Peter Pan

Что есть счастье? Деньги и связи? Хорошее образование? Успех? Подъём по карьерной лестнице? Удачный брак? Что есть несчастье? Потеря всего или изначальное отсутствие любых ресурсов? Провал важного дела? Разбитое сердце? У каждого будет свой ответ на эти вопросы. Вся жизнь нам дана для того, чтобы размышлять, менять мнения, ставить утверждения под вопрос, ошибаться и учиться на ошибках. Но вернёмся к главному: как понять, кто счастлив, кто нет? Возьмём метафоричного человека. Он будет молод, высок, статен. У него за спиной хорошо оконченное учебное заведение, ныне он трудится на неплохой должности с очень неплохим окладом. У него любящая мать, готовая поддержать в любом начинании, и друзья, которые вытащат его задницу из любых проблем. Назовём метафоричного человека Алессандро. А что? Красивое, мелодичное имя. Наш теперь вполне представляемый Алессандро идёт на свою вполне реальную работу, чтобы получить свои абсолютно заслуженные деньги в конце месяца. Он может позволить себе доехать до места на такси, но солнце ему улыбается слишком приветливо, чтобы отказываться от прогулки, и он улыбается в ответ – и солнцу, и той женщине с ребёнком, и тому мужчине с газетами. Алессандро выглядит счастливым. Введём в историю второго персонажа. Он тоже молод, но и ростом пониже, и фигурой не вышел. Учиться толком не учился, родителей потерял, после чего попал в детдом, сбежал, теперь скитается по улицам и перебивается с хлеба на воду. Дадим имя и ему. Пусть будет Никколо. Никколо просыпается от холода, потому что матрас в его пристанище совсем развалился, да и окно кто-то недавно выбил, теперь по полу сквозит. Но несмотря на это он всё равно желает доброго утра другим бездомным и идёт умываться полуржавой водой, от температуры которой сводит пальцы. Завтракать ему нечем, потому он тоже собирается на работу. Только заработок ему никто не обещает. Но несчастным от этого он себя не чувствует. Пересекаются наши персонажи, допустим, посреди площади. Ник надвигает на глаза шапку и кутается в штопаную куртку, с опаской вглядываясь в лица людей. В руках гитара, у ног чехол, в голове тексты, в сердце желание хоть на что-нибудь съедобное наскрести. Или в желудке. Он толком не ел последнюю неделю и едва держится в сознании. Алессандро проходит мимо, ускоряя шаг и отводя взгляд, чтобы скрыть жалость – не всем везёт как ему и встречаться с этим лицом к лицу он не готов. Оставшийся за спиной парень начинает петь и очень проникновенно. И очень слабо. Але мысленно перед ним извиняется, но не останавливается. Из проблем на работе у Але только навязчивые клиенты, которые считают его вежливость за флирт и флиртуют с ним. Но, вообще-то, пусть считают, он на этом сделает чаевые. У Ника как таковой работы нет, зато проблем хоть отбавляй – то бездомные с других районов прогоняют, то полиция грозит забрать, то просто кто-то поиздеваться решит, а ещё очень хочется кушать, погреться и помыться, но для всего нужны деньги, которых практически нет. На самом деле, у Але тоже не может всё всегда идти гладко. Однако другие его дилеммы в основном морального плана – тут поленился, там перенёс на завтра, не сдержал слово и, пользуясь положением, наелся сладкого, а в спортзал так и не продлил абонемент, и всё в таком духе. Но что-то в стройный и привычный ряд вклинивается. Что-то новое. Он прокручивает в голове события с самого пробуждения: всё нормально, нормально, нормально, и вот оно – полуживой парнишка на улице. Он ведь мог подкинуть тому хоть мелочь из кармана – буквально одна сэкономленная поездка, а для того, может, спасение от голодной смерти. Может, и не прямо-таки спасение, но до завтра протянет. Видеть откровенное проявление бедности Алессандро по-прежнему не готов, но, собравшись с силами, идёт домой тем же путём. Однако на площади никого, кроме стайки шумных подростков, нет. Он практически с облегчением вздыхает и сразу же укоряет себя – если уже решился помочь, то дело до конца довести надо. Ничего, завтра он попробует ещё раз. Что до Ника? Ему удалось насобирать не много, но достаточно, чтобы, сложив с накопленным, посетить продуктовый. В ближайшей подворотне он оставляет гитару, накрывает её