Апрель 2019-го.

      То был апрель 2019-го, вид цветущего Питера взъерошил во мне ребяческое чувство ностальгии. Вот я снова отмотал восемь лет назад и передо мной пасмурный пропитый Лиговский, двушка на Коломенской и синие умные глаза. Мы с Мироном выступаем в местечке на сто человек, с ужасной акустикой, убитые и бухие в говно, и я, безумно счастливый, потной ладонью хватаюсь сначала за короткие воспоминания о том вечере, потом за Мироновские волосы. Не помню, как мы после доползли до квартиры, как под нами продавилась кровать. Однако вспоминается мелочь одна — приятная такая, словно китайский шелк. Волосы Мирона, мягкие, тонкие, как тот пресловутый шелк, чтоб его. К слову, это было первое сравнение, пришедшее на ум, когда ночью я вновь сжал их в кулаке во время минета в нашей двушке. — Блять, Дима, не тяни так, а то лысым как ты стану, — мычал Мирон влажными от смазки губами. — Ох, жида, заткнуть бы тебя насовсем, но только что я потом без твоего рта делать буду? Он любил капризничать, а я ехидно насаживать глубже. Лёгкое чувство невесомости обволакивало тело, как в первый раз. Волосы под ладонью влажнели, и глаза Мирона, красные, с расширенными зрачками, наполняясь слезами. Казалось, еще немного и он не выдержит — заплачет. В груди щемило от его вида, хотелось его жалеть, гладить по его такой ценной черепушке, прижимать к себе, будто редчайшее сокровище. И я гладил, и прижимал, но не жалел. Зверек он был тот ещё, кусачий. Не терпел излишек в нежностях. Прожитые годы достаточно ожесточили его характер. Да чего уж — мой тоже. Мы жили в недоверии ко всему новому, в том числе к людям. У нас не было ничего, кроме пару грамм в кармане и общества друг друга. В те легкие дни, когда вокруг нас выстраивались залитые ночной тьмой стены, совковая кровать и шифоньер, мы снимали свои маски. По крайней мере, я очень хотел в это верить. Смотря в глаза Мирона, я видел свою правду. В те легкие дни Питер стал безмолвным, ледяным и обедневшим, потому что я выкрал у него самое честное, самое дорогое и горячее, что только этот город мог сотворить. Утром Мирон просыпался раньше, заваривал растворимый в сколотой крушке и много курил в форточку. Запах паленного Danhill я не забуду, наверное, никогда. — Есть будешь? Яичница в сковородке. — бросал он мне, швыряя бычок на улицу. — Предпочту начать сразу с десерта, — шутил я, прижимая его бедра к подоконнику. Шутил совершенно по-идиотски, как в дешевых гейских порнухах, которые никогда не смотрел. Опыта в подобных отношениях ни у кого из нас двоих не было (хотя я до сих пор в этом сомневаюсь), но ощущение необычности происходящего охуенно цепляло. Я взял его на столе, прямо перед сковородкой. Скинул кружку с остывшим чаем на паркет. Знайте, какого это, ебаться под упреки и шипения о своей криворукости, одновременно вдалбливая в стол под каждый сказанный мат? Кусачий, злой зверек. Он любил грубость, я любил трахаться. В те легкие дни мы пришли к высшей точке взаимопонимая. В том апреле у меня, казалось, было все: секс, алкоголь, наркота, рок-н-ролл, слова Мирона о любви ко мне, выброшенные на ветер после нового прихода. Я могу сказать, что, возможно, любил его, но тот Я был слишком доверчив и глуп и позволял оставлять в сердце место сентиментальности. Наивный дурак, что сказать. Столько времени прошло, вспоминать стыдно. В апрельском Питере 2019-го солнце и того местечка уже лет пять как нет, умные глаза все так же маячат — в твиттере, в ютубе, в мобилах кентов, но уже не передо мной. Похуй, людей стоит отпускать, когда вы перестаете находить взаимопонимание. Со временем любое сокровище теряет свой блеск, такова жизнь.