...Последняя декада июля также порадует жителей штата Мэн хорошей погодой. Днём ожидается 30-33 градуса тепла. Не забывайте надевать головные уборы, когда выходите на улицу...
Дверь розового минивэна Сони Каспбрак со скрипом открывается, и её замечательный сынишка Эдди, наскоро промокнув покрывшийся испариной лоб (я не буду открывать окно, Эддичка, ты простудишься!), вываливается в душный воздух июля девяносто второго года. Лагерь Эндроскоггин (прим. автора: старейший лагерь для мальчиков в штате Мэн) встречает его блестящей вывеской у главного входа и натянутой улыбкой одного из тренеров, который любезно соглашается помочь Каспбракам с вещами. Эдди плетётся вслед за мамой и старается не ахать от восхищения каждый раз, когда видит деревянные домики с цветными крышами, раскидистые деревья или работников лагеря в оранжево-чёрной униформе. Да, он и правда ждал поездки в этот лагерь. Ну и что, что тут немного строгие правила и традиционные меры воспитания? Мама говорит, Эндроскоггин сделает из него настоящего мужчину, а Эдди с ней спорить не берётся. Сейчас, правда, единственное желание Каспбрака — это поскорее отправиться в душ и смыть с себя липкую поездку в розовом минивэне. Но судьба к нему не особенно благосклонна, потому что бумажки, которые заполняет мама в главном холле, будто только прибавляются, а желания находиться тут, в толпе таких же, как и он, едва прибывших мальчиков, становится всё меньше и меньше. Когда, наконец, с бумагами покончено, один из работников провожает Эдди с Соней к его домику. Невысокое деревянное здание (Эдди думает: внутри с вероятностью в 98% завелась куча насекомых), две двухъярусных кровати, раздельный санузел и запах чьего-то мыла, как только ты входишь. Каспбрак выбирает верхнюю кровать с левой стороны, аккуратно расставляет вещи около неё и возвращается на улицу к матери. Всю дорогу до главного входа Эдди выслушивает, какими усилиями ему досталась эта поездка, и что нужно обязательно вести себя образцово, и что выделяться — удел ненормальных; будь, как все, Эддичка. И не забывай пить таблетки три раза в день! Как только Соня скрывается за воротами пропускного пункта, Эдди медленно представляет, как его разгоряченного тела касаются капли прохладной воды (наверняка, со всякими химикатами в примеси). Каспбрак останавливается, переводит дух. И из-за ближайшего угла вдруг выруливает он: долговязый, с копной не прочесанных кудрей, парень в футболке с броским принтом и черных скинни (на улице почти тридцать градусов, с ужасом думает Эдди, куда, блин, вырядился). Он медленно подходит ближе и взглядом из-под линз в черной оправе изучает Каспбрака с ног до головы: так, что Эдди от неловкости опускает глаза и осматривает собственные красные хлопковые шорты, что едва доходят до середины колена. Да, парни в шестнадцать тоже такое носят, уймитесь вы. Но румянец предательски выступает на щеках, и Эдди, подняв глаза от пола, сталкивается с чужим проницательным взглядом. Незнакомец ухмыляется. А потом, как ни в чём не бывало, достает из кармана своих грёбаных скинни слегка помятую сигарету и зажигалку. Эдди почти задыхается от возмущения. — Здесь же нельзя! — шипит Каспбрак ядовитой змеёй, пока рука на автомате тянется к поясной сумке и пальцы нащупывают спасительную прохладу ингалятора. Парень снова ухмыляется, почти что скалится, и это жутко раздражает Эдди: ну что за выпендрёжник. Но сказать или сделать что-нибудь Каспбрак не успевает, потому что: — Эддичка! — мама подкрадывается со спины, и Эдди — вдох-выдох — поворачивается к ней, вымучивая трогательную улыбку. — Забыла тебе отдать. Тёплой ладони касаются потные пальцы Сони Каспбрак, и в руке у Эдди оказывается очередной янтарный пузырек с белёсой наклейкой. Эдди спиной чувствует, что незнакомец прожигает их взглядом. Чёрт, сигарета! Если мать увидит, что рядом с её драгоценным Эддичкой ошиваются типы вроде этого, уже завтра парня выгонят из лагеря ссаными тряпками. А Эдди запрут дома ещё на месяц. Но Соня ничего не говорит, а только смотрит на сына, ждёт