своей потасканной курткой и с предвкушением направляется в магазин. Бродяжек никто не любит и охранники не раз пытались приписать ему кражи, даже если он доказывал, что покупки оплачены. «Откуда у тебя деньги? Тоже украл?» – говорили они, угрожая полицией, вынуждая уходить ни с чем. Но он сообразил, как нужно выглядеть, чтобы не вызывать вопросов – достаточно купить более-менее приличный свитер, отряхнуть джинсы, не надевать сверху куртку и похож уже на студента в разгар сессии, прибежавшего из общаги по-быстрому затариться. Ник набирает еды быстрого приготовления, пару бутылок воды, расплачивается, забирает продукты и вещи, возвращается в ночлежку. Он радуется, когда замечает, что окно заделали фанерой, радуется, когда его встречают двое ребятишек, которых он считает своей семьёй, радуется, что может осчастливить их, разделив с ними порцию лапши. Засыпает он с улыбкой, думая, какой же хороший выдался день. За ночь не происходит ровным счётом ничего, и оба наших подопечных пробуждаются в здравии и бодрости и готовятся прожить ещё одни сутки. Але надевает выглаженную рубашку и брюки, начищенные до блеска ботинки, фирменное пальто. У Ника всё куда проще – ему переодеваться не во что, да и спать без тёплой одежды возможно только летом, потому на площади он появляется первым. Привычно он раскладывает чехол, мысленно просит струны потерпеть и не рваться буквально месяц-другой до конца года, там будут праздники, люди щедрее станут и получится наконец обновить инструмент. Ник уже что-то наигрывает, но ещё не поёт, когда Алессандро приходит на то же место. Также не глядя, он неловким движением высыпает горсть монет и, не задерживаясь, идёт дальше. Ник ему в спину непонимающе смотрит и должен, по идее, благодарен быть, но чувствует себя больше оскорблённым – подачек он не терпит. Особенно таких, которые будто ради плюсика к карме делаются: «вот, я дал бедняку денег, я молодец, жизнь мне это компенсирует вдвойне». И будь Ник в другом положении, то наверняка бы крикнул что-нибудь вслед этому мужчине, но раз уж так получилось, то вечером он снова зайдёт в магазин и купит своим названным брату с сестрой конфет. Почему-то успокоения и удовлетворения от сделанного Але не испытывает. Это больше напоминает ему провал. В конце концов, он мог постоять, послушать хотя бы с минуту. Эрмаль, начальник и непосредственный работодатель, громко заявляет не спать вне обеденного перерыва, а когда видит, что ситуация не меняется, то спрашивает, в чём дело. Але, пока готовит ему кофе, рассказывает, как волонтёрствовать пытается, а Эрмаль в ответ головой качает: «ты если помогать кому-то хочешь, делай это нормально, от сердца, а не будто очередной план из списка вычёркиваешь». Его слова звучат достаточно серьёзно, чтобы вновь пойти после работы через площадь и чтобы вновь ни с кем не пересечься. Але отмечает, что уже холодно и что, наверное, тому пареньку сидеть допоздна – только себя морозить, особенно если лечиться нечем. Что ж, снова придётся искать встречи завтра, зато есть время переварить сегодняшний диалог. Но что бы там ни планировал наш Алессандро, жизнь, всё же, разворачивается по своему сценарию, и Ник просыпается позднее обычного, потому что до ночи читал детям сказки из тех немногочисленных книг, которые они однажды нашли на пороге. Днём народу практически нет, и он понимает, что если сейчас потратит силы, то когда люди появятся, голос, наоборот, пропадёт. Чтобы не коченеть на ветру, он идёт в ближайший торговый центр, предусмотрительно спрятав приметную куртку перед тем, как зайти. Он знает, что к двенадцати залы опустеют и можно будет в каком-нибудь туалете голову помыть – ощущение грязи раздражает, а в их общем доме из крана течёт только холодная и ржавая вода. Не то чтобы критично – её можно набрать в кастрюлю и нагреть, просто потом неприятно сырым ходить, так и простудиться недолго. Пока люди ещё снуют средь магазинчиков, Ник садится на лавку и, притянув колено к груди, сложив на него голову, задрёмывает, позволяя теплу разморить себя. Але сквозь стекло их кофешопа на него смотрит и не знает, расценивать ли это как шанс исправить косяки или притвориться, что ничего не было, и не