Titanium

      Я полюбил тебя сразу. Да, я знаю, звучит безумно и глупо: не каждый врач влюбляется в своих же пациентов. Это странно, что кто-то такой, как я, смог словить себя на мысли о том, что семнадцатилетний парень заставил буквально "таять" при каждом косом взгляде доктора с восьмилетним стажем. Необычайно по-детски, но очень любопытно.       Я помню самый-самый первый его день в этой больнице. Парень был напуган до дрожи, но пытался успокоиться, крепко держась за ручки инвалидной коляски. Что его пугало я не знаю - новое место? Незнакомый люд? Бедный парень, мне стало его жаль. Несколько людей окружали юношу, но его напуганные глаза метались по всей комнате. Краем уха я услышал, что парень приехал из другого города, по направлению - на лечение от деменции. И тут я вспомнил недавний разговор с моим коллегой: он рассказывал, что мне приплетут одного человечка, на годика полтора-два. Скорее всего, это этот парень. Я помню, как подошёл к толпе у входа: а точнее к моему будущему пациенту. Когда же он посмотрел на меня своими большими карими глазами... Я не забуду никогда тот взгляд. Отрешённый, отчаянный с надеждой взгляд, пронизывающий до самого сердца. Моего разбитого и холодного сердца, которое я так старался склеить и держать на замке. Я позабыл все слова на свете, забыл своё имя и даже немного своё бытие. За восемь продолжительных лет в больнице, хотя нет, за всю свою жизнь я никогда не видел подобных глаз. Я никогда не чувствовал подобную всепоглощающую пустоту в голове, в своих мыслях.       Дальше всё было смутно. Даже не помню, как мы познакомились, как мы узнали имена друг друга. Не помню, как мы оказались в его палате ( в его комнате сказать будет более уместно ), как я стал его спрашивать о его болезни и медицинской карте. Но точно помню: не это я хотел тогда спросить. Я желал знать более о нём самом, о его личности, о его интересах, и даже про его ненатуральный цвет волос! Но я же врач: позволить такое себе не могу. Конечно, я спросил о его ранней жизни в другом городе, но это было не то. Не то, что я хотел услышать.       Он рассказал мне о жизни до инвалидности: о его семье, друзьях, школе. Рассказал о своём увлечении рисовать, а потом готовые рисунки лепить на обои своей комнаты. Я слушал не перебивая. Его речь была корявая, неуверенная и картавая. Но такая откровенная и тихая! Он словно боялся сказать лишнее, боялся жаловаться. Но именно это я хотел услышать! Услышать его высказывание о нём, о его жизни личной, более глубокой и полной переживаний. Ведь обычно так ведут себя люди-уроды? Которых так обидела природа, обозвав их идиотами?       Не первый раз я принимаю инвалидов. Обычно это были пожилые люди со старческим маразмом. Были и дети, но я же не нянечка, поэтому с ними не возился. Подростки так же были, но те были совсем "овощами". Они толком говорить не умели, а заставить их сделать какие-нибудь простые вещи вообще что-то выше из фантастики! Я мог их терпеть некоторое время, но долго я с ними не был. Я сам по себе человек нервный и агрессивный, так ещё и врач. Поэтому я часто выходил к чёрному входу курить, иногда матерился, тем самым сбрасывая свою ярость мусорному баку. И это помогало: через минут десять я возвращался к работе, как ни в чём не бывало. Но не всегда - пару раз меня бесили так, что я ходил к главврачу за увольнением. Он же понимал, что я просто не остыл, поэтому выпроваживал за дверь со стаканчиком водички. Тогда меня и отпускало.       