Hassliebe

      У Адольфа Гитлера есть личный список «Неудач и подножек от жизни». Раньше на первом месте там стоял его пол. Но потом этот пункт сместила встреча с Иосифом Сталиным. Третьим могло стоять поражение в войне. Но его Адольф записать не успевает.       Жизнь Адольфа Гитлера начинается с большой неудачи. Он рождается омегой. Разочарование для отца и радость для матери. Его детство могло бы запомниться беззаботным. Если бы воспоминания о том периоде не отдавали послевкусием боли, ненависти и страха. Отец слишком сильно влияет на него. Буквально заставляет ненавидеть свой пол. Омегу раздражают свои слабые руки. Превосходство братьев. Вечное недовольство отца. Свой мягкий запах въедается в ноздри, разрывая глотку и не давая дышать. Никто не чувствует свой запах. Но Адольфу хочется запереться в ванной и выблевать свои легкие, чтобы просто перестать дышать. Он копит всё в себе, тщательно пряча так, чтобы ни одна живая душа не увидела его метаний и ненависти. Он сжимает руки в кулаки так, что ногти впиваются в кожу. Закусывает щеку изнутри. И кричит. Кричит. Кричит. В подушку. Не желая быть услышанным и тем более спасенным. Отец всегда всё усугубляет. Его ожидания и желания впиваются в голову, заставляя подчиняться. Выкалывают глаза и блокируют рот. Не получается кричать. Не получается двигаться. Он помнит только боль и кровь. Собственные тихие стоны. И голос, от которого невозможно скрыться. Он рисует. Рисует, как сумасшедший, хотя уже тогда можно было сказать, что сравнения здесь неуместны. Никто не сравнивает синонимы. Ему не нравятся другие предметы. Они не даются. Буквы и цифры смешиваются перед глазами, перемешиваясь в одну кучу. Заставляют задумчиво закусывать губу и биться головой об парту. Ковырять пальцы. Кидать учебники и перья. Терпеть унижения от отца. Терпеть боль. Терпеть. Терпеть. Терпеть. Кровь. Кровь. Кровь. А потом всё заканчивается. Отец умер. На похоронах он, кажется, плачет. Все говорят, что да. Он не помнит. И не желает вспоминать. Детство он хоронит вместе с отцом. Он больше не ковыряет пальцы. Он расцарапывает руки.       Юношество отдает более приятными воспоминаниями. Рисование и политика. Метания меж двух огней. А ещё начинает скрывать свой пол. Горстями глотает подавители. Обливается разными одеколонами. А в течки загибается от боли. Врачи лишь сочувственно смотрят, но не мешают. Огонь ненависти горит и в глазах, и в сердце. С людьми он сходится плохо. Ненависть сжигает всё вокруг. Абсолютно всё. Он снова загибается от боли. Снова кричит так громко. Задыхается. И хочет умереть, как никогда раньше. Руки постоянно в крови. Собственной. Слезы текут из глаз. Рисует. Рисует. Рисует, как одержимый. А потом идет в политику. Он добивается успеха. И теперь не только собственная кровь на руках.       Никто не знает, что он омега. Этот факт удается как-то скрыть. Это чудо. Которое он каждый день обновляет. И блюет так долго, что надеется, что желудок ушел вместе с едой. И матка вышла. Течки не прекращаются. Но они беспокоят раз в полгода и оставляют после себя шрамы на руках. Прожженные легкие. И незаметный мокрый след на щеках. Он настолько сильный политический лидер, что перестает быть человеком. Кровь. Кровь. Кровь. Своя. Чужая. Он начинает сомневаться, являлся ли человеком хоть когда-то.       