строить из себя героя. Эрмаль его под бок пихает, не зависал чтобы и обслуживал клиентов в темпе. Когда очередь заканчивается, то на лавочке уже пусто. Але вздыхает: «не судьба». И добавляет: «вот что я на нём зациклился? С таким же успехом мог пожертвовать денег в детдом. Тем более дети маленькие, чтобы содержать себя, а этот взрослый, придумает что-нибудь. Да и, наверное, сам работать не хочет, вот и побирается». Парадоксально становится тошнее. От себя за такие мысли. Тем временем Ник сушит волосы под сушилкой для рук, прикидывая, что в конце недели пора бы вещи в прачечную относить, благо, цены там не высокие. И если получится, то для Аниты или Либеро что-нибудь стащить из сушилок, а то они выросли почти из старого. Воровать он не любит, но другого выбора нет – если не он, то никто о них не позаботится. Вновь они с Алессандро сталкиваются, когда один выходит из туалета, а второй туда направляется. Ник бросает колкий взгляд, показывая, что может постоять за себя. Что до Але? Тот смотрит под ноги и проходит мимо. Ник мысленно плюётся: «чёртов мажор», Але мысленно просит прощения за трусость. Настроение портится у обоих. Этим вечером Ник поёт практически до сумерек, но Але решает поехать домой на метро, посчитав, что снова ничего не получится. Утром Никколо просыпается с больным горлом – видимо, что-то где-то не досушил и в итоге продуло, петь не сможет точно, даже говорить больно. Это плохо, очень-очень плохо, но общее состояние пока в норме. Однако к полудню начинает побаливать и голова, не предвещая ничего хорошего. Дабы не усугублять, Ник бредёт в центр, потому что там тепло и, может, отогревшись, организму полегчает. Он закутывается плотнее в куртку, садится на ту же лавочку и молится, чтобы его никто не потревожил. Алессандро на своём рабочем месте почти смеётся – что за издевательство? Конечно, он предполагает, что этот парнишка, скорее всего, появляется здесь постоянно, просто только сейчас он на него внимание обратил, но тем не менее. Эрмаль за его взглядом прослеживает: «о нём, что ль, рассказывал?», Але признаётся, что да, и ещё, что не знает, что делать, кроме того, как лажать. Мета оценивает ситуацию и резюмирует: «он какой-то бледный и румянец нездоровый. Предложи ему глинтвейн, имбиря накроши. За счёт заведения». Але порывается обнять его, но ограничивается благодарностью за совет и спешит исполнять. Совет-то ему дали отличный, а как реализовывать все следующие шаги после приготовления кто бы объяснил. Але берёт стакан, выходит, хочет дотронуться до плеча Ника, но тот вскидывает голову, когда рука ещё в воздухе. Взгляд у него и правда болезненный, но решительный, будто из последних сил готов защищаться. Але не по себе становится. – Это... тебе, – предлагает он неловко. Ник хмурит брови в недоверии, косится на содержимое стакана, на чужое лицо, снова на стакан, снова на лицо. – С какой стати? Голос хрипит ужасно и от напряжения связки причиняют не менее ужасную боль, но Ник не показывает этого – знает, насколько опасно давать слабину. Але совсем теряется. – Ты... ну, просто возьми. От простуды. Ник смотрит на это недоразумение и прикидывает, что, кажется, угрозы можно не ждать. От действий этого человека, по крайней мере. Неизвестно, что за дрянь ему предлагают. – Возьму, если ты первый глоток сделаешь. Але не понимает зачем, но делает. Вкусно. Ник, в свою очередь, немного медлит, но всё-таки принимает стакан и тихо-тихо благодарит. А вот Эрмаль из-за стойки кричит громко и настойчиво требует вернуться, пока без премии не оставил. Але коротко извиняется и убегает, Ник глаза закатывает и мысленно называет его придурком. От вина становится хорошо и так не хочется никуда уходить. Но помимо этого хочется спать, и Нику волей-неволей приходится покинуть центр, чтобы прилечь на свой старый-добрый матрасик и провалиться в сон, пока где-то там Эрмаль подшучивает над «социальной неуклюжестью» Алессандро. На следующее утро Никколо просыпается без боли в горле, но с лёгким недомоганием и всё равно очень удивляется. Рассудив, что лучше подождать, пока самочувствие окончательно не выровняется, он переворачивается на другой бок и снова засыпает. Але, не приметив никого по