Ийсгит

      От коварства болот не могло спасти ничто — никакие попытки предупредить возможную потерю поклажи, никакие меры по спасению тонущей лошади. Один неверный шаг в трясину сулил неминуемую гибель. Глядя, как осторожно ступает впереди королева, высматривая хоть небольшой участочек сухой земли, Рейнард едва сдержал усмешку, которая, к сожалению, была горькой. Он знал, что не один ощущал в затхлом воздухе, наполненном вонью всего гниющего и погибающего, приближающуюся опасность. Она исходила не от тяжелой нильфгаардской поступи, поднимавшей в воздух пыль и капли зеленоватой водицы, даже не от тех, кто старался удрать, прихватив с собой часть припасов. Конечно, крысы в тылах были угрозой не меньшей, чем чудовища, но уж их-то можно было прикончить стрелой в спину. Нет, совсем не то.       Враг был невидимым. Он крался над водой, маскируясь под неясную туманную дымку, поднимающуюся от густых зарослей, от разлагающихся трупов животных, от булькающей жижи, из которой торчали остатки сгинувших повозок и кортежей. Один раз Рейнард даже остановился, вглядываясь в мутноватую поверхность — в этот же миг откуда-то со дна всплыло и выпрыгнуло маленькое существо, едва ли похожее на рыбу, и вцепилось ему в башмак.       — Вот холера… — выругался он, подсекая тварь кинжалом. — А на вид вроде совсем безвредна.       Гаскон, шедший чуть впереди, обернулся.       Гаскон, подозрительно изменившийся в последнее время. Должно быть, он немного сильнее был подвержен влиянию этого невидимого врага. В вечернее время, когда они разбивали лагерь где придется, а их палатки утопали в грязи и разложении, Рейнард все больше молчал — сбрасывал карты почти небрежно, словно бы и не задумываясь о победе, но всякий раз выигрывал. Гаскон, потешавшийся поначалу над этим и намекавший на то, что рыцарю стоило поменьше замарачиваться с тактикой, уже не смеялся. Признаться, он даже улыбки на лице не показывал в последнее время. Слишком вязкой и тяжелой становилась она на губах. Эта вязкость наполняла и его тело, утяжеляя и не давая двигаться так легко, как было прежде.       Незначительное изменение, подумалось Рейнарду. Он снова мельком бросил взгляд на Гаскона, едва нахмурившись. Он слишком стар для этого хитреца, этого вчерашнего мальчишки, немногим старше Виллема. Сколько ему? Восемнадцать? Он не должен был думать о Гасконе, как о любовном интересе. До прихода в Ангрен Рейнард мечтал хотя бы об одном милостивом взоре Мэвы, но ей никогда не было до него дела. Никогда. Даже теперь.       В то же время, с неловкостью признавал он, дела у них шли не так хорошо. Болен ли Ангрен? Кажется, да — давно, еще с момента своего зарождения, когда разросся из нескольких деревец в древнюю пущу, вечно тонущую в болотах и не способную наконец утонуть. Когда же это случится, ну когда? Каждый думал только об этом.       По мере того, как они углублялись в чащобу, отбивая немногочисленным поселения и вычищая гарнизоны, туман становился гуще. От таинственных вод поднимался холодный воздух, а во тьме, что сгущалась в тех местах, где деревья склонялись до самой земли, изредка вспыхивали чьи-то глаза, и никому не хотелось любопытствовать насчет того, кому они принадлежат.       — Тяжело, должно быть, Фольтесту с этим местом, — фыркнул, не сдержавшись, Кобелиный Князь.       — Нас это волновать не должно, — отмахнулась Мэва, шедшая впереди. Разумеется, и она, и он понимали, сколько пиявок могло пробраться ей в сапоги, чтобы присосаться и глотнуть хоть пару капель королевской крови. Мэва ступала тяжело, но всячески это скрывала. Рейнард видел лишь, как подергивался уголок её рта, и как Гаскон, казалось, всё время был наготове, чтобы поддержать госпожу. Никакой реакции, ничего не всколыхнулось в сердце. Подумаешь, дотронуться до Мэвы…       — В какой-то степени согласен, — сказал вдруг Рейнард, — сама природа ведет войну против нильфгаардцев — не проще ли будет дать ей довершить начатое?       — Дружище Рейнард, — Гаскон приблизился к нему, хлопнув по плечу, — да ты никак трусишь? Эта мерзость воюет и против нас. Чем скорее мы со всем разберемся и выберемся отсюда — тем лучше.       