А потом встреча со Сталиным. Адольф отказывается называть политического врага по имени, тем более такому сложному для произношения. Он эту встречу может воспроизвести досконально. Помнит её и никогда не сможет забыть. Они встречаются вечером. Адольф заходит в кабинет и вдыхает полной грудью. И хочется взвыть. Громко, протяжно. Живот резануло такой болью, что глаза заблестели. Хочется сесть и скулить. Кричать. Кричать. Кричать. Сорвать голос. Распороть живот. Вытащить матку. И изменить набор хромосом. Он смотрит на Сталина. Тот смотрит в ответ. Залез через глаза в душу и пожирает её, копается, режет и раздирает. Он видит Адольфа насквозь. Он готов сломать его ребра и вытащить сердце, которое итак на последнем издыхании. Адольф отводит взгляд. Сталин усмехается. Именно в этот момент Третий Рейх потерпел поражение в войне. Гитлер собрался. Лицо приобретает былое надменно-ненавидящее выражение. Тело раздирает от боли. Хочется скривиться, да только нельзя. Встреча проходит продуктивно. Два политических лидера остаются наедине.       — Nicht so, dass ich mir vorgestellt hätte, mich mit meinem Wahren zu treffen (Не так я представлял встречу со своими истинным,) — произносит Сталин с сильным русским акцентом.       — Russisches Schwein (русская свинья) — лишь шепчет в ответ Гитлер.       Иосиф впивается жестоким поцелуем ему в губы. Кусает, не давая ни вздохнуть, ни отодвинуться. Адольф пытается вырваться, кусается в ответ. Пихается, толкается. Но всё тщетно. Сталин держит крепко. Слизывает слезы с глаз. И кровь тоже слизывает. С укусов. Это неприятно. Это так чертовски унизительно. Он, Адольф Гитлер, лежит под Иосифом Сталиным и громко стонет. Сталин жестокий. Толкает об стену и сразу же ставит метку. Омега толкает его в грудь, пытается вывернуться. И кусает собственный язык до крови, стараясь не кричать. Никто не должен знать, что он омега. Горячие слезы льются из глаз. Унижение. Унижение. Унижение. Сталин срывает с него рубашку и оставляет быстро синеющие засосы на плечах. Адольфу остается только скулить. Омега внутри рвется от радости, пытаясь скинуть оковы блокаторов. Но сам Гитлер лишь кривит губы в отвращении. Сталин кусается. Сталин мастер в искусстве причинения боли. Он с извращенным удовольствием доламывает то, что давно сломано. Он расстегивает штаны и достает эрогированный член, злобно усмехаясь. Гитлер сползает по стене, притягивая ближе ноги. Страшно. Страшно. Страшно. А еще больно неимоверно. Смазка стекает по бедрам. Живот пронзает вспышки боли. Слезы текут из глаз. Унизительно. Кап. Кап. Кап.       — Halt an. Halt an. Halt an. Hör auf. (Стоп. Стоп. Стоп. Остановись) — в отчаянье шепчет Адольф, прижимаясь к стене       — Dulde es, Nazi-Führer, meine Ад (Терпи, лидер нацистов, мой Ад)       Перед Гитером стоит вовсе не Сталин, а воспоминанья детства. Отец. Кровь. Кровь. Боль. Слезы. Отец усмехается и смотрит сверху вниз. Его образ сливается с виденьем Сталина, потому что тот делает тоже самое. Коммунисткий вождь поднимает главу Третьего Рейха. Расстегивает его штаны. И усмехаться. Смотрит. Смотрит. Смотрит. Так надменно. Гитлер жмурится, не желая этого видеть. Сталин впивается зубами в расцарапанные запястья и слизывает кровь. Руки омеги дрожат. Он весь дрожит, как осиновый лист. Ноги подкашиваются. Смесь отвращения и желания комом стоит в горле. Противно. Противно. Противно. Он не может сопротивляться. Страх сковал тело. Сталин кусает за сосок, вырывая из измученного тела болезненный стон. Сталин вбивается в худое тело, в очередной раз впиваясь в шею. Сталин мучает Гитлера, будто заранее беря плату за муки собственного народа. Слезы не прекращая льются из глаз. Тошнит. От отвращения к себе. Такого слабого. Омега. Так отвратительно. Так больно. К красному подмешивается синий. Больно. Больно. Больно. Сталин кончает внутрь, совершенно не заботясь о предохранении. Гитлер молится. Молится Богу, в которого не верит. Которого ненавидит. Но так отчаянно молится. Чувства ломают ребра. Он хочет разодрать грудную клетку. Вытащить сердце и растоптать его. Чтобы Сталин его больше не трогал. Он хочет сломать своё тело, чтобы Сталину оно не досталось.       