пути на работу, на всякий случай проверяет площадь в обед и вечером тоже, и надеется, что ничего серьёзного не случилось. Через день они наконец встречаются. Как обычно: Ник поёт, Але шагает на смену. Они пересекаются взглядами, и Алессандро собирается отвернуться, но пересиливает себя и заставляет подойти, встать в кучку зевак. Когда песня заканчивается Ник откашливается – ещё не восстановился, Але пользуется моментом, подкидывает в чехол пару купюр и удаляется, понимая, что пока это максимум. Ник смотрит на купюры, потом на спину и заключает: «ну точно придурок». Хотя отчасти приятно – не заносчивый придурок-то, не взирает с высоты своего статуса как на мусор. Алессандро, по своим внутренним ощущениям, на него никак взирать не может, особенно после всех позорных капитуляций. Но он рад, что не поддался панике в этот раз. Эрмаль, выслушав, смеётся, за что его упрекают: «забыл, как с нашим поставщиком отношения налаживал?». Он оправдывается: «да перед таким суровым дядей кто угодно растеряется. Зато теперь всё отлично». Але смотрит на него и вздыхает: «счастливый человек». Эрмаль ему подзатыльник отвешивает: «во-первых, не прохлаждайся. Во-вторых, счастье с неба не падает, нечего думать, что всё так просто». Мета как всегда прав, и ему, кажется, надо было не бизнесом заниматься, а книжки какие-нибудь умные писать или хотя бы блог в интернете вести – уж больно складно говорит. Впрочем, пока он не начал брать деньги за консультации, у Але есть возможность бесплатно послушать толковые мысли, решительностью преисполниться, чтобы ещё глинтвейна приготовить и в обед исчезнуть с рабочего места. На «ра­бочем мес­те» Ни­ка са­мого Ни­ка не об­на­ружи­ва­ет­ся, и Але расс­тра­ива­ет­ся, по­ка не раз­во­рачи­ва­ет­ся и поч­ти сталкивается с тем. – Прости... Привет? – Привет? Никколо не понимает абсолютно ничего: он отошёл себе картошечки печёной купить на средства этого недоразумения, а возвращается и здравствуйте, оно тут как тут. Разумеется, он считает всё за совпадение – кому надо его намеренно искать. – Вот. Але протягивает ему стакан, и Ник всё, error. С него, вроде, забирать нечего – вряд ли такой обеспеченный человек на те жалкие копейки в кармане позарится. Больше никакого интереса в себе он не видит. – Что тебе от меня надо? И у Алессандро теперь стоп-кадр. Что он может потребовать с того, у кого ничего нет? И зачем он должен что-то требовать? И что вообще происходит? Почему у него не могут забрать чёртов глинтвейн и не заставлять лишний раз нервничать? – Ты болеешь... ну, голос звучит нездорово... – Давай на чистоту: гештальт на хорошие дела закрываешь? В Нике пятьдесят процентов прямолинейности и столько же недоверия – поживи на улице, ещё не так ощетиниваться научишься и руку даже добрую сначала укусишь. – Ге... что? Ладно, неважно, просто возьми, выздоравливай. Але практически всучивает стаканчик, потому что Эрмаль пытается до него дозвониться, и если не явиться в течение пары минут, то самому придётся звонить другим работодателям в поиске вакансий. У Ника от этой картины ни слов, ни комментариев – что за клоун к нему прицепился? И с какой целью? Даже если без злого умысла, всё равно ему не нравится это, и он намеревается вечером зайти в центр и заплатить за все напитки, которые ему принесли – подачек он по-прежнему не приемлет. Начинает смеркаться, Ник выскребает из углов чехла монетки и убирает гитару. Шестое чувство поторапливает его, предрекая что-то. Он старается себе доверять, особенно когда интуиция отточена лучше всего и ещё ни разу не подводила. Ему не хватает буквально чуть-чуть, чтобы подняться, как в бок прилетает удар ботинком. И сразу второй в живот. Ник пытается обернуться, но его бьют по лицу, чудом не попадая в висок. Перед глазами расплываются красные круги, в ушах шумит. Ускользающим сознанием он понимает, что надо закрыть голову и сгруппироваться, потому что отпор дать точно не получится, не теперь. Сквозь гул слышен смех, потом крики, прекращаются ли удары, Ник не чувствует, потихоньку отключается. Последней его мыслью становится сожаление, что не успел сделать достаточно, чтобы Анита и Либеро смогли вырваться из бродяжничества и нищеты. Следующая мысль его посещает нескоро и не масштабна в объёме. Больно. Очень больно. Помимо груди от света болят глаза. Вряд ли это рай, иначе бы не хотелось внутренности выблевать. Он пробует поднять руку, чтобы ощупать себя и прикинуть, насколько всё плохо. Рука не поддаётся. Изображение плывёт. Тошнит. В основном от того, как много белого вокруг. Раз осмотреться он не может, то прислушивается. Кто-то разговаривает, раздражённо, звук будто из-за закрытой двери доносится. – ...