В болотистых лесах, где всюду таилась смерть, раздоры были ни к чему. Вырвавшись чуть вперед Гаскона и следуя по пятам за королевой, Рейнард ощущал на себе его взгляд. Это чувство… Правильно ли оно? Не навеяно ли густым туманом? А может быть, они оба уже потеряли разум? Потревоженная птица снялась с дерева, издав громкий хриплый крик. Кажется, это был ворон. Рейнард проводил её долгим взглядом, скользнув рукой под солнечный плащ и положив ладонь на рукоять меча. Черные крылья — черные вести, даже если их нет в клюве у падальщика. Мы с тобой одинаково нежеланны ли для кого, подумал он. Одинаково выжидаем, когда можно будет забрать своё.       Выходить из лагеря — себе дороже, особенно по ночам, но Гаскон… Гаскону ведь всё можно, черт подери, и можно ему это только за его чертову улыбку, за измятые в многочисленных сражениях латы, за лукавый взгляд лиса и за остроумие. Рейнарду он уже не давал покоя — с тех пор, как они вступили в эти земли.       — Отчего мне кажется, что я был прав? — громко спросил он, выходя в ночь.       Гаскон, остановившись около дерева с широкой густой кроной, остановился.       — О чем ты? — спросил он недоуменно.       — Нам не стоило заходить сюда, — ответил Рейнард, облизнув губы. — Мэва хочет идти на Ийсгит, но знает ли она, что там происходит?       — Ну вот, — Гаскон посмотрел на него. Его глаза были темны и едва ли выражали какую-то заинтересованность в разговоре. — Теперь ты опять трусишь. И стоило ли проделывать такой путь, если тянет навалить в портки из-за каких-то тварей?       — Послушай меня…       Рейнард осекся, пытаясь додумать фразу, которую хотелось произнести. По ночам болота пахли сладко-удушливо, и он чувствовал, как запах смерти бьет ему в ноздри. Здесь нельзя было получить даже маленькой царапинки, если ты хотел выжить — несколько солдат уже успели погибнуть от гноящихся ран. Ийсгит рядом, он и Гаскон знали это. Тропинка, незаметная на поверхности, состоявшая из едва торчащих над поверхностью воды, вела их к смерти. Или безумию. Гаскон давно не улыбался. А Рейнард так и вовсе никогда еще прежде не обращал на него такого наполненного желанием взгляда. Ну и что, подумалось Рейнарду, возраст никогда не был помехой. Почему должен стать сейчас? Безумства, безумства…       — Что с тобой в последнее время? — спросил Гаскон, делая шаг вперёд. — Тебя словно бешеная псина покусала. Покусала, и ты из верного охранника Мэвы стал такой же угрозой.       — А ты так и ищешь себе неприятности?       Гаскон будто засмотрелся на серебрящиеся в свете луны седые виски. Полумесяц, что полнел с каждым днем, который они проводили в Ангрене, чтобы затем так же уменьшиться, травил своими лучами так же, как и булькающие трясины. Конечно, он никогда при всех еще не снимал своего зеленого капюшона и шляпы с пером, но Рейнард уже знал, что под ними скрыто. Тугие черные кудри до плеч. Блестящие как смола, да, он точно это знал. Выглядывавшая из-под мягкой ткани тонкая прядка манила к себе, призывая дотронуться…       Болота, подумалось ему. Во всем виноваты болота.       — Не ищу, — осклабился Гаскон. — Провожу небольшую разведку, а потому буду рад, если ты не станешь мешать.       Но глаза его лгали. Ему еще как хотелось, чтобы кто-то вмешался — и даже не просто кто-то, а сам Рейнард, сам граф Одо, эта неприступная скала, обжегшаяся однажды в юности и не позволявшая себе впредь подобных промахов.       — Какое глупое оправдание, — прошептал он.       Ведь это Ийсгит подталкивал их друг к другу, к этим грязным прикосновениям, к жару собственных губ и к черным кудрям, которые опалят пальцы своей мягкостью. Рейнард рычал — словно и правда был псом, едва не рвущимся с цепи. И понемногу сдавался.       — Ты тоже чувствуешь это, — сказал он, приближаясь.       — Что? — он по-юношески вздернул подбородок. Красиво.       — Есть вещи, которые не нужно объяснять, Гаскон. Никто ведь не знает, как появилось это место. Из какого семечка проросло первое дерево, а потом и все остальные. Откуда здесь появились эти гиблые топи. Собственно, это почти уже и неважно. Я сказал бы, что мне на это плевать.       Рейнард поглядел в сторону — во тьме чащобы за ними вновь следили чьи-то глаза. Смерть, подумал он, это смерть наблюдает за нами. Как странно, что в этот миг ему даже в голову не пришло защищаться.       — Скажи это, — прошептал он.       — Рейнард…       — Скажи. Я хочу услышать.       Услышать, насколько сильно ты меня желаешь.       