Trespass

Если бы у Юнги была возможность все поменять, он бы сделал это. Но такой возможности не было, и поэтому сейчас он думал лишь о том, как скорее слинять из дома. Юнги не был святошей. По крайней мере, он повторял себе это каждый раз, когда толкал коляску брата или прятал выключенный роутер на самую высокую полку, чтобы младший никогда не достал до него. Это произошло, когда ему было всего восемь. Летним солнечным днем они возвращались с семейной прогулки, и он попросил Чимина поменяться с ним местами, чтобы иметь возможность поспать на теневой стороне заднего сидения. И милый добрый Мин Чимин, конечно, согласился, садясь за водительским сидением. На то самое место, куда через час поездки влетит внедорожник. В то единственное место машины, которое будет разбито всмятку. С того дня новые желтые кедики младшего Мина так и не испачкались землей, потому что мальчик больше по ней не бегал. Поначалу Юнги правда пытался, заботился и помогал родителям, играл с братом и читал ему книги. Но стоило мальчику пойти во второй класс, он понял, что как бы они ни строили вид, что все, как прежде, все изменилось. Теперь в его прошлогоднем ранце были самые дешевые тетради и ручки, а форма была взята у знакомых, ведь Чимину нужна была новая коляска. Еще Чимину нужен был массаж, занятия, таблетки, мази, психолог, сиделка, новая кровать, специальное такси для колясочников и сладости, чтобы мальчик наконец-то улыбнулся. А Юнги даже на рождество и день рождения получал дешевые игрушки и необходимые вещи, которые другим детям покупали как должное, а не в качестве подарка. Еще Чимину было нужно внимание и забота. Мать вечно крутилась у его кровати или бегала за коляской, а отец, что и так редко бывал дома, чаще на службе, весь свой отпуск проводил с младшим сыном, рассказывая истории с флота и какие-то анекдоты. Юнги никогда не вслушивался, лишь обиженно смотрел на яркую улыбку мальчика и слушал заливистый смех. А о Юнги, казалось, забыли все. Лучше бы Чимин тогда умер, думал Юнги, когда в голову лезло «я бы хотел быть в его кресле, это я должен был там быть». Лет в пятнадцать денег было все так же мало, а Чимину все еще нужно было кучу дорогих штук, и от сиделки пришлось отказаться. Мама взяла вечерние смены, и теперь, приходя из школы, Юнги должен был помогать брату. Это было скучно. Чимин его бесил, вечно лез с вопросами и хотел играть. А у Юнги вообще-то были уроки (и друзья во дворе). Первое время он отказывал им и не выходил на улицу, он боялся, что если брат упадет, то ему влетит. Но потом он понял одну замечательную вещь: если посадить Чимина на кровать и откатить коляску, он никуда с кровати не денется. И сначала Юнги был очень добрым братом, он оставлял еду и воду младшему, позволял брать свою приставку или включал фильм, перед тем как уйти из дома. Но потом… Чимин стал постоянно ныть, это ужасно бесило. Он хныкал, говорил, что хочет в туалет, пока брата нет дома, и просил оставить коляску. И Юнги, на свою голову, оставил. Маленький несмышленыш не смог сам пересесть на унитаз и упал. Разбил лоб и губу, вдобавок еще заболел, лежа на влажном кафеле. Юнги бы что-то придумал, но именно в этот вечер мама вернулась пораньше и нашла своего любимого сына в луже крови и слезах. На новый год Юнги подарили черепаху. Она ему не нравилась от слова совсем и поэтому отправилась жить в комнату Чимина, как и новенький компьютер. Конечно, родители сказали, что он для них обоих, просто стоять будет у Чимина. Ну да, конечно. С конца зимних каникул началась война. Юнги прятал все, что мог, отключал интернет, удалял все игры и фильмы с компьютера и отрубал кабельное, когда уходил гулять. Он запирал Чимина в его комнате, без доступа к туалету или еде, а когда возвращался, орал на него за мокрые штаны и тыкал ими же в лицо. За столом он будто нарочно раз за разом проливал чай на колени Чимина, довольно наблюдая за его побледневшим лицом. — А что ты скулишь, куколка? Ты же не чувствуешь ноги, — вечно дразнил он, делая вид, что помогает выехать из-за стола. В семнадцать Юнги заканчивал последний класс и потому больше проводил времени дома, за уроками. Брата он стал игнорировать, и, наверное, за последний месяц даже слова ему не сказал. Мать уже давно сдалась, и больше не ругалась, лишь качала головой и трепала обоих по волосам, уходя на работу. Вечер пятницы был обыденным, Юнги, дописав все конспекты, решил немного поиграть, потому медленно вертелся на стуле в комнате Чимина, пока тот, заботливый сынок, гладил какие-то вещи. Отец специально повесил доску в комнате младшего, чтобы тот мог помогать маме с глажкой. И сейчас, пока шла загрузка, Юнги смотрел за братом, что водил утюгом по футболке, сосредоточенно разглаживая каждую складку. — Да, сука! Да! — Юнги, довольный победой, нажал на «выход из сессии» и только тогда заметил, что брат, по всей видимости, погладивший и сложивший все белье, сидел за ним в своем кресле, и наблюдал за экраном. — Кто позволил тебе подглядывать за моей игрой? — недовольно рявкнул старший, подходя к Чимину и нависая над ним. — Прости, я просто… Хотел немного посмотреть, как играешь ты, раз мне самому нельзя… — он потянул руки к колесам, чтобы отъехать назад, но Юнги резко дернул коляску за ручки на себя. — Мерзкая малявка, — прошипел он в самое лицо брата и толкнул ногой колесо, так, что кресло откатилось к стене и ударилось об нее. Чимин испуганно захныкал, и прижал к себе руку, которую, по-видимому, обожгло трением. — Вот только реветь не начинай, — Юнги опять нагнулся к нему, недовольно хмурясь. — Ты уже не маленький. Говорил я маме отдать тебя в нормальную школу, а не тут держать. Вот там бы тебя научили нормальному поведению. Знаешь, что нормальные дети делают с такими, как ты? Юнги уперся руками в ручки коляски и приблизился к заплаканному личику Чимина. — Они выебывают так, что мозги встают на место. Но, наверное, тебя бы им было противно даже как шлюху брать, ты ведь и под себя нассать можешь, если вдруг не успеешь доехать, — он скривил лицо, — мерзость. Хотя… Юнги поднял взгляд и уложил руку на щеку брата. У Чимина была нежная, ухоженная кожа, сейчас чуть влажная и красная из-за слез. Старший опустил взгляд на пухлые губы брата, что были опухшими и красными и чуть подрагивали, когда мальчик всхлипывал. — … губы у тебя красивые. Жалко, что их никто никогда не поцелует. Юнги говорил брату миллиарды грубых слов, но никогда в жизни не видел в этих глазах столько боли. Чимин перестал трястись и плакать, за опухшими веками блистала пустота, безжизненная и тусклая. — Тогда, — голос Чимина не дрожал, что было редкостью. Он был спокойный и бесчувственный, — поцелуй ты, чтобы я знал, что теряю. И в любой другой ситуации Юнги бы его послал, но… он не знает зачем, но сейчас осторожно коснулся губ брата своими. Это был его первый поцелуй, но он точно знал, что делать, когда мял губы Чимина, кусал их и слизывал соленые слезы. Они оба никогда не скажут сколько времени прошло, прежде чем Юнги оторвался от младшего и горько ухмыльнулся. — Это будет самое горячее событие в твоей жизни, потому что, уверяю, ты умрешь девственником.