такие как он не нужны. – Вы не видите...? Ему... – Повторяю: нам... – Я заплачу... пусть останется до... Ответственность будет на мне. Он опять отключается, так и не узнав, о чём шла речь. Второе пробуждение оказывается успешнее первого. По крайней мере, нет боли. Ник наконец трёт глаза и видит, что находится в больничной палате. Неожиданно. Обычно врачи таких за три версты объезжают, а то и вовсе игнорируют, бросая на волю естественного отбора. Он ногу ломал и знает, как оно бывает. Кость срослась нормально, а вот на санитаров он озлобился. Ник косится на правую руку – из вены торчит иголка капельницы. Вдыхать полной грудью тяжело, словно её что-то пережимает, он логично опускает взгляд, откинув простыню. До живота тянутся белые бинты, на животе цветут гематомы. Под повязками, скорее всего, тоже, но крови нигде нет, и это прекрасная новость. В палату заходит мужчина в халате и даже не скрывает отвращения. Он сообщает диагноз – трещина в ребре и ушибы – и предупреждает, чтобы к вечеру Ника здесь не было. Тот удивляется – надеялся в конце услышать, как его оборванцем назовут, а не назвали. Ещё большее удивление вызывает принесённый обед. Не шведский стол, но даже каша сейчас похожа на пищу богов, правда, вкус у неё, всё же, никакой. Через некоторое время капельницу убирают, Никколо надевает футболку и свитер. На стуле он находит куртку и гитару. За последнее он переживал сильнее всего – если бы её сломали, это был бы конец. «Выписывается» он не дожидаясь вечера, врач никаких напутствий не даёт, а Ник не спрашивает, мысленно шлёт в задницу этого козла и желает счастливо оставаться. Дома на него накидываются обеспокоенные дети, и как бы ни хотелось сказать им, что всё в порядке, но синяк на скуле говорит красноречивее любых слов. Не то чтобы это случается впервые, просто все знают, что при таком образе жизни любой день может стать последним, и потому волнуются, когда кто-то долго не возвращается. Они не отходят от Ника ни на шаг и даже ночуют в его комнате, осторожно прижавшись, чтобы не задевать покалеченный бок, пока сам Ник думает, кто же это такой щедрый ему подарил шанс влачить существование и дальше. Вариантов у него немного, точнее, всего один, к которому он идёт сразу, как просыпается. Его будто ждут – этот добродетель из-за своей стойки выбегает навстречу, обеспокоенный. И у него причины тоже есть: шёл, значит, со смены, видит – драка, и ладно бы ребятня что-то не поделила, а там прямо избиение, что ж, вмешался, разогнал всех, в лежачем признал знакомые черты, тут же скорую вызвал, в больницу приехали – врачи от ворот поворот, мол, «делать нам нечего всяких с помойки лечить», поругался, выторговал осмотр и рецепты на обезболивающие, а как забирать пришёл, то пациент исчез. Ник от этого рассказа как стоял, так на стул ближайший и присел. Але ему воды оперативно принёс и «под шумок» таблетки заставил выпить, а то действие морфина закончится и кто-то точно взвоет. Потом, придя в себя, Ник говорит, что отплатить ему нечем, в прямом смысле нечем – в сбережениях едва десяток евро есть, что не заслужил доброты и что на такого, как он, не стоило тратиться. Что ответить, Але не знает – предполагал, что его поблагодарят максимум. Тут на помощь Мета приходит и вкрадчиво интересуется, почему никто не обслуживает клиентов, а когда Алессандро кивает на причину своего отлучения, то не менее вкрадчиво спрашивает, а не хочет ли кое-кто получить работу в качестве помощника никудышному бариста, который есть где угодно, но не за кофе-машиной. Ник неверяще глазами хлопает – его без образования и без документов даже на порог не пускали, а тут сразу в помощники. Конечно, он соглашается, но когда радость перестаёт