***
С Серегой мы познакомились пару дней назад, в процессе строительства снеговика. Он пытался водрузить большой снежный ком на уже стоявшем посреди газона основании, тот постоянно скатывался, разваливался на куски, но трехлетний мальчонка упорно пытался поставить его на место. Я какое-то время наблюдал из окна своей квартиры за его действиями, а после не выдержал. Надел теплый свитер, ботинки, захватил перчатки и шапку и вышел на улицу. — Привет, мужик! — протянул ладонь, здороваясь по-мужски. — Бог в помощь. Он повернулся ко мне, прищурился, оценивая, словно мерку снял, и мне захотелось рассмеяться. Я с трудом сдержал улыбку, ожидая его реакции. — Не отказался бы, — как-то очень по-взрослому ответил он и подал руку, здороваясь. Я потряс его ладошку, не снимая варежек, и завис. Это было так неожиданно, словно передо мной стоял не мальчик трех лет, а взрослый мужчина. Лицо его от самого глаза через скулу пересекал еле заметный шрам. Он стягивал кожу с одной стороны лица, превращая его в вечно улыбающуюся маску. — Звать тебя как? — Селёга… — ответил он картаво и подкатил снежный ком к основанию. — Помоги, — приказал сурово, и я не посмел ослушаться. — И я Серега, — представился, водружая ком один на другой и скрепляя стык. Вместе мы сваяли-таки это снежное чудовище с глазами-пуговицами и морковкой вместо носа, которую мой тезка, походив вокруг него кругами, зло воткнул вместо писюна. — Маленький я, не достаю, — надулся он. Я хохотнул и поставил морковь на место. Затем он достал из пакета старые шапку, шарф и варежки и надел все на снежную фигуру (естественно, я помог). — Чтобы тепло было, — пояснил он и, не прощаясь, скрылся в подъезде.***
— Ты чего ревешь? — Я облокотился на машину рядом, и Окушка заскрипела, как старушка с больными суставами. Он поднял на меня заплаканные покрасневшие глаза, кивнул на наше совместное творение и заревел еще сильнее, натирая кулаками глаза. Шрам его теперь казался еще более уродливым и воспаленным. Снежное чудовище, которое мы строили, лишилось шапки, шарфа и одной варежки. Вторая зацепилась за сучок и на длинной петле свисала с руки-веточки. Один глаз заменяло большое колесо от машинки, отчего он стал еще уродливее — снежный Франкенштейн. — Не реви. Вот, подержи-ка, — отдал мальчонке ключи от квартиры с висящим вместо брелока моим первым ангелом, отлитым из стекла в шестнадцать лет, я снял с себя шапку с помпоном, шарф и повесил на снеговика. — Ну, вот, он у тебя стал еще краше. — Я твоему ангелу желание заветное загадал, — серьезно сказал он и сунул мне в ладонь ключи. — Какое? — мне было интересно, что же такого может загадать трехлетний ребенок. — Не скажу, — ответил он, все еще шмыгая носом. — А то не исполнится. — Точно, — мальчик был умным, серьезным не по годам и интересовал меня все сильнее. Хотелось увидеть его родителей. — Ну, что, пойдем умываться и сморкаться? Он кивнул и, вложив ладонь мне в руку, повел в подъезд. На втором этаже я остановился и, открыв дверь ключом, пригласил его к себе. Парнишка застыл на пороге. — Нельзя ходить к незнакомым людям. — Верно, — согласился я, — но мы знакомы. Впрочем, сейчас, только сумки поставлю, и пойдем знакомиться с твоими родителями. Отчего-то я ухватился за эту идею, как за спасательный круг. Сережка, словно статуэтка, так и не пошевелившись, стоял на пороге и терпеливо ждал. Лишь глазенки бегали по сторонам, удивленно рассматривая полочки со всевозможными безделушками из стекла. Мы поднялись этажом выше, и Сережка достал из кармана шубки связку ключей на длинной резинке. — Отклывай! — сунул ключи мне в руку и встал рядом. Замок легко поддался, щелкнул. Мы переступили порог, и я услышал знакомый до боли голос: — Сережка, раздевайся и мой руки — обедать будем! Я сейчас приду, — послышалось шебуршание. Мне показалось, я вернулся на три года назад, в то время, когда мой Даня вот так же встречал меня. — Пап, познакомься, это мой длуг, Селгей, я тебе о нем говолил. Пойду в ванную, — отчитался малыш. Мое сердце пропустило удар, затем еще один. В ушах зазвенело, а ноги вдруг подкосились. Привалившись к дверному косяку, чтобы не свалиться на пол, я не отрывая глаз следил за тем, как Даня, осторожно ступая, спускается по стремянке. На голове кособокая пилотка из газетки, в руках банка с краской и кисть. — Папа, значит, — произнес я сиплым от волнения голосом. В груди ухало так, что казалось проломит ребра. Данька дернулся и криком стал заваливаться на бок, выпустив из рук кисть и краску. Я мгновенно рванул вперед, подхватывая его на руки. Ощутил, как ударилась рядом об пол банка, как выплеснулась на ноги краска. Но стоял, боясь пошевелиться, укутанный, словно в кокон, такой родной запах дешевого клубничного мыла, сопровождавший Даню во время нашего знакомства. Он похудел, осунулся еще сильнее. Выпирающие тазовые косточки ощущались так, словно на нем не было одежды. В ванной шумела вода, где-то там плескался Сережка, а мы не дыша приклеились лбами друг к другу. — Это мой племянник, Сереж, — прошептал он, прикрыв веки. — Отпусти, мне надо его накормить. — Ничего не понимаю. — Позже, хорошо?***