реакции. Значит?.. — Спасибо, ма, — Эдди зачем-то поворачивается и натыкается взглядом на чужой, всё такой же проницательный. Руки в карманах, никаких следов преступления — он просто стоит и смотрит, как разворачивается семейная идиллия. Эдди словно со стороны слышит свой выдох сквозь сжатые зубы: пронесло. Только проблем в первый день ему не хватало. Мать уходить не торопится, и Эдди, понимая почему, на секунду замирает. Вот же, блин, неловко. Развернувшись, он рывком клюет напудренную сонину щёку и тут же рукой подталкивает её в сторону выхода. — Ну, пока! — на удивление, Соня не препирается и, ещё раз потрепав сына по отросшим волосам (пора бы уже подстричься, Эддичка, мальчики не ходят с такими причёсками!), удаляется. — Эддичка, — Каспбрак со скоростью света оборачивается на звук своего имени. Ну конечно, он никуда не делся. Стоит всё там же, будто прирос, головой кивает. И тут же, похлопав себя по карманам джинс, вскидывает руку и тычет ей в Эдди, а затем на пожухлую траву. — Это была последняя, — взгляд Каспбрака падает на ещё больше измятую сигарету, валявшуюся теперь у подошвы чужих чёрных сникеров. Какие жертвы! Медаль ему, что ли, вручить? — Ты мне теперь торчишь, мамина детка. Брови у Эдди тут же взлетают наверх. — Чего-чего? — но вежливости парень, видимо, не обучен, потому что вопрос Каспбрака долетает лишь до напряжённой спины, вот-вот да скрывшейся бы за углом. Незнакомец просто уходит. Ну, супер!///
Его зовут Ричард, и они живут в соседних домиках; Эдди узнает об этом почти сразу после полного расселения. — Ричард, Бога ради, прекрати материться! — сложно, знаете ли, не обратить внимание на чей-то высокий-высокий голос, полный недовольства, что раздаётся почти через стенку. — Захлопни ебальник, Стэнли, и радуйся, что хоть кто-то не даёт тебе помереть со скуки, — и уже знакомый (когда успел-то?) почти что баритон в ответ Эдди тоже слышит, пока судорожно пытается протереть все оконные рамы и ручки в домике своими дезинфицирующими салфетками. Продолжения перепалки не следует.///
Эдди и сам не знает почему, но на обеде взгляд почти на автомате падает на этого самого Ричарда: он сидит отдельно от всех, потупив глаза в тарелку с безвкусной гущей, и выглядит совсем не таким уверенным, каким показался Каспбраку во время первой их встречи. Может, он и не придурок вовсе, — думает Эдди и старается не пялиться так в открытую. Это просто живой интерес, ну что тут такого? От таких Ричардов ему всё равно надо держаться подальше, вот и изучает его. Как там говорят, возлюби врага своего? Ричард, конечно, в долгу не остаётся. Если Эдди на него смотрел, хоть немного отрываясь, то он в ответ рассматривает Каспбрака бесстыже и совсем не пряча глаз, будто так и надо. Сидит себе в углу и прожигает бедного Эддичку взглядом, почти раздевает. Что за несказанная наглость, какого вообще... Эдди про себя едва не чертыхается, но вовремя останавливается. Ещё чего не хватало! Ричард не сводит с него глаз до самого конца обеда.///
Эдди поправляет ремешок поясной сумки, ещё раз проверяет её содержимое, и, перекинув через руку полотенце, выходит на улицу. Солнце палит всё так же нещадно, и Каспбрак уже чувствует, как бледная кожа его рук покрывается уродливым бронзовым цветом, а на щеках расцветают букеты веснушек. Легко избегать такой участи, когда ты целыми днями сидишь дома и об аномальной жаре слышишь только по радио. Но в реальности — вот она, никуда не денешься; густой и душный воздух, проникающий сквозь поры, Эдди окружает толпа снующих туда-сюда потных парней и припекающее макушку солнце. Надо было всё-таки взять козырёк — здравая мысль приходит чересчур поздно (и, если честно, Эдди её тут же отметает; кому хочется быть засмеянным?), поэтому он скорее семенит в тень деревьев у озера, пытаясь прикрыть голову своим ярко-синим полотенцем. Купаться Эдди, естественно, не идёт: ведь в воде заразы можно подцепить в два раза больше, чем на суше! Билл, его сосед по комнате, зовёт Каспбрака за компанию, но Эдди ссылается на плохое самочувствие. И почти не врёт: его честно тошнит с самого