слепить, понимает – он ведь ничего не умеет, кроме как на гитаре играть. Але с Эрмалем переглядываются: «завтра мы позже открываемся, но ты приходи пораньше – учиться, и в деле себя опробуешь. Только в порядок свой внешний вид приведи». Как Никколо уходит, Эрмаль фыркает высокомерно: «вот как надо людям помогать». Але возмутиться хочет, но отступает: «я тоже попытался, но не могу же я его к себе в квартиру притащить, руководствуясь добрыми побуждениями». Мета кивает: «неразумно, ещё обворует в один момент и скроется. А вот если не тебя, то уже другое дело. Короче, сними ему номер в недорогом отеле, я тебе премию на это выпишу». Эрмаль чёртов гений, Але признаётся ему в этом открыто, чем тешит и без того растешенное самолюбие. Следующим утром он вручает Никколо помимо комплекта униформы ещё и комплект ключей. Ник, хоть и принял ледяной душ, однако не чувствует, что проснулся. Какой отель? Какое «жить нормально»? В смысле «это не обсуждается, тем более, я там кое-какую свою старую одежду собрал, посмотри, что подойдёт и обнови гардероб»? У него этого самого гардероба в помине не было, что уж про обновление заикаться. Але смотрит на Ника, улыбается, пока тот пытается переварить всё нахлынувшее, а когда наконец переваривает, то собирается спорить, но его обрывают на полуфразе: «переодевайся давай, а то к открытию не уложимся». Он немного мнётся и просит: «ну отвернись хоть, а то мне неуютно совсем от твоего внимания». Тут к Але его неловкость возвращается. Он отворачивается и представляет, какими, наверное, неоднозначными со стороны его действия кажутся. А потом, оглядев нового сотрудника, отмечает не без удовольствия: «и в правду в порядок себя привёл, не догадаться, откуда ты». Никколо это за комплимент засчитывает, но оценивает в троечку: «вообще, то, что я бездомный, не значит, что я должен не мыться. Мы за гигиеной тщательно следим и одежду стираем. Между прочим, от грязи многие болезни появляются, а лечится нам не на что, поэтому логичнее предотвратить причину, чем устранять следствие». Алессандро со своими провалами уже смиряется, только резинку для волос протягивает, чтобы Ник хвостик собрал – Эрмаль злится, если обнаруживает за стойкой не свои шикарные кудри. В основном, работа у Ника проста настолько, насколько возможно: носи заказы к столикам, не сутулься, улыбайся и следи, чтобы ребро не выпадывало. Он хмурится: «а что если меня кто-нибудь выведет из себя и я ему в кофе плюну?». Але вздыхает: «игнорируй», и, видя, что это довольно бесполезный совет, добавляет: «кофе выльешь. Если оскорбят сильно, то, ладно, убедись прежде, что никто не заметил, и отдай так». Такие условия всех устраивают, особенно посетителей, которых теперь обслуживают быстрее. Бок ноет, но не критично, бегать по залу не требуется, как и держать спину идеально прямо. Под конец дня Ник, правда, устаёт и забывает напрочь, что ему в какой-то там номер надо, а не к матрасу любимому спешить. «Какой-то номер» выглядит как апартаменты вип-класса, и Никколо натурально цепенеет, когда сравнивает стоимость проживания здесь со стоимостью своих внутренних органов, которые, похоже, придётся выставить на продажу. – Ты ведь понимаешь, что я с тобой за это только натурой расплатиться могу? Але запинается о порог. – Как бы, я с тебя ничего не прошу, да и это звучит как проституция какая-то, а её я не поддерживаю. Ник бровь выгибает: – А если бы я не в качестве оплаты предложил? – Спокойной ночи. Чему Але за всё время научился, так это убегать, чем и пользуется, захлопывая за собой дверь, стараясь не давать ответа на заданный вопрос и не думать об этом. Но, к сожалению, он также преуспел в провалах перед самим собой. Может быть, в последнем даже лучше, чем в первом. И он признаётся в этом, когда видит на следующий день Ника в своей кофте. Тот косится: «ты в норме?», Але кивает и врезается в Эрмаля, пытаясь к работе поскорее приступить. Эрмаль, проведя выходной с «суровым дядей», сам менее суровым становится, потому не комментирует ситуацию, но запоминает, на будущее. Дуэт из этих двоих, конечно, своеобразный, но работают слажено. Точнее, взаимодействуют друг с другом только в рамках обязанностей и спасибо. Мета рад, что