Предел боли

Спокойствие ночи кажется напускным — наброшенной вуалью, что скрывает дыры порочности и творящегося раз за разом кровавого ритуала. Готэм не может быть спокоен. Болезнь в нём не знает ремиссий, не стихает, выпуская метастазы всё дальше и дальше, по сосудам дорог и растекающейся лимфе. Отравляя и разрушая клетку за клеткой. Брюс абстрагируется от шума улиц, сигналящих друг другу автомобилей в мириаде нескончаемых пробок; горланящих зазывных записей с торговых центров и орущей наперебой им музыке с угловых кафешек, где повара в замызганных фартуках вытирают сальные руки о собственные свисающие бока, дабы отсчитать полагающуюся дань всякому сброду. Так слепо мнящему себя хозяевами жизни. Затишье воспринимается отдалённым эхо приближающейся бури. В мировом масштабе или нет — Брюс каждой костью чувствует, что тьма близко. Ближе, чем когда-либо, даже отброшенная в свою изнанку. И этот мрак подступает к нему мягко пружинящими лапами, лезет назойливым шёпотом в уши, чтобы взорваться после смехом чудовища, коим Брюс является сам. В одной из ипостасей. Пережитое лишь подтвердило, насколько размыта эта грань между самоконтролем и желанием творить самосуд. Он сам себя отравляет подобными размышлениями, впуская внутрь эту болезнь, что начнёт дышать вместе с его лёгкими и оплетёт их плотно, прежде чем узловатыми пальцами доберётся до мозга и отравит страшнейшим токсином. Принятия, что подобное — допустимо. Такие ночи становятся слишком частыми, параноидальными и трещащими тщательно наложенными швами собственных принципов. Что с ними всеми сотворил Барбатос? Брюсу ощущает, как проваливается в эту тину, ровно как и чужое приближение разрывается внутренней сиреной. — Ты долго там стоять будешь? — он едва повышает голос и из тени не выходит, теряясь в ночной мгле крыш Готэма. Наверное, всякий житель задирает голову в страхе или затаенном желании увидеть, как Тёмный Рыцарь расправляет крылья неизменного плаща. С каких-то пор геройство стало чем-то столь попсовым, вызывающим одну лишь мигрень. Излишняя популярность подрывает дамбы серьёзности их дела, выставляя клоунами. Нелепость. Брюс едва поворачивает голову, пока Диана подходит к нему ближе, бесшумно ступая по натёкшим лужам. — Как ты меня обнаружил? — она останавливается вровень, с любопытством маленькой девочки заглядывая через край. — В мой костюм встроены датчики, отслеживающие ваши перемещения. Брови Дианы ползут вверх не в удивлении, а в оценке его шутки. Не часто услышишь хохму от Бэтмена. То ли дело дрянь, то ли всё наоборот — слишком хорошо. Но с паранойей Брюса хорошо не бывает никогда. — Серьёзно? Брюс жмёт плечами. — На деле я просто заметил блик от твоего щита в луже. Ты не слишком скрывалась. Диана одаривает его мягкой улыбкой. Не грозной воительницы, не богини и не той, что прозвана Чудо-Женщиной. А той девушки, что всегда рядом, между ним и Кларком служа незыблемой амортизацией. Брюсу думается о Фемиде с её чашей весов. — Мне незачем скрываться от друзей, — говорит Диана, убирая бросаемые ветром в лицо волосы. Брюс хмыкает, скользя взглядом по панораме города. Ощущает себя изношенным сторожевым псом. — Тебя ведь что-то беспокоит. Иначе бы ты не вернулась с Темискиры так быстро, — он сам не замечает, как переходит на анализирование и приведение доводов, дабы сэкономить им время. Не то чтобы Диана любительница мутить воду нелепыми вопросами. Скорее, та, что заявит прямо, вышибая весь дух. Иногда буквально. — Не после всего, — заканчивает Брюс, зная, что попадает в цель, не глядя. Диану и Кларка легко читать, они своих чувств и намерений даже не пытаются скрыть. Заточенные на справедливость и веру. Открытые всему сущему глупцы, коих легко распять. Но всё же. Если бы не Диана, они бы умерли там, в темноте изнанки миров. В своих страхах, измождённые и выпотрошенные ими. Зловоние собственного ужаса преследует Брюса неустанно. — Ты думаешь о Барбатосе? Это было бы закономерно. Но Диана качает головой. — Я думаю о тебе. Четыре простых слова не должны шевелить что-то внутри. Не должны. Но это оно — предчувствие тяжёлого разговора, который, по всяким законам жанра, принадлежит Кларку. Но Диана часто играет на опережение, пока они возятся в песочнице своих разногласий и каких-то нелепых обид. Вроде нежелания звонить первым. Брюс кивает, сам не зная, чему соглашаясь. — Ничего