утра. Он стелет своё полотенце под одним из деревьев, отбрасывающих спасительную тень на нагревшийся мелкий песок, и устраивается поудобнее, даже не думая стянуть футболку. Обмазав все открытые участки тела солнцезащитным кремом, Эдди утыкается носом в собственные колени (чтобы, наверное, не видеть и не слышать, как веселятся другие) и начинает насвистывать под нос какую-то незамысловатую песенку. Мама когда-то пела ему это перед сном, но почему-то Эдди глупый стишок вспоминается именно сейчас. — Здорово выходит, Эддичка, — звонкий голос выныривает из ниоткуда, и Каспбрак почти что стонет от неудовольствия, отрываясь от своего очень важного занятия. Только его тут не хватало! — Прекрати, — выходит как-то очень злобно, Эдди снова почти шипит и отнимает голову от коленей. Зачем-то добавляет: — Ричард. — И зачем так формально, детка? — он садится прямо перед Эдди, раздетый ровно по пояс, опять в своих (да что ж это такое, думает Каспбрак, почему меня вообще это волнует) джинсах. Эдди видит его тощие рёбра, что, кажется, вот-вот сломаются, стоит их только коснуться, и бледную, совсем не загорелую кожу рук. Видит его выпирающие ключицы и тоненькую линию волос, уходящую за пояс джинс... Эдди вскидывает голову так резко, что чуть не теряет сознание. Он что, всё это время пялился? — Зови меня просто Ричи. И, кстати, мне льстит, что ты узнал, как меня зовут. Замечательно! Просто Ричи, кажется, не видит этот ошалевший эддин взгляд и натужно скрипящие у него в голове шестеренки. — И что ты тут делаешь, просто Ричи? — Эдди пропускает последнюю его реплику мимо ушей, собирает самообладание в кулак и задаёт вопрос, который его на самом-то деле не особо волнует. — Конкретно здесь под этим деревом? Сижу с тобой, — Ричи ему улыбается во все тридцать два, а потом продолжает: — А в лагерь меня предки отправили. Накосячил там кое-где, вот и схлопотал три недели наказания. Эдди снова едва не задыхается (а что вы хотели от астматика?). В этот лагерь, да в наказание? Уму не постижимо! — Ч-что? Три недели наказания? — Каспбрак чувствует накатывающее желание орать дурниной, что это вопиющая несправедливость. — Мама полгода работала, чтобы меня сюда отправить, а ты!.. Ты! — Хочешь сказать, что я мудак, мамина детка? — Ричи такая реакция явно веселит, он встаёт, отряхивая несуществующую пыль с джинс, и Эдди вместо того, чтобы порадоваться, что разговор вроде бы окончен, и его покой больше никто не потревожит, лишь возмущается ещё больше: то есть этот Ричи просто встанет и уйдёт, оставив за собой последнее слово? Но Ричи делает всё с точностью да наоборот и садится рядом с Эдди, на то же ярко-синее полотенце, касаясь оголённым плечом рукава эддиной футболки. Что такое личное пространство он, видимо, не знает, поэтому Эдди в ответ ёжится. — Кхм... я тебя не знаю, чтобы делать такие выводы, — начинает Каспбрак, но признание вылетает следом: — вообще-то, да, хочу. И прекрати, пожалуйста, давать мне прозвища. Меня зовут Эдди. — Как скажешь, Эдс, — Эдди закатывает глаза; ну что за невыносимый человек. И вдруг чувствует: чужое прикосновение жжёт кожу даже сквозь ткань хлопковой футболки. — Ричи Тозиер к твоим услугам. Полуденное солнце печёт им спину, а душный июльский воздух буквально разъедает кожу; дышать всё ещё сложно. Уходить Ричи не торопится, и Эдди начинает прикидывать в голове, как давно они сюда пришли, сколько он вот так просидел, и через сколько можно будет уходить. В математике Каспбрак не то чтобы силён, но цифры... помогают отвлечься от полуобнажённого, почти болезненно тощего Ричи Тозиера, который непонятно почему сидит тут рядом с ним. Пятнадцать... плюс приблизительно десять... плюс... — Чего ты, кстати, не купаешься? — окей, долго молчать Ричи тоже не умеет: Эдди мысленно делает заметку. — Не хочу, — немного погодя, добавляет: — А ты? — Не люблю. Эдди хочется спросить что-то про чужие скинни, но он во время прикусывает язык; не его это, мол, дело. Ричи, на удивление, больше ничего не говорит. То ли от Эдди радиоволнами исходит нежелание разговаривать, то ли Ричи самому не хочется. Каспбрак наверняка показался ему полнейшим занудой. Ничего особенного, думает про себя Эдди, не особо-то и хотелось. Через полчаса они уходят с пляжа, и Каспбрак вихрем уносится вперёд, чтобы избежать своего странного спутника. Пусть думает, что это Эдди с ним было неинтересно, а не наоборот.///