не получил в итоге двух лентяев, а то всем итальянцам лишь бы откосить от забот. После пары рабочих будней Ник окончательно привыкает и улыбаться, и плечи расправлять, и лавировать между столиками, и не порываться никому никуда плюнуть. Ему кто-то даже номер оставляет – бесполезный жест, но льстит. Правда, с Алессандро заигрывают куда серьёзнее, а он потворствует только. Никколо не то чтобы следит или в личную жизнь лезет, просто когда одна дама уже в открытую намекает на что-то очень нехорошее, то он совершенно случайно ставит подножку одному синьору. Кофе, по идее, должно полететь на даму, но рука у синьора дёргается и Ника полностью окатывает. Зато Але о женщине мигом забывает, Ника под локоть и в подсобку – ещё не хватало травму получить, когда первая едва зажила. Тот упирается, сначала на словах, потом отталкивает, не давая с себя одежду снять, просит уйти. Але отказывается с места сдвигаться, пока не убедится, что скорую беспокоить нет повода. Ник глубоко вздыхает, задирает рубашку, а на коже у него разводы застарелых ожогов. На груди, боках, на животе немного. Он шипит: «как тебе? Противно?», Але моргает недоумевающе: «да с чего бы? Но ты очень худой, вот это мне не нравится, я тебе сегодня двойную порцию обеда куплю». Успокоившись, Ник рассказывает, что у них с родителями в загородном домике проводку замкнуло, полыхнуло, а ночь была и все среагировали слишком поздно, он отделался испугом и шрамами, а вот мать с отцом... Не повезло им, в общем. Потом он плачет, и хвала небесам, что никто их не прерывает, как бывает обычно. После этого откровения Алессандро чувствует себя в какой-то мере особенным – не каждому о таком говорят, но радость длится ровно до момента, когда его Эрмаль подзывает и намекает, что кто-то пиздит их ассортимент. Але резонно замечает: «так, может, доставщики халтурят», Мета вздыхает: «с Фабри уже обсуждали, он лично последние заказы привозил, я пересчитывал, и всё равно недостача образовывается». Але нервно сглатывает и обещает выяснить, что происходит. Да, понимали оба, на какой риск идут, но надеялись на лучшее. Как бы невзначай, вечером он увязывается за Ником и между делом спрашивает, не знает ли тот, куда продукты деваются. Ник раскаивается, просит дать ему шанс объясниться. Але кивает, и его ведут в отель, говорят немного подождать, а когда позовут, то заходить. Наконец зайдя, он встречает двух детей не старше пяти-шести лет, смотрящих на него как волчата. Точнее, как кое-кто в своё время – недоверчиво, зубы острые скаля. – Они моя семья, хоть мы и не кровные родственники, я их не брошу. А то, что воровал, всё им отдавал. И деньги все на них тратил, чтобы одеть, книжки купить, накормить нормальной пищей - они вкуснее лапши быстрого приготовления ничего не пробовали. Меня прогнать обратно на улицу можете, но их оставьте. У Алессандро с души камень валится – во-первых, никто тут молодым отцом не стал, во-вторых, у Эрмаля нет поводов волноваться и больше ничего не пропадёт. Он треплет Ника по волосам и предлагает приводить детей в кафе, чтобы те не скучали, но с условием: никакого шума. Кажется, они такого слова и не знали вовсе, потому что настолько послушных ребят Але впервые видит – сидят за столиком, рисуют, читают, перешёптываются. Расходы на их питание решили вычитать поровну, только Ник в конце месяца удивляется, что, вроде, потратился больше, а остаток средств почти не изменился. Его поздравляют: «добро пожаловать в обеспеченность». И никто словом не выдаёт, что если у кого-то к зарплате копеечка прибыла, то у кого-то она убыла. Однажды к ним заезжает Фабрицио – их незаменимый поставщик выпечки и прочего, что они продают с кофе. Он что-то обсуждает с Эрмалем, что-то личное, судя по выражению лиц, но тот отвлекается, чтобы отвесить втык, и тогда Фабри замечает Аниту с Либеро. Он бы, может, и не смотрел бы на них так долго, если бы к тем мать подошла или кто из взрослых, но дети как занимались своими делами, так и занимаются в одиночестве, а потом с ними Никколо заговаривает. У Фабрицио не то чтобы родительский инстинкт играет, но он с этими детьми сразу общий язык находит и спустя час общения забирает их на прогулку. Але так рот и