Нити.

Ореол света желт, как пушистые цветы мать-и-мачехи, преломляясь через мозаику витражей - лимонные, рыжие, молочно-белые кусочки, какими вымощены золотые кудри, лиры, одеяния, одухотворенные лица, оперенья гордых птиц. И, если особняк Баскервилей воздвигнут роскошно, мешая в себе жемчуг с бастионами, а королей с предателями, дом Барма выклянчен по алому кирпичику и окурен манящим, пурпурным волшебством, а замок Найтреев оставлен льдисто-перламутровым фьордом, охотничьим убежищем, то обитель Безариусов соткана из золотых струн и шелковистых перьев и атмосфере ее равно подходит как взмыть в небо, так и любовно прижаться к родной земле. Освальд видит все сквозь млечно-золотистые бельма - слишком много солнца. Оно омывает лучами его морозно-белое лицо, жилки солнечных зайчиков кажутся почти морщинами в уголках утомленно опущенных век. Оледенелая сирень бьется о стекло радужки изнутри - даже по ней скользит желтый. Золото и в шелковых нитях волос, оплетающих плечи и струящихся по покрывалу. Теплый огонь брызжет в мятно-зеленые глаза Джека. И никто не узнает, что под сенью вечной жаркой осени и в ослеплении светом лишь они двое никогда не чувствуют себя согретыми. Никогда. Луна, что бьется вместо сердца, ком снега в горле, роса вместо крови. Никто не узнает, хоть они и чужие, оскверненные, нарушившие, а свет им чужд, тепло не достигает их душ, путаясь в серебристой паутине. Их нити, их тайны. И Джек сплетает свои холодные пальцы со льдом чужих. И Освальд ловит прохладными губами чужой влажный поцелуй. Никто не узнает.