Мне часто говорили, что инвалиды в первую очередь тоже люди. Но я так не считаю. Они уродцы, убогие животные, которые ничего не делают, а для них выделяют деньги, при чём огромных сумм. Срывают это всё с зарплат обычных, нормальных людей, большинство которых работаю двадцать четыре часа в сутки за копейки. Некоторые готовы ради уродов лишиться чувства собственного достоинства, готовые на любые риски. Секс, проституция, наркоторговля... Ради денег для них готовы пожертвовать своей личной жизнью, своим же здоровьем. А получив заветные бумажки, их сразу забирают для людей, которые всё это время лежали и ничем не занимались. В какой-то момент им и этого мало, поэтому их начинают крутить по телевизору с просьбой о помощи. О, как много я видел лиц невинности и нахальства со стороны Красного Креста. И есть две вещи, которые меня смешат во всё этом цирке-уродов. Первая это та, что ведь на этих уродов кто-то ведётся! Им же кто-то зачисляет огромные суммы честно заработанных денег, а им в ответ лишь фига. А вторая вещь... большинство инвалидов всё же дети.       Нацу... Кто ты такой? Ты вроде и выглядел, как урод, но ты не был таковым... Я чувствовал в тебе какое-то тепло, такое приятное ощущение в сердце. Почему же ты на меня так влиял? Меня не бесили твои глаза, я старался сдержать улыбку, смотря на твоё милое выражение лица. Не мог же я влюбиться? Не мог, я же врач, а ты мой пациент! Не мог, я же взрослый мужчина, а ты ребёнок! Не мог, я же человек, а ты урод!       Но судьба сыграла с нами злую шутку. Я влюбился, словно юная малолетка, так трепетно и страстно. Я тебя на девять лет старше, я нормальный человек. Хотя, знаешь, теперь я в этом сомневаюсь. Разве мои слова влюблённости этого не подтверждают? Разве после них я могу считать себя нормальным? Как бы не хотелось, но я стал тем, кого я ненавижу. Я стал тем, кого презирал почти с рождения, кого так люто поливал оскорблениями. Я стал одним из уродов. Я урод.       Я помню наши с тобой счастливые два года. Я их запомнил, я запомнил самое важное. Я запоминал те моменты, когда мы были вместе. Помню, как ты учил меня рисовать. Когда ты сидел у меня на коленях, игриво и шустрой левой рукой рисовал людей. И животных. Ведь ты обожал рисовать натуру. Потом показывал мне простые черты, давал мне в руку карандаш и подкладывал лист, тем самым приказывая изображать. Я подыгрывал тебе, неумело и глупо черкал стержнем, за что ты меня часто упрекал, показывая как правильно. Но я же всё понимал, мне только хотелось больше побыть рядышком, хотелось чаще слышать твой сиплый голосок. Мне кажется, ты это тоже хорошо понимал, поэтому стал больше мне рассказывать о всяких мелочах, вроде шуток или даже случайно выговаривался о себе, думая, что я не запомню. Но я улавливал каждое твоё слово, каждая история про тебя была как кусочек пазла, который я стал с интересом собирать.       Ещё я помню, как я учил тебя ходить. Твои кости ног были очень тонкими и хрупкими: любое неосторожное движение и перелом был обеспечен. И проблема была не только в этом - ты ими даже не мог толком двигать! Но я старался, правда, я пытался как можно аккуратней разминать твои ноги. Особое внимание я уделял лодыжкам, коленкам и бёдрам. Но почти всегда ты плакал, хотя казалось мне, что ты кричал на всю больницу от боли. Я помню чувство кома в горле, как я переводил встревоженный взгляд на тебя. Сжимая простынь, ты громко плакал, бледнел и краснел. Но когда я заканчивал, ты устало вздыхал и вновь мне улыбался, смотря на меня мокрыми косыми глазами. Ты же всё понимал и радовался вместе со мной. Ты кричишь - значит тебя можно ещё поставить на ноги! И тогда я одевал на тебя обувь, а затем осторожно подымал. Ты весь дрожал, руками цеплялся за мой халат, но послушно пытался напрячь ноги, чтобы устоять. Получалось