***
Маркус следует совету друга и решает не пылить. Никак не реагирует на отсутствие Оливера дома по вечерам, всё так же целует его на прощание по утрам, чтобы ближе к полуночи... уснуть в холодной постели. Просит загрузить его какой-нибудь работой, чтобы отключить мозг и ничего не испортить от абсурдного непонимания, от того, как соскучился, как ревнует (неизвестно к чему) и сходит с ума в очередной вечер без Вуда под боком. Без их совместных просмотров хоккейных матчей или передач о природе, без его едких комментариев, без рук, забирающихся под футболку, и довольного не то стона, не то всхлипа — его всегда продирал до основания этот звук. Убирая со стола остатки пирога с почками, думает: его не хватает. Скучает. Тоскует. Дуреет. — У него точно есть веская причина нас игнорировать, да? Мисти мяукает, и её жёлтые зрачки светятся особенно ярко на контрасте с чёрной шерстью. Это согласие? Или просто выпрашивает лакомство? Он крутит браслет на запястье, отстранённо думая: у матери так и лежит их фамильное кольцо, она спрашивала, а он отнекивался, откладывал… Всё никак руки не доходили, доигрался до того, что сейчас его раздирают противоречия, потому что чёртов Вуд где-то зависает круглые сутки, и, возможно, их отношения уже не спасти. Он опоздал?***
— Сегодня тебя снова не ждать? Оливер тушуется, но ничего не отвечает. Кивает и вылетает из квартиры, оставляя его наедине с сомнениями, что берут разгон в его встревоженном сознании. Вечером ситуация сдвигается с мёртвой точки. Оливер забирается под одеяло и не перестаёт извиняться тихо-тихо, слегка ероша его волосы. Приятно и немного щекотно — он дёргается. — Я тебя разбудил, — бормочет смущённо, но Маркус не слушает. Обнимает его, не желая отпускать. — Пытался не шуметь... Не вышло. — Спи уже, умник. Оливер мостится, вертится-крутится, даже измотанный никак не уймётся, пока не найдёт удобную позу. Не размыкает объятий. Маркус касается макушки губами. Оливер сжимает его руку своей. Что-то сонно мурлычет. У него — до сих пор — от него мурашки по коже. Это хороший знак, верно?***
— Скажи, что не всё потеряно. — Ты о чём? Пусть скажет, что ещё поправимо, потому что Маркус не примет иного расклада. — Ты меня бросаешь? — задаёт вопрос напрямую, с трудом сдерживаясь, чтоб не поморщиться: произносить подобное вслух дико, и он ни разу не суеверный, но ответ боится услышать. Оливер хмурится и почёсывает затылок — всегда делает так, когда не уверен, как именно реагировать. У Маркуса уголки рта ползут вверх: всё-таки, какие-то вещи неизменны, и эта стабильность греет. — С чего такие выводы, Флинт? — уточняет вроде бы невинно, спокойно, но это всё чушь, он наверняка уже бесится, несмотря на то, что выход эмоциям не даёт. Повзрослел. Иногда Маркус скучает по тому, как легко его было читать в школе, когда малейшее недовольство отражалось в мимике и нервных, дёрганых жестах. Всё перевернулось с ног на голову в их первую встречу после войны. Не было трогательных столкновений в полуразрушенном после налёта приспешников Волдеморта Хогвартсе. Они пересеклись на работе ближе к Рождеству девяносто восьмого. Маркус думал лишь о том, как бы побыстрее расправиться с делами и свалить домой. Выспаться. Сон никак не клеился с активным восстановлением и укреплением международного сотрудничества, поэтому ему приходилось таскаться за своим непосредственным начальником, мистером Гринграссом, выслушивая заунывные лекции о том, как важно наладить связь между спортсменами и болельщиками, возродить интерес к квиддичу в это трудное для всех время. Он кивал неосознанно, только бы не навлечь на себя чужой гнев, и замер на месте, когда увидел их гостя, согласившегося дать интервью и помочь с освещением событий на чемпионате Англии. Рыжеватые короткие волосы, бледное лицо, в холодное время года почти не усеянное веснушками, распахнутые от изумления глаза, впившиеся в него настойчивым, требовательным взглядом. — Маркус, это... Гринграсс не успел договорить. Оливер подбежал и крепко обнял, наплевав на условности, на формальности. — Ты жив, пресвятой Годрик, ты жив... — шептал, не собираясь отстраняться. — В списках погибших тебя не было, но