Серьги

Нана долго не читает сообщение от Сина. Она боится неловких приветствий и еще более неловких вопросов о том, как у нее дела, потому что она не сможет ответить. Как можно ответить на вопрос, на который не знаешь ответа? Кроме того, придется спрашивать в ответ, и завяжется разговор. Несколько лет назад она бы посмеялась над этими сложностями, ведь что может быть легче, чем взять телефон и ответить на письмо. Но потом ей приходит сообщение от Такаги, и его она читает сразу, потому что Такаги не пишет по пустякам, в каждом сказанном или написанном им слове есть смысл, хоть сейчас его письмо кажется очень странным. Оно гласит: Нобу снял свой пирсинг. Сначала Нане кажется, что Такаги ошибся адресом. Мало ли, собирался написать Сину или Рену какую-то одну им понятную ерунду, но Такаги не из тех, кто случайно ошибается адресом, и не из тех, кто пишет ерунду. Нана садится и смотрит на экран телефона, будто за видимыми словами могут проявиться другие, невидимые, настоящие. Но других слов не появляется, и они не нужны. Когда она звонит в дверь Нобу, то слышит приглушенные шаги, затем тишину — кажется, тот долго смотрит в глазок и только потом открывает. — Только не говори, что Такаги или еще кто-то заставил тебя сюда прийти, — Нобу явно выбрал стратегию нападения вместо защиты, и это совсем на него не похоже. Нана не отвечает напрямую, но выдает себя тем, что смотрит на его уши. Вместо сережек в них остались лишь следы отверстий. Сколько их было? Не меньше пяти в каждом ухе. Нану всегда это удивляло — зачем столько? — но их было очень забавно перебирать в пальцах. Теперь на их месте сиротливо зияют дырки. — Хочешь, чтобы они заросли? — не самый очевидный способ завязать разговор с тем, кого не видела столько дней, и Нобу хлопает глазами в замешательстве. — Твои уши. Не хочешь больше носить серьги? Тот долго колеблется, рассеянно чешет воспаленную мочку уха. — Ты приехала поговорить об этом? Нобу снял свой пирсинг. Тревога, тревога, тревога. Нана пожимает плечами; у нее никогда не получалось врать в ответ на прямой вопрос. Кроме того — она ведь и правда приехала не за этим, и злосчастные сережки тут вовсе ни при чем. Она замечает, что Нобу, кажется, перестал красить волосы. У его светлых прядей появились темные корни, и это совсем не плохо — не вечно же сжигать волосы краской, но дело опять же не столько в этом, и Такаги точно знал, зачем писал. — Все группы рано или поздно меняют свой стиль. Что в этом такого? Не ходить же до сорока с проколотым лицом. Уверен, уже через пару лет Син перестанет каждое утро тратить по баночке лака для волос. Нана не видела Нобу всего-то несколько месяцев — разве можно так сильно измениться за такой короткий срок? Ей кажется, что прошло по меньшей мере несколько лет. Нобу никогда не разговаривал так. Но что, если он прав? Что, если в самом деле не случилось ничего такого, и ему просто надоели эти кусочки металла, мешающие спать? Время идет, и все меняются, и она сама уже совсем не похожа на себя прошлую. Не сказать, впрочем, что она довольна такой переменой. На лбу Нобу собирается страдальческая морщинка. Она появляется там каждый раз, когда он лжет или знает, что делает что-то не так. Тогда Нана решает усилить это чувство ради его же блага и говорит очень невинно: — Я понимаю. Иногда смена имиджа идет на пользу, ведь так? Нобу вцепляется в свои уже не такие аккуратные, как раньше, волосы, и наконец-то признается: — Я думаю, что, может быть, перестану играть в группе. Нане кажется, что ей нужно присесть. Она ожидала такого ответа — даже больше, всю дорогу сюда боялась это услышать, но одновременно эти страхи казались ей бредом, ведь не может быть, чтобы Нобу… У Нобу всегда болело сердце за их мечты. Он даже отказался от наследства, чтобы не пришлось брать обязательства и тратить время на то, к чему не лежит