не сразу, на это уходило минут сорок, но ты стоял. Тогда на твоём лице играло восхищение и радость, а я же гордился тобой. Ты всегда был целеустремлённым, у тебя не было этого "не могу, не хочу, не буду". Ты понимал, что вся боль и все старания тебе идут на пользу, поэтому упёрто двигался вперёд. Особенно ты хотел научиться ходить. Это желание в тебе горело, как Вечный Огонь. Ты часто просил меня снова размять тебя и поучить ходьбе. Но уже ты не плакал, а стойко терпел, прикусив губу и зажмурив глаза. И спустя год ты впервые сделал свои первые самостоятельные три шага: от стола к кровати. Ты пищал, смеялся, крича мне спасибо, а что я? Я заплакал. Меня буквально трясло от мысли, что ты пошёл, твои первые шаги, которые я ждал целый год. Я старался прикрыть слёзы, но мне просто хотелось их выпустить. Моя же ты умничка...Ты впервые пошёл.       Теперь я понимал кое-что важное. Хоть мы и были разными, но она же нам и помогала. Ты, как урод, учил меня фантазировать, мечтать, замечать малейшие детали. Я, как обычный человек, научил тебя терпению, целеустремлению и упёртости. Как я понял, мы, два абсолютно разных существа, обучились тому, чему нам не хватало. К тому же, не так уж мы и отличались. Мы оба были чем-то похожи, мы оба хотели друг друга осчастливить. Разве такое присуще уродам? Разве они не бесполезны? Ну, хоть Нацу и не мог сам зарабатывать или что-то делать сам в некоторых случаях, но вместо этого он делал меня счастливей, добрее и откровенней. Я стал любить многие вещи, нашёл себя в других занятиях, в общем получил то, что не мог получить за любые деньги. Спасибо им за это. Спасибо, Нацу.

***

      Всё пылает. Повсюду страшный чёрный дым от огня. Звучит серена, её заглушают крики людей и выстрелы. Звук взрыва донёсся со стороны коридора. Никогда не думал, что случиться подобное. Около тридцати террористов оккупировали больницу, и вооружённые до зубов монстры сейчас бродят по зданию, стреляя не глядя куда. В меня уже попали раза два: в плечо и в спину. Но эта боль сейчас для меня словно комариный укус. Сейчас важно только одно: Нацу.       Я буду надеяться, что не повалюсь тут мешком не дойдя. Мне нужно дойти до конца чёртова коридора: там Нацу. Я не хочу думать о том, что он там уже мёртв, нет. Пусть и всё сейчас горит, по зданию ходят террористы, я истекаю кровью, да и пусть! Мне сейчас важна только жизнь моего пациента. Моего возлюбленного. Я почти туда добрался, осталось повернуть ручку. Я смогу. Я не умру. Не сейчас.       Когда я открыл дверь, то увидел напуганного до смерти моего мальчика. Слёзы текли по его худым щёчкам, карие глаза глядят в разбитое окно. Я подхожу ближе, и тут Нацу поворачивает ко мне голову. Сейчас я смотрю в глаза. В глаза, которые я помню ещё при первой нашей встрече. Такие же. Боже, я схожу с ума. Вместо слёз я глупо улыбаюсь. Да, я счастлив, что он жив. Напуган, но не важно. Он жив! - Мы уже не выберемся отсюда, верно? - тихо шепчешь, вытирая слёзы с лица. - По крайней мере, нас не застрелят эти мудаки. Скоро обвалится потолок. Я ковыляю до кровати, а затем падаю на подушку рядом с Нацу. Мы молчим, только звуки взрывов, стрельбы и огня мы слышим. Прикрываю глаза, но ненадолго. Что-то тёплое прижалось ко мне, к моей груди. Всхлипы и заглушённое рыдание быстро наполняют вот-вот развалившеюся комнату. Я руками обхватываю маленько тело рядом, а оно обнимает меня в ответ. Всё так и закончиться. Мы будем лежать так, пока нас не задавит потолок, либо мы не задохнёмся угарным газом, а потом сгорим. Вот такой конец истории двух уродов. Вот такой конец ожидал двух людей. - Я люблю тебя. Потолок обрушился.