Кипяток

      — Я хочу чай.       Опять нытик завел старую пластинку…       Дин тяжело выдохнул, отвлекаясь от журнала, который неплохо развлекал его минуту назад, и почти с презрением исподлобья взглянул на канючащего рядом младшего брата.       — Отлично, Сэм. И что дальше?       — Сделай, — захныкал малыш, теребя старшего за рукав кофты. Тот лишь презрительно скинул руку надоедливого ребенка и вновь вернулся к колонке анекдотов. — Дин, ну пожалуйста!       В этот раз старший брат был неприступен. Но этого и следовало ожидать. Рано или поздно любая крепость сдается, а Дин и так держался сегодня относительно долго. Он ничего не сказал, когда его маленькая заноза с огромными, вечно вытаращенными глазами за завтраком выплюнула пережеванный омлет обратно в тарелку и заныла, требуя «не такой желтый». Он молча встал и приготовил новый, добавив при этом больше молока. Дин сжал зубы и перетерпел, глядя, как его домашка, на которую он потратил час, в цепких пальчиках Сэмми превращается в бумажный самолетик. Он просто взял и переписал все заново. Старший брат даже улыбнулся, когда ходячее недоразумение за обедом вылило в свою порцию макарон полпачки кетчупа и, попробовав, отказалось есть. Он отдал свои, а сам минут пятнадцать давился суперострым и суперсклизким кулинарным шедевром брата. И Дин уже готовил сегодня Сэму чай. Семь раз. Причем четыре из них наглец передумывал.       — Имей совесть, Сэмми, у меня есть и свои дела.       — Но это же недолго.       Малыш состроил самую невинную мордочку и, кажется, умудрился вытаращить глаза еще больше, но сейчас это вызвало у Дина лишь большее недовольство.       — Щенячий взгляд не подействует, Сэм. Отвали.       Младший обиженно насупился, предпринял еще одну попытку потрепать брата за плечо, но, получив больной тычок в живот, высокомерно вздернул нос и пулей вылетел из комнаты, хлопнув для колорита дверью. Старший на то лишь усмехнулся — не впервой было наблюдать за подобными истериками. Они его даже не злили, а наоборот, добавляли красок в унылый день.       Потому-то Дин, совершенно нетронутый муками совести, вернулся к пассивному листанию засаленных страниц, свесив ноги с подлокотника протертого кресла. Волноваться было не о чем — в закрытом и обсыпанном солью номере брат был в безопасности, он поревет немного да успокоится. Еще и сам потом извиняться придет.       Только все пошло не по Динову плану, когда до его ушей донесся характерный звук бульканья закипающей воды. Мальчик подскочил на месте, как ошпаренный, скинув такой, казалось бы, важный журнал на пол, как нечто совершенно бесполезное, и так стремительно понесся на кухню, что могло сложиться впечатление, будто там началась война.       Застыв в дверном проеме, старший молниеносно оценил происходящую ситуацию: трехлитровый чугунный чайник, щедро заполненный водой до отказа, только-только закипел, и младший братишка в предвкушении тянул к нему руки. Голые руки к раскаленному чайнику.       — Не трожь! — завопил Дин, отталкивая брата от плиты. Тот пошатнулся, потеряв от неожиданности дар речи, а довольная мордашка его сменилась растерянно-обиженной гримасой. — Папа говорил тебе не трогать этот чайник! Он слишком тяжелый, ты не сможешь его удержать!       Сказать, что Дин был зол, значит, не сказать ничего. Он был просто в ярости и в прямом смысле слова орал на брата, хотя раньше себе такого не позволял. Сердце безжалостно колотило ему ребра изнутри, а в голове спасительным маяком билась мысль: «Не опоздал, он не успел пораниться».       — Папа тебе это говорил! — в истеричном возмущении взвизгнул Сэмми и со всей силы толкнул брата в грудь.       Разумеется, тот даже не пошатнулся, но опешить на секунду умудрился. За эту же секунду проворный пятилетка предпринял еще одну попытку достать то, что ему было нужно.       — Я тебе сказал, не трожь! — приказным тоном рявкнул Дин и в порыве гнева сделал широкий жест рукой…       …от чего злополучный чайник опрокинулся и спустя несколько мгновений глухо ударился о линолеумное покрытие.       Старший Винчестер, с замершим сердцем отслеживающий траекторию чайника все его падение, с облегчением перевел дух, видя, как вода тяжелыми сгустками покидает чугунный носик и растекается по полу. И он, и брат были в кроссовках на хорошо прорезиненной подошве, так что волноваться об обожженных ступнях не было необходимости. Взяв со столешницы полотенце, мальчик наклонился, чтобы собрать воду, но…       — Ди-ин… — В голосе Сэмми, казалось, смешалось все: паника, рушащийся самоконтроль, недопонимание, боль и еще куча других слов, значения которых старший в силу возраста просто пока еще не знал.       