сердце. — Еще я думаю о том, чтобы принять наследство. Вот, значит, как. — Тебе… больше не нравится играть? Впервые за все время их разговора Нобу улыбается — но пока только печальной улыбкой. — Такое вряд ли возможно. — Он ходит по комнате, рассеянно отбрасывает ногой какие-то предметы. — Ты зря приехала сюда. Вообще-то, я хотел сделать сюрприз. — Сюрприз? Если я приду на концерт вашей группы и не увижу на сцене тебя — по-твоему, это хороший сюрприз? Или если концерт вообще отменят — об остальных ты подумал? Или… — Я думал о тебе, ясно? О тебе, — огрызается Нобу, но получается совсем не зло. — О ребенке и о том, что ему нужно совсем другое. Не Такуми. Но и не тот я, каким был все эти годы. Может быть, у другого меня получится лучше. Нана долго не может подобрать слова, пока не решается сказать честно: — По правде говоря, это очень плохой сюрприз, Нобу. Тот пожимает плечами, и те грустно опускаются. Он шарит по карманам, будто ищет блок с сигаретами, но ничего не находит. — Прости, но я ничего… больше не могу предложить тебе, — говорит он. — Да и вообще… я все равно не знаю, что именно хотел предложить. Просто хотел что-то поменять в себе, потому что предыдущий расклад совсем никуда не годился. — Очень даже годился!.. — перебивает его Нана. — Он годился, поверь мне! Почему ты винишь во всем только себя? Я ведь тоже… ничего… не пыталась изменить сама, только ждала, пока ты придешь за мной. Нобу поднимает голову и, кажется, серьезно обдумывает услышанные слова. — Ты ждала, пока я приду за тобой, — повторяет он. — Но не дождалась?.. Что вообще значит «прийти за ней»? Они с Нобу виделись не раз, он даже приходил к ней в гости — обычно когда Такуми не было дома. Наверное, Нобу стоило приходить, когда Такуми был дома. Тогда это означало бы совсем другое. — Я не хочу, чтобы ты менялся. С чего ты вообще решил, что мне это нужно? — Ребенок, — когда Нобу смотрит на нее в упор, Нане кажется, что его глаза сверкнули ярче бывших сережек. — Если я хочу, чтобы ты была моей, ребенок тоже должен быть моим. Я не хочу, чтобы Такуми обеспечивал его. Я хочу, чтобы он ни в чем не нуждался, но с моей помощью. А Такуми… задал очень высокую планку. Думаю, ты не будешь это отрицать. — По-твоему, я так привыкла к комфорту, что не смогу прожить без денег Такуми? Теперь Нобу выглядит почти напуганным. — Нет, нет, это только моя вина, что я не могу предложить тебе ничего подобного. — Нана качает головой: — Это не отрицает того, что я сказала. — Нобу растерянно пожимает плечами. — Прости, я, наверное, очень жалко выгляжу сейчас. — Ты не понимаешь. Мне не нужна роскошь Такуми. Но мне нужно знать, куда я могу прийти. Я не уйду от него, пока не буду точно этого знать. Потому что, как ты верно заметил, я теперь не одна. Мне все равно, где жить, но моему ребенку — нет. — Тогда у нас есть проблема, потому что я не могу позволить тебе жить в той дыре, где я сейчас. — Но я не хочу, чтобы ты переставал заниматься музыкой. Если хочешь, это мое условие. Нобу долго молчит. — Ты изменилась. Никогда раньше не была такой суровой. Напоминаешь мне другую Нану. И, кажется, я люблю тебя еще больше. — Если так, то верни сережки обратно! И возвращайся в группу. И сделай все, чтобы стать еще успешнее, чем вы есть. Чтобы обойти Трапнест и всех остальных конкурентов заодно. Нобу долго возится в комнате, пока Нана одевается, чтобы уйти — кажется, они достаточно поговорили на сегодня; как странно, что подобный разговор вообще сумел родиться из такого незначительного на первый взгляд повода. Когда Нобу наконец появляется, с мочек его ушей капает кровь. — Ты была права. Ранки успели зарасти, — сообщает и улыбается во все зубы. — Или… ты просила меня вернуть сережки в фигуральном смысле?.. Это занимательное зрелище — настолько, что Нана едва не забывает ответить Такаги: Внимание, пирсинг на месте. Отбой.