здравствуй, мой любимый, самый лучший враг

      лайт умирает, чёрт возьми, и это жутко больно. боль в каждой клеточке тела, которое содрагается в агонии. перед глазами вся жизнь проносится… должна проноситься, но отчего-то вокруг только темнота. в ней ничего нет. лайт не понимает, что с ним не так, но думает, что это нормально. он ведь, во всех смыслах этого слова, «особенный», поэтому, умирая, видит лишь темноту. зато в голове мысли мечутся. сводят с ума, ему бы избавиться от них хотя бы в последние мгновения.       — ты не смог, — твердит голос в голове. лайт морщится. — проиграл. да, это действительно так, но кто смеет говорить об этом сейчас? лайт, если бы мог, если бы сил хватило, заткнул бы говорящему рот. может даже записал его имя в тетрадь, чтоб не умничал.       — как позорно ты умираешь, кира, —продолжает, не думая замолкать. — весь в крови, жалкий и побитый. словно пёс.       да заткнись ты. лайт — бог, а бог не может умирать некрасиво. бог умирает подобно солнцу. медленно затухает, прекращая освещать всех своим светом       — хотел создать идеальный мир, да? и стать в нём идеальным богом? что ж, ты не смог, зато принёс много несчастья. себе тоже, кстати.       лайт действительно хотел лучшего. он хотел мир без боли, преступлений и слёз невинных. что в этом плохого? разве плохо — уничтожать грязных? разве плохо — избавляться от зла? лайт знает, что нет и понимает, что остальные знают тоже, но вот его методы, его силу, не принимают. когда преступники погибают во время смертной казни — все с облегчением вздыхают, но когда падают, схватившись за сердце — ахают, говоря: «какой кира — ужасный! он убийца!»       как жалко. люди — настолько ущербны, что забывают о том, что умирает не человек, а грешник.       — слишком высоко поднялся, лайт, поэтому сейчас так больно.       полно тебе. боль — просто реакция организма. зато лайт злорадствует. он умрёт, да, но оставшимся в живых — гораздо хуже. они так и продолжат жить в грязном и жестоком мире.       — открой глаза, друг. посмотри на меня.       лайт морщится, с трудом разлепляя тяжёлые веки. перед глазами та же тьма, только вот...  в ней какой-то силуэт вырисовывается.       — рюук?..       слабо спрашивает, думая, что это более чем логично. бог смерти, естественно, будет с ним в последние секунды.       — совсем нет.       а кто же? лайт из последних сил фокусирует взгляд и щурится. появляется странный свет, совсем немного света, но лайту кажется, что он повсюду.       кто явился на похороны к богу?       — богу? ты такой нарцисс.       голос какой-то загадочный, неопределенный, но в нем проскальзывают знакомые ноты. лайт шире раскрывает глаза и тянется к нему, чувствуя необычайную легкость в теле. боли нет. ни капли. только лёгкое жжение в области груди, там, где глубокая дыра.       — ты?..       с горла выходит хриплый стон. лайту действительно сложно говорить, а всё потому, что он даже собственного тела почти не ощущает.       — конечно.       лайт признает этот голос. просто не может не признать.       — по…чему?       света больше нет. есть только манящие глаза L, которые внимательно смотрят на него. лайт хрипит, но не может произнести ни слова, а L всё смотрит, нависая над ним. рад встречи — хотелось бы сказать, да ситуация не та.       — что «почему»? почему я здесь? хм, ответ очевиден: потому что сейчас мы одинаковые.       лайт мысленно отвечает — в смысле мертвы? — и L его, к удивлению, понимает.       — да. только я уже слишком, а ты не очень.       L говорит чересчур высокопарно, но до лайта, конечно же, доходит, хоть и с трудом. умирает всё-таки.       — всё случилось так, как и должно было.       лайт неопределенно пожимает плечами, по крайней мере, ему кажется, что он пожимает, а затем сжимает зубы, чувствуя, как по подбородку стекает что-то горячее и, языком слизывает, соленое. должно быть... кровь. точно, его же подстрелили.       — время спать, лайт. дай-ка я закрою тебе глаза.       к лицу лайта тянется бледная рука L. бледная и худощавая, с тонкими пальцами, на которых аккуратно подстрижены ногти. лайт всегда удивлялся, как у такого неряхи, не следящим за своим внешним видом, — могут быть такие ухоженные ногти. ладонь, на удивление теплая, касается его подбородка, наверное вытирая кровь, нежно поглаживает, отчего возникает желание потереться о неё носом, словно лайт не погибающий бог, а доверчивый котёнок, трепетно любящий своего хозяина. нет, L ему совсем не хозяин, но… какой же он тёплый сейчас, чёрт возьми.       — тс, — шепчет, — сейчас будет хорошо.       и лайт, хоть это и глупо, верит, кивая.       в последние секунды своей жизни несостоявшийся бог видит перед собой злейшего врага. и этот самый враг — закрывает его глаза, принося необычайную легкость и спокойствие.       лайт слегка усмехается. это, пожалуй, логично. L ведь тоже умирал на его руках, под фальшивые слёзы и ахи-охи. только вот L не играет на публику сейчас, как делал он. L искренен как никогда. хорошо. лайт совсем не против, он тянется теперь уже не к свету, а к L, но не приближается ни на йоту. только, кажется, исчезает, рассыпаясь на осколки, вместе с тем идеальным миром, который он мог создать.       лайту хочется думать, что он держит путь к L, вернее, к эл лоулайту, но сам понимает, что летит прямиком в пустоту. куда-то, где даже хуже, чем в аду.       — лайт.       оглядывается, видя стоящего напротив эл. он тянет к нему ладонь, от которой исходит свет. лайт из последних сил тянется к ней, кончики пальцев почти касаются друг друга, но когда между ними остаётся лишь сантиметр, лайт срывается вниз, чувствуя, как земля уходит из-под ног и тонет в темноте. эл смотрит на него сверху, пока тот летит, а затем медленно исчезает, окутанный светом. затем исчезает и свет. лайт остаётся один.       — прощай, ягами лайт, — звучит напоследок.        лайт зачем-то всё ещё тянет ладонь, надеясь, что эл поймает его и вытянет наверх, но этого не происходит. и делая последний рваный вздох, лайт опускает руку.       — прощай, эл лоулайт.       и всё же… было бы неплохо снова сыграть в теннис.