открывает – к нему они ни в какую, ещё и ругаются, если в гости заходит, а тут пожалуйста, сокрушительный удар по самолюбию. Ник по спине легонько поглаживает – «ну не чувствуют они в тебе друга, может, когда-нибудь это изменится». Поразительно, но ничего не меняется. Зато дети всё чаще проводят время в компании Меты и Моро, пока Ник отсыпается или гуляет с Але. Эрмаль шутя называет это свиданиями, ему возражают – «никакие не свидания, а дружеские встречи». Только Але прибавляет потом: «ну, вы тоже с дружеских встреч начинали, и где вы сейчас». И, разумеется, получает за это, но оно того стоит. На рождество их приглашают в гости, и Ник с самого утра не в восторге: «ребят забирай, оставь меня, я не верующий, я уставший, у меня ребро до сих пор болит». Последнее, конечно, ложь и у него давно всё в порядке, но убедительности ради он приплетает и это, однако Алессандро остаётся непреклонен. Буквально с порога чужого дома они слышат ругань Эрмаля о не по фен-шую висящих игрушках и понимают – скучать не придётся. Фабрицио их приветствует и, пользуясь возможностью, сваливает на кухню. На замену ему Ника с детьми отправляют украшать ёлку, пока оставшиеся персоны располагаются на диване и, попивая вино, наблюдают, как один ребёнок постарше поднимает других, чтобы те прицепляли к верхним веткам шарики. Получается красиво, Мета одобряет: «лучше, чем у всяких рыбаков, которые эстетического вкуса лишены напрочь». Стол не то чтобы ломится от еды, но Фабрицио, кажется, постарался унести с работы как можно больше и случайно унёс почти всё. У захмелевшего Эрмаля отбирают вино и разливают остатки тем, кому уже есть законные восемнадцать, кому ещё нет – сок, и все довольны. Всё идёт неплохо: они шутят и смеются, строят планы на праздники. Ничего не предвещает повода напрячься, пока Эрмаль не восклицает «а теперь подарки!». Никколо незаметно, но очень ощутимо наступает Але на ногу: «а меня предупредить? Мы же с пустыми руками». Але его за плечи обнимает: «подарки необязательно должны быть материальными». «Именно», – поддерживает Фабрицио и продолжает: «мы с Эрмалем, как люди старые, нуждаемся в тех, кто бы нам стакан воды принёс. В общем, на досуге подумали и решили, что могли бы усыновить и удочерить Либеро с Анитой, раз они у нас и так практически живут. Масштаб бюрократического ада тоже прикинули - справимся, и так у них будет шанс в школу пойти в следующем году, да и финансово мы их обеспечим лучше, чем вы, даже вдвоём. Если никто не против, то как выходные у всех закончатся, то начнём документы собирать». Пока трое заговорщиков мило и невинно улыбаются, другая троица забывает, как дышать. Ещё недавно они жили на улице, а теперь обрели друзей и могут обрести вполне настоящую семью. Никколо смотрит на детей, те на него, потом на Мету и Моро, потом снова на Ника и будто спрашивают «можно? Ты не расстроишься?», Ник головой качает, без слов понимая, и после этого звучит утвердительное «согласны». Пока новоиспечённые ещё не родители обнимают своих в перспективе детей, Ник исчезает, Але исчезает за ним. Ник часто моргает, отворачивается, списывает своё состояние на алкоголь, его аккуратно прижимают, позволяют в свитер уткнуться и слёзы спрятать. – Ты счастлив? – Да. Но со мной что будет? Я не смогу вечно жить в отеле, это затратно, а обратно в ночлежку мне не хочется. Нет, если так будет надо... – Никаких ночлежек. Давай квартплату поделим, и живи у меня во второй комнате. Ремонт сделаем там, мебель прикупим. В общем, жилплощадь имеется, и пусть это предложение будет моим подарком тебе. Отказываться или нет - тебе решать. – А ты тогда счастлив будешь? Але усмехается: – Ну, сокращению расходов кто не порадуется? А вообще, я давно хотел спросить, но не знал когда момент подвернётся удачный. Так что, да, я буду счастлив, если ты станешь моим соседом. На столь сентиментальной ноте, пожалуй, закончим и подведём какие-нибудь итоги, пока наши персонажи, преисполнившись чувствами, обнимаются и решают, какие обои будут клеить. Можно ли быть счастливым, имея практически всё? Да. Можно ли быть счастливым, не имея ничего? Тоже да. Что будет дальше? Светлое будущее, как и в любой истории с хорошим концом.