это ничего не значит, они пополняются до сих пор, и я боялся, что... Ты жив, — повторял, заставляя их обоих поверить: не сон и не иллюзия. Реальность, в которой судьба вновь их столкнула. И Маркус был этому до невозможности рад. Сиял, глядя на бойкого, фонтанирующего идеями Вуда, который, кажется, остался точно таким же, как в школе: болтливый, энергичный, солнечный. Он всё ждал, когда они обсудят все вопросы, чтобы просто смотреть. Позволить себе откровенные взгляды, куда более жаркие, чем полагается двум коллегам. Выдохнул с облегчением, стоило боссу уйти. И припечатал Вуда бескомпромиссным: — Я тебя не пущу, Вуд. — Разве я сказал, что возражаю, Марк? Он не отпустил, как и обещал. Так, может, пора? — Тебя нет дома, такого никогда не случалось за всё время, что мы вместе... Я не знаю, что думать. Перебрал все возможные варианты, но так и не нашёл мало-мальски логичное объяснение. Поэтому не мучай, — просит, сдаваясь, — ответь на вопрос. Он привязался, приклеился намертво. Ведь ещё давно захотел его себе насовсем. Но сейчас всё летит в тартарары, потому что он не представляет, чего ожидать, потому что порядком извёлся, исчерпал свой лимит и слетает с катушек с каждой секундой молчания. Оливер вздыхает. — Я расскажу. Ладно. Не знаю, правда, с чего начать. — Нормальные люди начинают с начала, — ехидничает, до чёртиков боясь, что не вынесет правды. — Просто боюсь, что ты… — Он перебирает пальцами и почему-то не смотрит в глаза. Ему стыдно? Неловко? Мандрагора его раздери, ничего не ясно. Надо просто выслушать, что бы Оливер сейчас на него ни вывалил. — С самого начала, верно. Помнишь Рене, мою подругу ещё с начальной магловской школы? Так вот… Она занимается социальными программами, направленными на помощь детям, в том числе, сиротам. В конце августа её фонд проводил благотворительную акцию. Мы встретились в городе, я вскользь упомянул о работе, приврав немного, — улыбается, — еле вспомнил какое-то зачуханное лондонское издание. Надеюсь, она не станет проверять. Она так убедительно рассказывала о том, чем занимается, сунула мне пригласительный и попросила прийти. У неё горели глаза, и, наверное, я купился на её искренность. Потом подумал, сколько страданий и боли принесла магическому миру война, сколько детей могло остаться без родителей, и… пошёл туда. Мы смотрели концерт, в центре которого была изменённая история Белоснежки. — Белоснежки? Оливер смеётся. — Популярная магловская сказка. О злой мачехе, ненавидящей свою падчерицу. Там ещё абсолютно неправдоподобные, чересчур симпатичные гномы. Я ощущал себя беспомощным. Потому что не могу дать им чего-то большего, чем один вечер игр, веселья и радости. Рене провела мне после экскурсию, рассказав об истории приюта и его структуре. Всё в порядке. Он помогал подруге. Он не уходит. Пружина в груди разжимается. Легче дышать. Отвлекается от мыслей, услышав мяуканье. Наклоняется к Мисти, ластящейся к его ноге. Гладит по шёрстке и чешет за ухом. — Логично предположить, что этим вечером ничего не закончилось? — Да… Я стал приходить всё чаще, сбегать туда на выходные. И в один из дней меня привлёк крик. Девочка бежала по коридору и споткнулась. Совсем кроха. Я оглянулся. Никого вокруг не было. Подошёл к ней и стал успокаивать. Взял её на руки. А она затихла. Разглядывала внимательно и потянулась ко мне. Схватила за нос, представляешь? Я сам не заметил, как привязался к ней. Стал расспрашивать Рене о ней, что случилось с её папой и мамой, почему она осталась одна. Оливер замолкает. Смотрит доверчиво и виновато. Маркус приподнимает бровь. Это ведь не конец. — Я хочу её удочерить, — произносит почти беззвучно. — Но за те годы, что мы вместе, тебя явно всё устраивало, поэтому я… Да чего уж там, струсил, банально струсил. Испугался вероятности того, что здесь наши пути могут разойтись. Энди просто чудо, и я так хочу, чтобы мы… вместе… Но это не даёт мне права решать за тебя, уж тем более давить… Маркус сжимает руки в кулаках. Дело дрянь. Его вот-вот начнёт колотить дрожь. Это всё напряжение последних нескольких месяцев. Отворачивается к окну. Отшатывается, когда чувствует ладонь Оливера на плече. — Не сейчас. — Марк, прости за враньё. Я… — Оставь меня одного, Олли. Мне нужно… переварить. — Конечно. Идёт снег. Первый этой зимой.***