Я стоял на кухне у окна в Даниной квартире и не знал, что и думать. На улице стемнело. Единственный фонарь, освещавший двор, бросал слабый, едва рассеивающий тьму луч на газон, где стоял Сережкин снеговик. Не знаю, сколько времени я так бесцельно смотрел вниз, но вдруг это разноглазое снежное чудовище подняло голову, посмотрело на меня и подмигнуло. Его прутиковый рот растянулся в улыбке, и я потер глаза кулаками. — Бред! — смотрел вновь на застывшего снеговика. — Снится, что ли? — Что снится? — просипел взволнованно Даня. Он открыл холодильник, в котором лежал кусок вареной колбасы и пачка творога. И, глядя на этот скудный праздничный набор, у меня защемило сердце. — Будешь? — достал бутылку водки и пару стаканов. Я молча кивнул, хотя пить хотелось меньше всего. Меня изнутри раздирало ощущение, что я все эти годы прожил слепцом. Даня плеснул в оба стакана и, не чокаясь, выпил. — Прости, без этого вспоминать не могу, — пояснил он и пустым взглядом уставился в стену. У меня по спине пробежал холодок. — В тот день, три года назад, я ждал твоего звонка. Готовил ужин. Но ты задерживался… — Даня замолчал, словно погружаясь в то время. Его руки задрожали. — Ты ведь помнишь мою историю, помнишь, кем я был. Эти неприятные воспоминания я отгонял от себя все три года. Не хотелось верить, что от спокойной жизни он вернулся к торговле собой, сменив лишь антураж — перекресток на «Рублевке» как у нас называли район, где можно снять хастлера, на постель сутенера. — Ты не позвонил. Зато позвонили из полиции. Мой брат и его жена Лена погибли в автокатастрофе… сгорели заживо. Сережка был с ними, — Даня побледнел, его повело, видимо, выпил на голодный желудок. — Двери от удара заклинило, они не смогли выбраться. Артем умер сразу, а Лена была еще жива. Она накрыла собой сына… Даня выдохнул, отчего его грудь впала и словно прилипла к спине. — Через неделю не стало и матери… Аркадий мне помог, — я вздрогнул, услышав имя человека, с которым столкнулся у гипера, — ссудил денег на похороны, помог продать квартиру, долг я ему выплатил. На оставшиеся купил квартиру здесь. Только работу найти надо и Сережку в сад устроить. Денег совсем не осталось. Да и с ремонтом я затянул. — Почему ты мне не сказал, соврал так цинично, обрубил отношения? — обнял Даню и посадил на колени. Парень дрожал, словно на ветру. Он не сопротивлялся, прижимаясь к моей груди. — Мы жили тогда на гроши, ты помнишь? Я хорошо помнил то время, но думал, вместе мы справимся, переживем тяжелые времена. Тогда было все, как у него сейчас. Вспомнился пустой холодильник, банка с краской, которую он уронил, испугавшись. «Теперь ремонт затянется надолго». Когда он ушел, «рай в шалаше» показался небылицей. Даня поерзал на коленках, и я ощутил, как наливается желанием мой неугомонный орган. Приник губами к тонкой, почти прозрачной коже на шее, где судорожно пульсировала жилка. — Я скучал! Как же я скучал! — понять, когда он вскочил с коленей и перенес ногу на другую сторону, я не успел. Этот мальчик всегда был быстрым. Мои губы впились в его, и поцелуи стали похожи на укусы. Мы целовались, как два изголодавшихся самца в период гона. Сплетались языками, стонали. И казалось, что тонкие пальцы Дани везде и сразу. Член пульсировал, упираясь в молнию брюк, что причиняло ужасный дискомфорт. Но эта боль не давала сорваться. Мы могли разбудить Серегу. Шум в голове и рваное дыхание Дани заглушали любые звуки. — Ммм, — услышал, как сквозь вату, стон парня. А следом — шлепки босых ног по линолеуму. Даня соскочил с колен и присел на корточки в дверях кухни, поймал в объятия еще не совсем проснувшегося сына. Сережка поднял заспанные глаза, посмотрел на меня и улыбнулся: — Пап, мне надо к Ангелу. — А пойдемте ко мне Новый год встречать? У меня пельмени есть и елка. — А как же ремонт? — ни к селу ни к городу спросил Даня. — Завтра сделаем, — точно так же невпопад ответил я и засмеялся.***
Год спустя Народу в этом году в центре было много. Толчея, очереди, отдавленные ноги. Я отошел от большой статуи ангела, установленной посреди фойе картинной галереи, где выставлялись мои работы, мысленно поблагодарив его за Даню и Серегу. Последний вприпрыжку скакал впереди, время от времени оборачиваясь, чтобы не потерять нас из виду. — Ну, и что ты у Ангела просил? — я попытался выяснить хоть намеком, что же дарить любимому. Но Даня был тверд, как кремень. — Просил хлеба на столе, — уклончиво ответил он, взяв меня под руку. — А ты? — Еще одного малыша, похожего на тебя, — улыбнулся я, глядя в его синие, как Эгейское море, глаза. — А ты у своего Ангела попроси. Мое желание он выполнил, — встрял сын, явно навостривший свои уши-радары. — Ах, да! Что же ты просил у него? — Чтобы папа больше не был один, — засмеялся Серега и взял нас за руки.