Эдди, по всей видимости, всё же хватает солнечный удар там, на пляже. Иначе, как ещё объяснить тот факт, что с Тозиером он теперь пересекается чуть ли не каждую минуту? В столовой — Ричи, сидит и прожигает его взглядом, на теннисе — ох, угадайте, кто играет на корте напротив, на пляже — всё тот же Ричи, подсаживается к Каспбраку и неизменно молчит, и, наконец, в клубе актёрского мастерства — снова Ричи, декламирует шескпировские реплики. Эдди медленно дуреет: Ричи становится чересчур много, — и это всего только за пять дней. Но самое ужасное, пожалуй, в том, что он к нему привыкает: оглядывается каждый раз, когда идёт к своему излюбленному дереву на пляже, старается подавать мячи так, чтобы на него непременно обращали внимание, и заранее знает, что ответить на очередную тозиеровскую шутку, которой он обязательно одарит Эдди, как только тот войдёт в концертный зал. И Эдди это почти даже не смущает, потому что много друзей у него никогда не водилось (а в лагере так тем более; кому захочется выслушивать каждодневные лекции о вреде городского воздуха и количестве бактерий на дверных ручках?), а Ричи, оказывается, тоже одиночка, что значит: минус на минус, в конце концов, даст плюс. А в том, что Ричи — сплошной минус, Эдди не сомневается. Может, из них выйдет неплохое уравнение. Что-то вроде сочетания зарядки по утрам, цветастых шорт и вечно пялящегося на тебя парня. У Эдди всё же проблемы с математикой. И с выдержкой, видимо, тоже. Потому что в один прекрасный момент он понимает — без Ричи эта поездка никогда бы не запомнилась ему такой, какой она есть в его памяти сейчас.///
До конца смены остаётся приблизительно тринадцать дней, когда и Ричи вдруг осознает: не такое уж это наказание — поездка в лагерь, а очень даже наоборот. Они вдвоём сидят на сцене, и Эдди с умильным видом пытается прочитать свои реплики для предстоящей вечерней репетиции. Ричи думает: Эдди весь такой правильный, солнечный мальчик. На нём ярко-желтая футболка, волосы растрёпанные, и улыбается он ослепительно — будто маленький подсолнух, что выпал из внушительного букета и вянет тут среди мерзкой полыни. Ричи хочется, чтоб Эдди тянулся к нему, но он разве что затмение, что говорить о солнце. Но Эдди он в этом уж точно не признается. По крайней мере, не сейчас. Поэтому он решается и спрашивает: — И где тебя изобрели, Эдди, м? — Ричи сидит неприлично близко, и Каспбрак снова чувствует, как на щеках пылает зарево смущения. Температура в комнате вдруг резко взлетает. — Ты сейчас что, процитировал Гёте? — голос позорно срывается, и Эдди знает, что это выдаёт его с головой. Ну почему так близко, Тозиер? — И вообще, подвинься, пожалуйста. — А я не похож на человека, который читает умные книжки? — и внутренний Эдди Каспбрак вдруг взрывается и кричит, что умрёт, если сейчас же не получит дополнительную порцию воздуха из проклятого ингалятора, потому что Ричи шепчет это ему прямо в губы. Едва не касаясь потрескавшимися от сухого воздуха губами его, эддиных, влажных и слегка подрагивающих. — Ты сказал подвинуться. — В другую сторону, Ричи, — вязкая лава возбуждения бьёт Эдди почти что под дых; разве может ему быть так приятно оттого, что Ричи рядом? — За тобой должок, мамина детка, помнишь? — Тозиер смотрит на него из-под линз своих очков так искренне, не притворно, и это совсем не соответствует тому, что несёт его помойный рот; вот, мол, Эдди, я у твоих ног, бери и делай с этим, что хочешь. И Ричи, вот прямо буквально, в мгновение оказывается у ног Эдди: опускается на корточки и смотрит теперь на Каспбрака снизу-вверх; зрелище Эдди открывается то ещё, почти что начало порно-фильма. Дыхание перехватывает, но совсем не так, как обычно — Эдди дышит прерывисто и чувствует, как в