Поднявшись на почему-то ставших ватными ногах, Дин посмотрел на так жалобно зовущего его брата и замер в ужасе. Рука Сэма была вытянута вперед, будто все в том же стремлении что-то достать. А от запястья до локтя шло красное пятно с отслоившейся ошпаренной кожей, пошедшей волдырями, в ту же секунду лопнувшими. Старший только догадываться мог, что это за ощущение.       — Дин, мне больно, — будто бы читая мысли брата, хныкнул Сэмми, так и не опуская руки.       — Сейчас, — спохватился Дин, до боли напрягая мозги, чтобы найти пути решения.       Разумеется, в голову пришло лишь одно — приложить холодное. Льда в морозилке не оказалось, как и каких бы то ни было годных предметов. Мечась в панике по кухне, пока младший неподвижно стоял в центре и изо всех сил сдерживал слезы, старший не придумал ничего умнее, как взять брата в охапку, отнести в ванную и подставить его руку под струю холодной воды.       Сильный напор массажного душа сработал так же, как удар чем-то до жути тяжелым. Сэмми завизжал от боли, отдергивая руку и отбегая от брата на пару шагов.       — Дин, я больше не буду, обещаю! Только не надо, пожалуйста!       — Да ты чего, дурачок, — промямлил старший, совершенно растерявшись.       Голова соображала туго — в мозгу эхом отдавались Сэмовы всхлипы и вскрики, врезались в извилины и мешали думать. Сам он ни разу не проливал на себя кипяток, но вот… мама.       Лет шесть назад мама разбила чашку, и кожа у нее на ноге покрылась такими же волдырями, как сейчас рука Сэмми. Отец тогда вымочил простыни в холодной воде и обмотал маме ногу, чтоб боль немного утихла.       Точно!       Дин рванул в спальню, рывком вытряс подушку из наволочки и последнюю, вернувшись обратно в ванную, затолкал в маленькую раковину и щедро залил ледяной водой. Потом хорошенько отжал и со всей осторожностью приложил к жуткому ожогу на худющей ручонке брата.       — Так получше? — с надеждой спросил он, на что Сэмми, закусив губу, чтобы не закричать и не заплакать, согласно кивнул.       Дин утешал брата, как мог: гладил его по кучерявой голове, обнимал, стараясь не задеть больного места, и, утыкаясь в угловатое плечико носом, просил прощения. Малыш терпел и почти не плакал, хотя слезы в его глазках крупными каплями застыли, кажется, навечно.       Вскоре вернулся отец в самом прекрасном расположении духа. Но стоило ему увидеть сыновей с недвусмысленными болезненными гримасами на лицах и неловко перебинтованную руку Сэмми, как весь положительный настрой куда-то улетучился. Он кинулся с порога к младшему, присев на одно колено на том месте, где еще секунду назад стоял Дин, аккуратно и по-отцовски нежно размотал еще влажную ткань и шумно вздохнул, осматривая ошпаренную кожу.       — Аптечку, живо! — приказным тоном бросил Джон стоящему за спиной старшему сыну, и тот послушно пулей метнулся к шкафу и обратно, возвращаясь уже с тяжелой коробкой. — Потерпи, малыш, скоро пройдет, — ласково забормотал отец напуганному Сэму, доставая большой тюбик и чуть ли не половину его содержимого выдавливая себе на широкую ладонь. Заботливо размазывая по больной руке младшего сына приятно-холодную и густую мазь, Джон грубо обратился к старшему: — Что произошло?       — Прости, пап, я… — начал было Дин, но Сэмми его перебил.       — Я взял чайник. Дин говорил мне, что нельзя, но я не стал слушать. Я его не удержал, и он упал, а Дин подскочил вовремя и оттолкнул меня. Он меня спас, пап, не ругай его, это я виноват.       Глаза старшего брата с каждым услышанным словом все выше лезли на лоб. Сэм говорил настолько искренне, что отец поверил, даже не стал проверять. Просто посмотрел на Дина извиняющимся взглядом и с хрипотцой прошептал:       — Молодец.       Дин тогда не нашелся с ответом.       Уже ночью, когда отец слышимо захрапел в соседней комнате на диване, он перебрался на кровать к брату, который, видимо, от боли не мог заснуть и весь искрутился, пытаясь найти удобную позу, и тихонько спросил:       — Ты почему папе правду не сказал?       — А разве это не правда? — так же таинственно зашептал Сэмми, двигаясь на край, чтоб освободить Дину место. — Чайник, правда, был и, правда, упал.       — Да, но как упал? — не оступался старший, на что младший лишь грустно и обреченно вздохнул.       — Дин, ты же видел, как папа рассердился. Тебе бы ведь досталось. Я не хочу, чтоб папа на тебя ругался, зачем это?       — Сэмми… — скупо выдавил из себя Дин, хотя на языке вертелось с десяток слов благодарности и признательности.       Но брату, как ни странно, было достаточно. Он изогнулся на узкой кровати и чмокнул старшего в заалевшую щеку, после чего положив больную руку ему на живот, чтоб не беспокоила, крепко прижался к теплому родному боку и уже через несколько минут сладко засопел.       Дин не мог заснуть долго. Может, от не самого удобного положения, а может, от чувства вины или прочих мыслей, бороздивших его еще юную голову. Но Винчестер точно понял одно — младший брат горой за него, значит, он сам не имеет права поступать иначе.