Иосиф Сталин застегивает рубашку на все пуговицы и выходит из зала переговоров.       А потом Третий Рейх начинает войну с Советским Союзом, разрывая мирный договор.       Гитлер улыбается, сплевывая кровь в ванной. Гитлер улыбается, выпивая очередную дозу блокаторов. Гитлер улыбается и хочет умереть.       В следующий раз они встречаются 5 сентября 1941 года. Адольф переживает одну из самых болезненных течек. Блокаторы не помогают совсем, только усугубляют ситуацию. Тело содрогается от желания. Живот пронзает боль. Анус почти что чешется. Позвоночник болит. Ноги периодически сводит судорогой. Гитлер лишь бессильно сжимает простыню, кусая подушку. Она пропитана слезами, потом и слюнями. Обезболивающее не помогает. Боль от исцарапанных рук не перекрывает ничего, хотя раньше помогало. Она лишь становится ноткой в общей композиции агонии. Он впивается руками в волосы. Хочется кричать. Снова. Громко-громко. Чтобы сорвать голос. Чтобы воздуха в легких не осталось. Чтобы умереть, наконец, и не мучиться.       А потом приходит Сталин.       Он смотрит и усмехается. Смотрит точно так же, как и в первый раз. Гитлер отвечает горящим взглядом. В нем плескается столько ненависти. К Сталину. И к самому себе. И где-то в глубине спрятана мольба. Это не его мольба. Молитва внутренней сущности. Но Сталин всё видит. Снова забирается глубоко в душу. И топчет в пыль уже разбитое. Адольф отводит взгляд, не выдерживая. Но альфа подходит и хватает его за подбородок, заставляя. Омега скулит, но ему хочется, чтобы его голос не мог издавать такие звуки. Ему хочется, чтобы Сталин задушил его здесь же. Потому что он, черт возьми, скулит. Тут же губы изгибаются в оскале, и секундный скулеж прекращается сразу же. Сталин усмехается. Он так часто, блять, усмехается, что у Гитлера внутренности судорогой ненависти сводит. Хочется блевать. Выблевать все органы. Все до конца. И матку вырезать. К хренам.       Сталин снова кусается. Гитлеру уже всё равно. Он хочет, чтобы эта боль прекратилась. Чтобы её перекрыла другая боль. И в тоже время он тонет в таком отвращении, которое раньше никогда не испытывал в такой мере. Оно заливается в нос, рот, уши. Проникает во все клеточки тела. Снова тошнит. Все мысли исчезают, когда Сталин врывается в его судорожно сокращающийся анус. Тело прожигает секундной болью, а потом по венам течет удовольствие. Он кусает подушку, пытаясь не стонать. Живот больше не режет. Так приятно. Приятно. Приятно. Противно. Противно. Противно. Он яростно насаживается, подмахиваясь, не позволяет себе скулить и стонать. Но Сталин выбивает эти стоны. Втрахивает до звездочек перед глазами. Кусает. Кусает. Кусает. Адольфу кажется, что все его тело покрыто этими сраными укусами. Сталин кончает в него, не заботясь ни о предохранении, ни о комфорте омеги.       — Я тебя ненавижу, — Адольф шепчет единственную фразу, которую знает по-русски.       — Auch(тоже), мой Ад — отвечает Сталин, смотря ему прямо в глаза. И оставляет на шее сине-фиолетовые следы.       Утром Адольф не понимает синяки ли это от засосов или удушения. Он лишь проводит по ним пальцами, осматривая своё покалеченное тело. Он настолько ненавидит себя. Так сильно, что зубы сводит. Он царапает. Царапает. Царапает. Все его тело напоминает жертву нацистов. Никто ведь не знает, что на самом деле коммунистский вождь более жесток.       8 сентября 1941 начинается блокада Ленинграда.       