районе паха его накрывает горячей волной, и внутри будто плавится тягучая карамель, потому что Ричи наклоняется ещё ближе и опаляет горячим дыханием худенькую эддину коленку. — Меня так сильно ведёт, — Тозиер шепчет и невесомо касается чужого колена губами. Эдди на секунду перестаёт существовать: в ушах эхо, в глазах пелена, мысли — ком проводов под напряжением двести двадцать; потяни за нужный и взорвётся. — Ещё с первого дня, когда тебя только увидел, — Ричи снова касается нежной кожи, на этот раз настойчивее, проводит влажными губами по чашечке и останавливается. Эдди едва сдерживается, чтобы не зашипеть. — На тебя просто невозможно не пялиться, Эдс, ты в курсе? Эдди заведомо знает, что проиграл: сопротивляться он даже не пытается и только, как рыба, выброшенная штормом на берег, судорожно глотает воздух. Ричи Тозиер, грёбаный шторм, в этот же момент поднимается на ноги и, не медля ни секунды, прижимается к Эдди всем телом. И они, по классике жанра, целуются. Эдди, сам от себя не ожидая, тянется первым, тянется навстречу вишнёвым губам, что ещё мгновение назад касались его коленки, и их рты вначале неловко сталкиваются, но Ричи (он, чёрт возьми, знает, что делает — и эта мысль почему-то одновременно задевает Эдди и тешит его самолюбие, да у этого Тозиера всё на лице написано) берёт инициативу на себя и вовлекает Каспбрака в настоящий взрослый поцелуй, влажный и с языком. Эдди непроизвольно стонет и Ричи, отпрянув от него почти с испугом, вдруг довольно скалится. — Я больше не твой должник? — Каспбрак слышит собственный осипший голос будто со стороны, ему даже не стыдно звучать разомлевшей барышней, и хочет добавить что-то ещё, но не успевает. Ричи целует его снова.///
— Слушай, — Эдди вдруг всё-таки не выдерживает, — почему ты никогда не носишь шорты? У Ричи, в этот момент закидывающего в свой походный — и, по мнению Каспбрака, просто бездонный — рюкзак ветровку (они вот уже третий день собираются в поход в лес), брови тут же взлетают наверх. — Детка, — Тозиер будто не находит, что сказать сразу, поэтому немного медлит, — тебе так не терпится увидеть мои ноги? Уж прости, твои с ними не сравнятся. Не хочу дразниться. Эдди чувствует в его голосе ложь: он, вообще-то, давно научился распознавать в людях неискренность. — А если честно, Ричи? Ричи снова теряется, и Эдди понимает, что всё не так просто, что что-то здесь серьёзное, поэтому подходит ближе и, воровато оглянувшись по сторонам, берёт чужие ладони в свои. Тозиер выдыхает, прикусывает губу и, спрятав взгляд в складках футболки Эдди, закатывает одну штанину. Каспбрак едва не охает, когда смотрит вниз, потому что видит: на колене у Ричи красуется шрам, большой и по виду — свежий. Тозиер на Каспбрака всё так же не смотрит. У Эдди в голове уравнение вдруг решается, и он, не раздумывая ни секунды, опускается на пол и оставляет на коленке у Ричи трепетный поцелуй. Ричи дёргается и шипит на Эдди, всё пытается отодвинуться, но маленький и худенький Каспбрак удерживает его на месте. — Не надо, — Ричи почти что умоляет. Эдди в ответ бережно возвращает джинсы на место, приподнимается и буквально впечатывается губами в шею Тозиера. — Пожалуйста, Ричи. Ты прекрасен, и совсем не нужно этого стесняться. Ричи тихо всхлипывает.///
Они сбегают к той самой реке и прячутся за тем самым деревом, что так полюбилось Эдди. Жара всё никак не спадает, и Ричи приходится стянуть футболку. Эдди лишь прикрывает глаза и старается не пялиться. Ричи смотрит на него и прекрасно понимает, что Эдди бы девчонку в тоненькой флисовой юбочке, да чтоб под отутюженной блузочкой размер не меньше второго. Но перед ним разве что тощие коленки да бёдра в неизменных скинни, несуразно длинные руки с выступающими венками и чернильные кудри. Его мама точно не одобрит. А потом Эдди распахивает глаза и улыбается ему самой солнечной своей улыбкой. Каспбрак тоже знает: встреча с мамой и прочие последствия будут позже, а сейчас у него есть влажные поцелуи тайком после отбоя и чужие шёлковые завитки, что щекочут шею. И ему вполне этого достаточно.