хорошего, я полагаю? — Любишь ты гиперболизировать, — Диана беззлобно усмехается, едва толкает его локтем. И это похоже на подтрунивание старых друзей. Если бы не знать, на что они способны под влиянием обстоятельств. — Но меня расстраивает твоё недоверие. Ты не сказал мне о том, что исследуешь и насколько это опасно, прежде всего, для самого тебя. Улыбка тает на её губах, и будто иррациональное для Готэма солнце скрывается с неба. Но рядом с Дианой неизменно согреваешься в этом мягком тепле, ореоле её силы. И город кажется не таким тёмным, пока она стоит рядом, полная какого-то неземного света. Теперь же становится холоднее. Брюс не переспрашивает, не играет в удивление и непонимание. Его действия были слишком прямолинейными, кричащими прямо им всем, его соратникам, в лицо. Я вам не доверяю. — Неужели за столько времени я не заслужила этого? Быть в курсе того, что ты делаешь? В голосе Дианы — не обида, а глухое расстройство. — Ты же знаешь, что это не так, — Брюс не любит врать, но лжи здесь — ровно наполовину. Он доверяет Диане, как лучшей из них. Но не тьме, которая сидит так глубоко, что она сама о ней не ведает. — Не надо. Не произнесённое ею имя оседает между ними облаком густого пара. Диана смотрит и глазами вспарывает ему кожу, влезает под маску, добираясь до той сути, что орёт надрывно: лжец! Лжец! — Ты всё ещё думаешь о той мне, — Диана мягкими шагами по его сознанию бродит. Слишком уж проницательная, наученная горечью поражений. — Думаешь о той, кто предала тебя и встала на сторону Кларка. Брюс отворачивается в нежелании отвечать. Она права. Сто раз права. Их реальность — десятки различных плёнок, всевозможных вариантов и вероятностей, накладывающихся друг на друга, но отличающихся. И это истина проста и незамысловата, но принять то, что в одной из них Диана не рядом с ним, — слишком больно. Иногда Брюсу кажется, что в нём, кроме жажды справедливости и долга — его внутреннего двигателя, не осталось совсем ничего. Но боль живёт. Вместе со смертью родителей, потерей детей и противостоянием с ними же. Всеми ужасающими событиями, что ломали его год за годом, доказывая, что он подобен чугуну. Чёрный и прочный, но хрупкий. Он ломается, но не гнётся. И Брюс малодушно думал, что так больно больше не будет. А затем они увидели ту реальность, где боли каждый из них получил сполна. Брюс смотрел на самого себя, столько раз искорёженного, и не хотел знать, что творится у него — другого — внутри. Ему хватило отголоска этой агонии. Хоронить Дика, а вместе с ним — и Дэмиена как сына, как наследника, что перенял бы его плащ в какой-то миг, и всех друзей и соратников; глотать предательства раз за разом и ломаться-ломаться-ломаться. Ощущать ненависть в глазах Дианы, смотрящей на него, как на злейшего из врагов, — это всё оказалось слишком. Без уточнений. Слишком. Он ведь действительно ей доверяет. Но тот мир, совсем не их, но такой похожий, ломает что-то в нём самом. В очередной раз. И Диана права. Десятикратно права. Верная, добрая, не единожды доказавшая, что достойна. Чего — Брюс сам не ведает, но свет Дианы его ослепляет из раза в раз, как ярчайшая на ночном небе звезда. Смотреть — больно. Но и взгляда отвести он не может. — Ты боишься, Б, — она рукой накрывает его плечо. — Посмотри на меня и скажи, что не ждёшь того момента, когда я встану рядом с Кларком. Чтобы ты мог выше задрать подбородок и сказать: «ну я же говорил!». Брюс хочет уйти от прикосновения не из неприятия, а от осознания, что он может её ранить своим стремлением закрыться ото всех. Лишь бы не достали до того, что скрывается за тысячами слоёв нарощенной брони. — Я не хочу, чтобы этот момент настал. Диана крепче сжимает пальцы, продавливая пластины. Не из стремления показать свою силу. Из трещащего на эмоциях контроля. — Даже если что-то подобное и случится. Даже если вы с Кларком встанете по разные стороны и кто-то из вас будет тысячу раз не прав, — она разворачивает Брюса к себе и берёт его лицо в ладони. В противовес своей бесконечной силе бережно, заглядывая в белые линзы, приковывая к себе взглядом. — Ты не можешь... — начинает Брюс. — Даже если такое произойдёт, — Диана словами жмёт, вбивая истину, в которую верит, будто ударами, — я не стану выбирать. Мерный стук сердца Брюса допускает ошибку в своём нескончаемом забеге. — Я спасу вас обоих.