Одержимость. Одержимость. Одержимость. Он с ненавистью водит по бумаге, воспроизводя ненавистные черты лица. Кровь. Кровь. Кровь. Он мертв. Мертв. ОН МЕРТВ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ДА. Как жаль, что только на бумаге. Он вешает портреты на стену, чертя странные схемы. Он рвет некоторые на кусочки и вешает их в разных углах. Он смеется. Смеется. Смеется. Царапает незаживающие руки и давит на синяки. Он глотает блокаторы. Давится. Кашляет. Блюет. Сгибается от боли. И кричит. Кричит. Кричит. Он теперь знает, почему Иосиф зовет его Адом. Это такая ироничная игра слов, что Гитлер смеется пока не начинает кашлять. А потом блюет долго-долго. А еще он вспоминает слово «Hasslibe». И пишет. Пишет его везде. Только «Liebe» (любовь) зачеркивает. Чтобы только «Hass» (ненависть) осталось. Потому что Liebe тут лишнее. Liebe у Гитлера никогда не было и не будет. Это заставляет его плакать по ночам. И кусать губы до крови. Сталин пишет ему письма. Ну как пишет. Просто отправляет пустыми и подпись оставляет снизу. Потому что разговаривать им, по сути, не о чем. Но бумага пропитана его запахом. И у Гитлера стоит. И стыдно, признаться, но на эту бумагу он по ночам рукоблудит. И царапает. Царапает. Царапает свои руки. Он рисует на письмах портреты распятого Сталина. И кусает губы. Кусает. Кусает. Кусает. Потому что это напоминает ему об Иосифе. Следующая их встреча происходит 15 июля. Гитлер выпивает убийственную дозу блокаторов. Но они не помогают. Сталин всегда знает, когда приходить. Адольф знает, что того зовет метка, стоящая на шее омеги. У них должна быть какая-то эмоциональная связь. Только Гитлер ничего не чувствует. Потому что Сталин — не человек, а Schlampe (сука) бесчувственная.       Сталин — он как Бог для русских. Для Адольфа он скорее божья кара. И Вождь это подтверждает. Он достает ремень. И бьет. Бьет. Бьет. За каждую битву и сражения. Называя даты и числа погибших. Гитлер путается в них, в ушах звенят удары. Ягодицы горят лютым огнем, живот пронзает неимоверная боль. Он кусает. Кусает чертову измученную подушку, не давая ни стону, ни всхлипу выйти из груди. А потом Сталин приподнимает его и втрахивает в кровать. Он мнет красно-синие ягодицы и слизывает слезы. Он не кусается. Он лишь сжимает в руках попу омеги и смотрит на слезы, как завороженный. Наслаждается ими. Он как деятель искусства, влюбленный в собственную музу. Но на самом деле он просто гребанный садист.       17 июля 1942 года начинается Сталинградская битва.       Гитлер обнаруживает собственную беременность только на третьем месяце. Когда живот становится немного видно. Он теперь носит мешковатую одежду и притворяется, что набрал вес. Его мучает токсикоз и боли в спине. У него болит всё тело. Собственная беременность вызывает такое отвращение, что блевать хочется не только из-за токсикоза. Мучают гормоны и отеки. Он становится еще злее. Бомбеж других стран случается всё чаще.       Когда ребенок толкается в первый раз он блюет полчаса. Его прошибло таким отвращением, что на спине выступает холодные пот только от мысли об этом. Он делает аборт 1 февраля 1943 года. На шестом месяце беременности. Он умоляет врачей вырезать и матку тоже, но не уверен, что они сделают это. Плод выглядит, как очень маленький ребенок. Весь в крови. Его лицо искажено болью. В сердце Гитлера ничего не ёкает.       Прости, малыш, но ты появился не в то время. И не у тех людей. Прости, но ты никогда не увидишь свет. Прости, но тебе не суждено жить. Прости, твои отцы психопаты. Прости, они не любили тебя. Прости.       В тот вечер Гитлер впервые (но не последний раз в жизни) берет в руки лезвие и режется. На бедрах и запястьях остаются шрамы. Еще на животе. А сердце давно один сплошной шрам.       2 февраля 1943 года русская армия выигрывает Сталинградскую битву.       