Оливер убегает на работу, а после неё к той девчушке, ничего не объясняя. Достаточно его взгляда, понимающего, извиняющегося. Так прошло две недели. Прошло две недели, а легче и проще не стало. Дело не в том, что Вуд лгал, что скрывал. Маркус никогда не отличался вспыльчивостью, и в рассказе Оливера уловил важное: он боялся его потерять, поэтому не решался. Одновременно хотел и не хотел, чтобы их отношения изменились. Это ребёнок. Не удобное проживание вместе, отменный секс, уютность и комфорт. Это что-то куда более значимое, ценное, важное. Он вдруг вспоминает, как они оба сидели на койке в лазарете, пропуская мимо ушей причитания мадам Помфри. На шестом курсе, кажется. Оливер буравил его своими глазищами, пыхтел и не обращал никакого внимания на рассечённую бровь, которую обрабатывала медсестра, называя их балбесами. Маркус улыбнулся при виде бухтящего, возмущённого до глубины души Оливера. Чтобы через секунду вернуть себе прежнее суровое, непроницаемое выражение лица. Потому что внутри обожгло теплом, согрело. И это чувство никуда не ушло. Даже спустя столько лет не исчезло, не испарилось. Разве может в его жизни быть кто-то другой? Он представил Оливера, который возится с малышнёй, добрый, мягкий, с душой нараспашку. Не удивительно, что Энди выбрала его. Он никогда не любил детей, но при мысли о том, что их станет трое (четверо, считая Мисти), у него лопаются меж рёбер фейерверки, у него голова кружится, и идиотская улыбка не сходит с лица. В кармане жжётся мешочек из синего бархата. Мама уверила, что Оливеру оно подойдёт идеально. Так, может, они попробуют?***
— Оливер. — Да? — Познакомишь нас? — Ты серьёзно согласен? Этот тон, Мерлин. Будто он сейчас дал добро на кровавую диверсию или ещё что похуже. Фыркает. — Тебе не приходило в голову, что я тоже хочу этого, Вуд? — Призывает с помощью Акцио мешочек. Развязывает его и смотрит на Оливера снизу вверх. Дрожащими пальцами протягивает кольцо. — Я собирался сделать это ещё осенью, придурок. Глаза щиплет. Моргает часто-часто. Вроде отпускает. — Это же… Марк… — Я ничего не прошу. Не требую. В свете последних событий… я хотел бы с ней познакомиться. Может, ничего не получится. Может, мы разойдёмся, — шепчет через силу. И торопливо добавляет, понимая, что Оливер вот-вот обрушит на него поток возражений. — Не спорь. Всякое случается. Если не выгорит, я тебя отпущу. Я не хочу лишать тебя Энди. Она ведь для тебя много значит. Это не тот случай, когда стоит искать компромиссы и соглашаться на меньшее. А если всё же… тогда… В таком случае сбудется единственное, о чём мечтаю. Оливер шмыгает носом. — Что? — Провести с тобой всю жизнь. Потому что никто больше, Вуд… никто. — Марк… — Не надо. Пока ничего не отвечай. Он смотрит так… Маркус верит. Он смотрит так, что внутренности в тугой узел сворачиваются, а в животе бабочки трепыхаются. Он всегда смотрит именно так. Маркус ради этого взгляда живёт.***
Стоит признать. Он очарован девчушкой. Она смышлёная, забавная. У неё тёмные волнистые волосы и чистые голубые глаза, прозрачные, передающие все эмоции без искажений. Оливер возится с ней, и он до того расслаблен, что Маркус засматривается. Кто бы мог представить, что Вуд с детьми настолько естественный? Энди отвлекается от изучения цепочки Оливера. Ползёт к нему — она уже пробовала ходить, но так передвигаться, судя по всему, куда привычнее — и что-то агукает. Он усаживает её к себе на колени. Она, кажется, совершенно не против. Словно этого и добивалась. Оливер гнёт губы в широкой улыбке. Маркусу больно смотреть — он светится ярче солнца.***
На обеденном перерыве находит время, чтобы прогуляться в парке. Невольно наблюдает за детишками, что гоняют уток и весело бегают — их мамы едва за ними поспевают. Пытается проанализировать, что чувствует. Не сказать, что ему наплевать, но не то чтобы трогает. А потом вспоминает, как возились с Энди вдвоём. Как Оливер читал ей сказку на ночь, что-то о светловолосой красавице с неимоверно длинными волосами, заточённой в башне — у маглов те ещё сюжеты. Маркус вслушивался в выразительные интонации Оливера. И так и не смог избавиться от мелькающих под веками образов: Вуд, кормящий Энди, мурлыкающая Мисти, свернувшаяся клубочком, и он, строящий всех троих, чтобы не расслаблялись, — как-никак, в доме нужна дисциплина. Картина нарисовалась яркими красками. У них... получается?***
