность, но кого это волнует? Лили и Джеймс–» «Я не могу допустить это, Луни,» - сказал Сириус, протирая ладонью глаза, потому что это все еще больно, двое из лучших людей, которых он знал, двое из тех, кого он считал семьей - «Я пойду туда, к Дурслям, и заберу его, нахер Дамблдора–» «Ты ведь знаешь, что не можешь, Сириус», - Лунатик, на самом деле, казался более грустным, чем раньше, и все, что чувствовал Сириус, - это злость, ярость на то, как этот мир отобрал у них все, что не дал в детстве, - «Знаешь, у Дамблдора ведь все твои дома под Фиделиусом, верно? И что ты будешь делать? Пустишься в бега с ним?» «Может быть, твой дом–» «Это первое место в котором они будут искать, ты знаешь это, Сириус», - голос Ремуса содержал намек на упрек, а также на ужасное смирение, которое было намного, намного, хуже. «Я ненавижу чувствовать себя таким беспомощным», - тихо сказал Сириус. «Я тоже, Бродяга. Я тоже.» Сириус, несмотря ни на что, удивленно поднял голову. «Ты впервые назвал меня так», с того дня. Ремус поднял взгляд и на минуту им снова было по 19 лет, они были влюблены и несломимы, как всегда.  «Действительно», - улыбнулся Ремус, и эта иллюзия исчезла, на смену ей пришло чувство неуверенности и потери, которые оба остро ощутили на мгновение. «Другое дело», - тон Ремуса был формальный, к чему он не привык; Ремус, конечно, был не самым эмоциональным или драматичным из четырех, этот титул принадлежал Сириусу, независимо от того, как сильно он протестовал против него, но Сириус всегда умел различать, что чувствовал Ремус.  (Возможно, Азкабан забрал что-то ещё, его способность свободно улыбаться, его способность вспоминать время в Хогвартсе без тоски, и теперь это тоже. Так или иначе, это ранило немного больше чем остальное.)  «Дамблдор попросил сказать тебе, что Министерство планирует обыскать мой дом завтра. Он говорит, что это «чудо», о котором они не думали раньше.» «Тебе придется уйти сегодня.» - Опять же, тот формальный тон, который подметил Сириус, скрывал его истинные чувства.  Он ожидал, что проведет гораздо больше времени с Ремусом, его Луни, который не сравнится ни с кем другим, по крайней мере, еще два дня, максимум всю жизнь, но сейчас у него ничего не выходит, ведь так? Он вышел из комнаты, надеясь, что его слезы не будут заметны.   «Мы не должны», - прошептал он против рта Сириуса. «Слишком рано—» Сириус оборвал его резким поцелуем, и Ремус застонал, зная, что это плохая идея, зная об этом– Однако.  Взгляд Ремуса был тем подтверждением, в котором нуждался Сириус.   Если вы, будучи любопытным наблюдателем, заглянули в окно коттеджа, который был единственным ориентиром с полями на многие мили вокруг, вы могли бы увидеть постель его владельца. В это утро на ней лежало два человека. Двое мужчин. Вы бы увидели, как крепко они обнимают друг друга, как будто их жизнь зависит от этого, чувствуя острую боль в сердце из-за того, что они расстаются, надеясь, что они пережили по крайней мере это. Надеясь, что они никогда не расстанутся, сохранят друг друга в целости и сохранности, что они никогда не отпустят друг друга. Не представляя, что они отпустят друг друга в прямом и переносном смысле. Но всё же. Черноволосый мужчина выпутывается из объятий, на него больно смотреть; он делает это медленно и неохотно, а шатен, издавая тихий звук протеста, поднял руки, пытаясь удержать его— Вы отступаете, понимая, что вмешиваетесь не в своё дело. Уходите, с появляющейся болью к людям в этой комнате; два незнакомца, о которых ты не знаешь, скрывающиеся или бегущие словно зайцы, но с мешающим им целым миром. Вы не видите, как черноволосый мужчина вытирает глаза, целует мужчину, шепчет четыре тихих маленьких слова - «Я люблю тебя, Луни», - прежде чем схватить свой чемодан и исчезнуть. (Ни вы, ни шатен, не видите записку, которую он оставляет на прикроватном столике, после того, как с любовью сожмёт её, словно маленький ребенок. В этот момент сильный порыв ветра хоронит её под кроватью для того, чтобы спустя годы её нашёл другой черноволосый подросток. Подросток, плача, сможет только сожалеть об утерянных жизнях и любви. Слишком далёких, слишком рано ушедших.)