Гитлера ломает каждый день. Он думает о Сталине. Думает. Думает. Думает. Его образ стоит перед Адольфом каждый день и каждую ночь. Он снится. Он мерещится в тенях. Его ломает. Так сильно ломает от этих чувств, что он выворачивает сам себе руки. Он кусает губы. Царапает пальцы. Грызет ногти. Придумывает кучу планов наступления. Не спит ночами, чтобы не видеть Иосифа. И все равно видит. Он становится навязчивой галлюцинацией, поэтому, когда Сталин приходит в следующий раз, он не может отличить сон от яви. А приходит он нескоро. Из-за аборта течек долго не было, очень долго. Адольфу кажется, что матку ему все-таки вырезали. Но когда течка приходит, он загибается от боли так, что слезы текут из глаз. Но Сталин забирает эту боль и приносит новую. Такую приятную и привычную. Он рисует. Рисует. Рисует. Его черты, не искаженные гримасой ненависти. Его усмешку. Он вспоминает взгляд, где плескается непонятные для Адольфа чувства. Он с особой любовью и упорством смешивает краски. Он не рвет картину. Он даже краски в стену не кидает. Теперь он зачеркивает «Hass» Он понимает, что проиграл эту войну. Давно. Это было ясно еще даже до начала. Но поражение отдает горечью и болью. Он не может его принять. Или может. Он просто из мести женится на Еве Браун. Он её не любит, а она его да. Но она даже не знает, его истинный пол. Он смеется долго-долго, а потом задыхается.       6 мая 1945 года он узнает, что беремен во второй раз. Это чудо, считают врачи. Это проклятие, считает он сам. Это невозможно. После аборта никто не беременеет. После стольких доз блокаторов никто не беременеет. Но он беремен. Он гладит живот и ничего не чувствует. Наверное. Он убеждает себя в этом каждую ночь. И снова режет себя.       8 мая 1945 года ему сообщают, что Берлин оккупировали русские. И поставили советский флаг. Война проиграна. Третий Рейх прекратил своё существование.       Адольф приносит в свой кабинет портрет живого Сталина. Смотрит. Смотрит. Смотрит на него. Гладит холст с улыбкой. И представляет, как Сталин придет за ним. Заберет с собой. У них будет ребенок. И Гитлер умрет. Зато появится второй Сталин. И третий. А может и ещё. Он улыбается. Иосиф смог бы это провернуть. С легкостью. Но сегодня просто умрет Гитлер. Он достает пистолет из ящика. Подставляет к виску. Прости, Сиф. Прости. Прости. Но в его жизни не может быть Liebe и Glück (счастье). В его жизни вообще ничего быть не может. Только Blut. Blut. Blut. (Кровь).       Выстрел.       Кровь остается на портрете.       В своем кабинете Иосиф Сталин хватается за сердце и прерывисто вздыхает.       Он срывается из Москвы в Берлин. Придумывает глупейшие отмазки. И молится. Коммунисты не религиозны. Но в тот момент он клянется, что поверил в Бога. Чтобы потом проклинать его. За то, что был глух к молитвам.       Иосиф открывает кабинет и видит Ада. Он подлетает к нему, целует синюшные, холодные губы. Он чувствует беременный живот, и слеза скатывается по щеке. Он видит портрет. Он пытается не скатываться в истерику. Сердце ноет. Его разрывает от боли. Потеря истинного тоже самое, что потеря жизни. Больно. Больно. Больно. Сталин мертв. Его душа рядом с телом Гитлера. Она варится в одном котле с ним. Он умирает. Умирает. Умирает. Он идет в комнату любимого мертвого. Первый раз за все это время. Он открывает дверь и застывает. Его портреты смотрят на него со всех углов комнаты. Он хочет быть таким же, как на них. Мертвым. Комната пропитана запахом Ада. Слезы катятся из глаз, но он не замечает этого. Сталин садится в середину комнаты и смотрит. Смотрит. Смотрит. И ненавидит. Ненавидит. Ненавидит. Кричит. Кричит. Кричит. Глотку срывает. Крушит комнату. Срывает портреты и рвет. Рвет их. Рвет на мелкие кусочки. Ломает стол. И стул. Кричит. Кричит. Кричит. Чувствует себя так отчаянно. Так больно. На щеках мокро. Он не хочет больше дышать.       Сердце Иосифа Сталина перестает биться.                         Или всё ещё стучит?