— Тише. Спокойно. — О, я как никогда спокоен! Как же они заколебали! — Оливер нервно дёргает рукав пальто. Вешает его на крючок в прихожей. Скидывает ботинки и идёт на кухню. Грюкает чашкой о стол. Как только не разбил? — Давай лучше я сам. Кофе? — Да. — На тебя ноль реакции, будто ты пустое место! Зато вопросы один другого краше. «Готовы ли вы скрывать магию, пока ребёнок не будет в сознательном возрасте?» Или «скажите, пожалуйста, мистер Вуд, — ядовито кривляет чиновников Министерства, — что предпримете, если правда раскроется преждевременно?» Как будто этот сраный Статут о секретности — всё, что их волнует. Ах да, забыл свой любимый. «Почему именно маглорождённая?» Охренеть, да? Очень важное уточнение. Словно две войны ничему их не научили. Какая мне разница, если это… она? Не пользоваться в её присутствии магией — сущий пустяк, который волнует меня в последнюю очередь. Я полукровка, а поэтому с адаптацией в магловском мире проблем не возникнет. Но все словно оглохли, кретины, и продолжали настаивать на том, что дело требует детального рассмотрения… Он ставит перед ним чашку и целует в плечо. Оливер затихает. Волна злости сходит на нет. — Никто не обещал, что будет легко. — Ты прав.***
— Я вёл себя, как последний идиот. — Здорово, что ты это признаёшь. — Не можешь удержаться, да? — Как будто не имею права на это. Оливер хмыкает, но не спорит. Копается в бумажках (спасибо Забини и его связям, значительно упростившим волокиту), пробегается взглядом по списку, перепроверяет и явно психует, перекладывая в десятый раз одну и ту же кипу. Маркус садится рядом и касается его руки. Его аж колотит от волнения. — Прекрати. Всё в порядке. Это проверка на прочность, — улыбается при виде смущённого Оливера. — И ты справишься. Мы справимся, слышишь? Вуд кивает заторможенно. — Спасибо, Марк, — ведёт ладонью по его щеке, без лишних слов извиняется за недавнюю истерику. По хребту Бомбардой шандарахает осознание. На безымянном пальце — кольцо. — Олли... — Это мой ответ. — Но я... — Мне тоже страшно, Марк. Без тебя я бы не выплыл. Ещё немножко — и всё будет позади. Ты бы не делал всего этого, если бы не хотел. Если бы так же её не полюбил. Верно? Никаких гарантий нет, что получится всё сохранить в тайне, как того желает Министерство, ещё меньше уверенности в том, что он будет достойным отцом, что получится её воспитать, научить, и, кажется, он совершенно не готов. Никогда не будет. Но отвоёвывая каждое слушание, он понял: он уже ввязался в это по самую макушку. Они за неё борются. Вместе. Как и должно быть. — Поспи немного, время есть. Потом прогоним ещё раз все каверзные моменты и сверимся со списком, чтобы ничего не упустить.***
Мисти от новой подруги в полном восторге. Чёрт его знает, как это работает, ведь таскание за хвост явно не самая приятная вещь в мире, и по идее кошка должна шипеть или сбежать куда-нибудь подальше, но ничего такого: она великодушно позволяет проделывать все эти манипуляции с собой под радостный визг Энди. Оливер, измученный, но довольный, садится на табурет и не может сдержать смеха. Маркус закатывает глаза. Видимо, спасать питомца придётся ему. — Да, Вуд, со строгостью явно не к тебе. Его всё ещё мучают вопросы: а выйдет ли? Не сломает ли их быт и ответственность за маленького, хрупкого, начавшего познавать мир человека? — Всё правильно: ты же тоже отец, вот и будешь воспитывать. Маркус заражается его оптимизмом. Легко не будет. Но это стоит того.***
— Оливер! Куда же он запропастился? Давно должен был её уложить. Натыкается на плюшевого щенка, валяющегося у кресла. Чертыхается и бросает в корзинку с игрушками. Заходит в спальню. Малышка пускает слюни во сне, и Вуд ничем не лучше — положил правую руку под щёку, а левой сжимает её крохотные пальчики. Маркус бесшумно прикрывает дверь. Улыбается. Они и правда... семья.