Его теплое дыхание оседало вниз едва заметной дымкой в холодной ночи. Какая-то отдаленная часть сознания понимала: если сбежит — придется непременно кинуться в погоню, как зверю за добычей. Словно бы они на время поменялись ролями — Рейнард уже не был благородным оленем, а легавой, преследующей его. Он осознал, что видел в глазах Гаскона все эти дни, что они брели по болотам. Он видел смирение перед неизбежным, жажду, безумную радость и затаённую печаль от изредка просыпавшегося подозрения, что все это не навсегда. Лишь пока Ийсгит распространяет на них свои губительные чары. А Рейнарду кажется, что он с самого Аэдирна бросил даже думать о Мэве. Нет. Её Величество… исключительна. Слишком исключительна, чтобы мечтать о ней. Слишком далека и слишком холодна.       — Я верю, — сказал он, смыкая холодные пальцы на чужом запястье, — что это место не только потешается над нами, но и как будто дает понять, чего мы хотим…       — Нет, — Гаскон прижал ладонь к его губам с ласковой твердостью. — Оно дает понять, что нужно ему. Не нам.       Ему как будто бы совсем всё равно. Одним метким движением Рейнард смог вцепиться в его зеленый капюшон, стаскивая его вниз, услышал звук мягкого падения — шляпа, ну конечно, эта чертова шляпа с пером… Его рука нащупала волосы — в темноте те были чернее ночи. На белом лице, над блестящими ониксами глаз, четкая и резкая дуга брови, вторая скрылась в тени. Гаскон поцеловал его сам — в этот миг что-то закопошилось, взревело торжествующе внутри, разрывая внутренности. Губы были горьки.       — Ты что, — усмехнулся едва разбойник, ткнувшись в его подбородок, — питаешься этим туманом? Быть может, ты — и есть то нечто, что обитает в глубине лесов Ангрена?       — Может быть, — ответил Рейнард, очерчивая пальцем его бровь.       Он обещал Гаскону показать, что может быть не таким ручным, как тому казалось.       — Палатка… — нашептали на ухо горькие губы.       — Да. Да, черт подери…       Он услышал смех Гаскона, и тогда чудовище внутри него опять полоснуло когтями по внутренностям, упиваясь.       Шуршание ветвей — Ийсгит скрыл их собой от бдительных часовых, а может быть, охватил туманом и неосторожных солдат. Ничего этого Рейнарду знать не хотелось. Не было ни малейшего желания. Пар изо рта Гаскона стал гуще, рисуя в воздухе причудливые фигуры — тогда он снова накрыл его поцелуем, заставляя замолчать, и лишь тогда окончательно сорвался.       Толчок. Полог шатра взметнулся, поднимая вверх пыль и сонных жучков. Слышно дыхание. Жизнь.       Толчок. Опрокидывает на набитый соломой матрац — грубое солдатское ложе, привычное и родное, идеально. Волосы Гаскона разметались по нему, тускло блестя, как черные пятна засохшей крови — мелкие завитки, которые Рейнард собрал воедино, сжав в кулаке и потянув на себя. Его пальцы белы от напряжения.       Толчок. Навалился сверху, накрыл собой. Вспомнил вдруг: сколько ему — кажется, лишь восемнадцать? Гаскон поцелуями доказал, что уже давно не мальчишка.       Толчок. Вторгнулся в узкое тело, чувствуя предательскую дрожь, засмеялся. Гаскон царапнул ему спину — алые полосы горят на едва загорелой коже. Еще, еще, еще… На кудрях бисеринки пота. Рейнард уткнулся в них носом. Его семя внутри — оно не приживется там, не то чрево, но ему от этой мысли даже спокойнее и как будто бы приятнее, потому что никто не сможет запретить ему удовлетворять раз за разом это единственное своё желание. Не выходить до самого конца, чтобы прочувствовать, как Гаскон сжимается и рвет пальцами матрац в агонии.       — Не прородится… — зачем-то прошептал он, не разжимая руки разбойника.       — Спи, Рейнард. Спи…       Они накрылись его золотым плащом.       Ранним утром Гаскон разбудил его, опустившись всей тяжестью на бедра. Он не сказал ни слова — потому что даже тело не могло возразить против такого аргумента и требовало своего. Но Гаскону было мало матраца — и тогда они вывалились на еще укрытую мраком болотную полянку позади палатки, сцепились в безмолвной схватке на пару минут, и тут же слились вместе, став одной сплошной двигающейся тенью на земле.       — Рейнард!..       Он и без слов понимал, что должен был сделать — зажал Гаскону рот ладонью, выскальзывая из него в последний миг. Умирающая земля осквернена еще больше, чем прежде. Или же наоборот.       — Тш-ш…       Рейнард спрятал пальцы в его волосах. Глаза у Гаскона смеялись и пылали пьянящим озорством. Даже здесь, среди смерти.       — Ийсгит, Рейнард… — только и мог прошептать он сквозь смех. — Ийсгит…       Лишь когда королева Мэва собственноручно сожгла труп поверженной гернихоры, лишь когда впереди снова показались воды Яруги и лишь когда он смыл кровь с доспехов после битвы за мост, он понял — чары никуда не исчезли.